Уильям Фолкнер - Реквием по монахине
Тэмпл (испуганно). Вы отдали ему письма? Зачем?
Нэнси. Чтобы он их сжег.
Тэмпл. На его месте никто бы не удержался и прочел. Я это знаю. Теперь мне это стало ясно. У меня открылись глаза.
Нэнси. Есть много плохих вещей, на которые мистер Гоуен способен, но он не будет читать письма, которые его жена писала другому мужчине. Он их сжег.
Тэмпл. Ты лжешь. Как ты можешь лгать, когда находишься в тюрьме?
Стивенс. Довольно, Тэмпл. Там, где Нэнси сейчас находится, она, безусловно, заслуживает того, чтобы вы ее выслушали.
Нэнси. Если бы он их прочел, то ушел бы от вас навсегда. Есть такие слова, которые нельзя забыть. Но он сразу же уничтожил письма. И больше он вас не покинет, ни вас, ни Бюки, если только вы сами не уйдете от него.
Тэмпл. Теперь я уже ничего не смогу сделать. Ничего, Нэнси.
Нэнси. Я знаю, где вы были этой ночью, вы и он... (Указывает на Стивенса.) Вы ходили к мэру! Что он сказал?
Тэмпл. О боже мой! К мэру? Нет! К самому губернатору, к Джексону. Конечно, ты сразу же догадалась, почему мистер Стивенс не был у тебя вчера вечером, верно? В сущности, ты не можешь знать только одно: что нам сказал губернатор. Но, видишь ли, в разговоре с губернатором мы почти не касались тебя. Оказывается, мы должны были поехать к нему вовсе не для того, чтобы умолять о помиловании или защищать тебя, хотя, думаю, это было мое право, мой долг... Не смотри так на меня!
Нэнси. Я не смотрю на вас. Впрочем, все хорошо. Я знаю, что вам ответил губернатор. Я бы заранее могла сказать, что он ответит, и вам не надо было бы ездить к нему. Мне, конечно, следовало сказать вам, как только я узнала, что вы и он... (Снова показывает пальцем на Стивенса, едва заметно кивнув головой.) Да, следовало предупредить вас, уберечь от мучений. Я этого не сделала. Но все хорошо...
Тэмпл. Надо было тебе это сделать, Нэнси, и я бы туда не пошла, не стала бы говорить. Они тебя повесят, Нэнси. Но что же тут можно сделать, раз им обязательно надо тебя повесить? Почему ты ничего им не сказала?
Нэнси. Не знаю. Должно быть, надеялась, несмотря ни на что. Может, на чудо. Но почему для меня должно совершиться чудо? А я все-таки надеялась. Ведь что тяжелей всего преодолеть? Нельзя помешать себе надеяться. Надежда — это последнее, от чего бедный грешник не может отказаться, — наверно, потому, что больше у него ничего не осталось. И уж как он цепляется за свою надежду! А чуда не случилось, вот и нет больше надежды. Так оно лучше. Очень хорошо...
Стивенс. На самом деле лучше, Нэнси?
Нэнси. Да. Теперь нужна одна только вера.
Стивенс и Тэмпл вопрошающе смотрят на нее.
Просто надо верить. Сейчас я знаю, я знаю, что вам сказал губернатор. И я довольна. Я уже давно была согласна на это — еще в суде, у судьи. И даже раньше — вечером, в детской, прежде чем поднять руку...
Тэмпл (судорожно). Замолчи!
Нэнси. Я молчу. Я обо всем договорюсь с братом нашим.
Тэмпл. Каким еще братом?
Нэнси. Братом идущих на виселицу. С тем, которого убили вместе с ними. Я не все понимаю, что он говорил. Но я люблю его, потому что его убили.
Тэмпл. Вероятно, он поможет тебе умереть. Но как он поможет мне жить? Я знаю, что делать, знаю, что мне надо делать. Я тоже поняла это в тот вечер, в детской. Но как это сделать? Не знаю. Умереть мне было бы легче. Но я должна жить. А как?..
Нэнси. Надо верить.
Тэмпл. В кого верить? Посмотри, что с нами сделали, с тобой и со мной. Если ты считаешь, что мне надо перед кем-то унизиться, я готова это сделать. Но только перед тобой одной я хочу встать на колени. (Неловко становится на колени.)
Нэнси. Поднимитесь. Нельзя госпоже стоять на коленях перед служанкой. Есть иной господин, и вы должны быть его служанкой.
Тэмпл. Я ему не служанка. Я не могу служить такому господину, который обрек тебя на смерть, потому что я когда-то убежала с Гоуеном.
Нэнси. Вы убежали, потому что вас тянуло к дурному, как и меня. Такие уж мы есть. И он не может помешать нам желать плохого. Но чтобы как-то все сравнять, он придумал страдание и в нем открывает свет грешным и несчастным. Я верю в него.
