Эдвард Радзинский - Обольститель Колобашкин
Колобашкин. И что же с ними теперь?
Ивчиков (очнувшись) А? Теперь? Лежат в столе. Иногда я их читаю. Лиде. Недавно я их читал на нашем пляже. Мне просто неудобно повторять те прекрасные слова, которые я там услышал. Бедная, безумная, мятежная юность!
Колобашкин. Второй «мерзавчик»! (Достает четвертинку .)
Ивчиков. Нет-нет! От второго я воздержусь. Диабет… Но, знаешь ли… эти пьесы — ничто в сравнении с тем, что было дальше.
Колобашкин. Что ты говоришь! (Пьет .)
Ивчиков. А дальше — я открыл, что древнейший, потрясающий памятник — подделка. Мне бы смолчать! Но куда там! При моем тогдашнем темпераменте… «Младая кровь играет…» Я мчусь к Пивоварову. Это была немалая величина…
Колобашкин. Да-да. Это не баран чихал — старший архивариус!
Ивчиков. Вот-вот! И я швыряю ему в лицо всю правду о Ферапонтовом монастыре. А дальше — началось! Клеймят в стенной печати! Возникает громкая история! О ней все знают на нашем пляже… Здесь есть такой приятный человек — Вениамин Александрович Зенин… Ученый! Так он меня иначе не зовет, как Ферапонтыч… Ах, как мне хорошо сидеть с тобой!
Колобашкин. Ну, а дальше?
Ивчиков. Да-да… Дальше! Я помешался на правде. Я стал говорить ее всем без разбору. Я полюбил женщину…
Но при моем тогдашнем темпераменте в один вечер все решилось! Красавица! Роман — бешеный! И тут я говорю ей — правду О чем — не помню. Но говорю!.. Подожди, мне кажется, ты был при этом?
Колобашкин. Не помню. Ну, а дальше, с твоим открытием?
Ивчиков. «Все миновало, молодость прошла». Честно говоря, мне немного надоело быть этаким тореадором… Иногда можно взять и отпуск. Я взял. Я сделал свое дело. Мавр может немножко отдохнуть… Пожить спокойно. Как все. Хотя, поверь, мне это не так легко. При моем-то характере. Да, потрясающая вещь — молодость! Ты для меня — всегда оттуда.
Колобашкин. Да-да…
Ивчиков. Как мне хорошо с тобой. Знаешь, у нас на пляже не с кем поговорить. Все здесь разговаривают только о себе. Как соберутся вместе и давай рассказывать — о себе. Один закончит, другой начинает. А тот, который закончил, уже других не слушает, а ждет, когда он снова продолжит — о себе… Милый Колобашкин! Да, это чудный дар — юность. Невероятное было время. Денег не было, неодобрение начальства, непринятая пьеса, любимая женщина ушла! Выпьем за молодость. За нелепые ее безрассудства, ибо, как написано в польском журнале «Шпильки», «прожить жизнь, как перейти улицу: сначала смотришь налево, потом направо…». Содвинем же бокалы за время, когда мы начинали, за время, когда у нас не было пары брюк. Виват! Виват!.. Я пью условно. Диабет.
Колобашкин. Я привык всех сводить с ума. Но, кажется, я сам схожу. Послушай. Когда я тебя увидел — на тебе были чудные брюки. Добротные брюки. Я их будто сейчас вижу.
Ивчиков (удивленно). При чем тут брюки?
Колобашкин. Значит, брюки были! А пьес — не было! Потому что все их сочинила МАДАФ.
Ивчиков. Какая МАДАФ?
Колобашкин. Механическая муза. Машина времени. Которую я изобрел! И которую ты разбил!
Ивчиков. Нет, это ты серьезно?!
Колобашкин. Как то есть серьезно? Я изобрел! Я! Я!
Ивчиков. Подожди. Ты серьезно веришь, что ржавая железка, которую я, кстати, не разбил, а сдал в утиль, была муза?
Колобашкин (чуть не плача). Как — железка? Я привез ее к тебе домой. Мы переносились на ней. Мы сочиняли.
Ивчиков (с жалостью). Во-первых, не мы, а я. Во-вторых, ты действительно принес мне для вдохновения старый пылесос, ия силой фантазии своей представил, что это машина времени. Так мне было прекрасней сочинять.
Колобашкин. Я понял! Не было брюк. Не было машины. Была правда, которую ты резал полдня: даже не полдня, а два часа!
Ивчиков. Мне не нравится ваш тон, Серафим Серафимыч. Во-первых, сколько времени говорить правду… это, в конце концов, непринципиально. И вообще, мне надоел этот спор