Стивенс. Вы правы, Нэнси. Вы должны верить.
Нэнси. Спасибо, мистер Стивенс. Вы так говорите, потому что думаете: «Ей это облегчит завтрашние испытания». Но я говорю так не из-за завтрашнего дня, я все равно боюсь, хоть и знаю, что брат наш спасет меня.
Тэмпл (встает, растерянная). Он никогда никого еще не спас. Он даже не спас себя самого. Они придут, схватят тебя, они хотят причинить тебе зло, а ты прощаешь.
Нэнси. Я не прощаю. Но даже убийца может быть прощен. Есть такое место, я в этом уверена. И я хочу пойти туда.
Тэмпл. Ты пойдешь туда. Они простят тебя, когда ты умрешь... простят, когда ты будешь в земле.
Нэнси. Нет, не в земле. Есть такое место, где ваш ребенок ничего не вспомнит, даже мои руки не вспомнит.
Тэмпл. Есть такое место, да, да, есть такое место, где ты найдешь и своего ребенка. Ты ведь говорила, что шесть месяцев носила ребенка под сердцем, а когда пошла развлечься или еще куда-то — не помню, муж ударил тебя ногой в живот, и ты потеряла ребенка. Есть ли такое место в мире, скажи, где наши дети смогут простить нас? Есть ли такое место в мире, где, наконец, люди перестанут терзать друг друга, страдать и умирать?
Нэнси. Да.
Стивенс. Отец ребенка ударил вас ногой в живот, когда вы были беременны?
Нэнси. Я не знаю.
Стивенс. Ударил или не ударил?
Нэнси. Ударил, да. Но я не знаю, был ли это его отец. Отцом мог быть и кто-нибудь другой.
Стивенс. Кто-нибудь другой?
Нэнси. Да, мистер Стивенс. Но мне простится и это.
Все настораживаются, услышав приближающиеся шаги. Слышен скрежет открывающейся двери. Входит надзиратель.
М-р Таббс. Как дела, мэтр?
Стивенс смотрит на Нэнси.
Стивенс. Да, все хорошо. Прощай, Нэнси. Я сделал все, что мог.
Нэнси идет к двери налево.
Тэмпл (бросается к ней). Не оставляй меня одну.
Нэнси. Вы не одни. (Стоит, устремив вдаль пристальный вгляд, затем глухо.)
Он цветок, и он скала.
Он омоет и осушит наши раны,
Он избавит нас от муки в смертный час.
Нэнси выходит вслед за надзирателем. Слышно, как скрипит железная дверь и скрежещет в замочной скважине ключ. Затем надзиратель появляется снова, открывает наружную дверь и ждет.
М-р Таббс. Ну вот. Сегодня вечером она вступит на длинную дорогу. И трудную! Я бы предпочел не сопровождать ее. (Он ждет, держась за створку двери.)
Тэмпл стоит неподвижно до тех пор, пока Стивенс не трогает ее за руку. Тогда она, опомнившись, делает шаг, но, по-видимому, у нее закружилась голова, она вдруг покачнулась.
(Надзиратель едва успевает подбежать к ней, чтобы поддержать.) Ну вот! Сядьте на скамейку! Я пойду принесу вам стакан воды!
Тэмпл (приходя в себя). Мне лучше.
Она идет твердым шагом к двери. М-р Таббс наблюдает за ней.
М-р Таббс. Вам в самом деле лучше?
Тэмпл (идет к двери уже более уверенным шагом). Извините меня.
М-р Таббс. Ну что вы! Все понятно. Место тут для вас совсем неподходящее.
Тэмпл. О, если бы кто-нибудь мог спасти меня и помочь мне. Все равно кто, лишь бы не быть больше одинокой на этой несчастной земле, лишь бы не было так больно и так пусто в сердце, лишь бы забыться, наконец, сном, забыться сном...
Слышен голос Гоуена.
Гоуен. Тэмпл!
Тэмпл и Стивенс останавливаются. Входит Гоуен. Он идет к Тэмпл, колеблется. Тихо говорит.
Пойдем, Тэмпл. Пора возвращаться.
Тэмпл (после паузы). Возвращаться? С кем?
Гоуен. Со мной. Бюки нас ждет.
Тэмпл. С тобой? Да. Не все ли равно?
Она направляется к двери.
Занавес
Фолкнер и Камю
Нет, кажется, более разных писателей, чем Фолкнер и Камю, но вот сошлись: в одной пьесе, в одной теме, а теперь еще и в русском переводе.
Многое можно спросить по поводу соединения этих имен. Не получается ли здесь, из перевода в перевод, известная тень тени; нет ли в самой идее сочетания писателей какого-то усреднения мысли; не нарушается ли у каждого из этих двух Нобелевских лауреатов его неповторимый в литературу вклад? Но, может быть, это станет понятнее, если мы попытаемся разобраться, зачем они понадобились друг другу.
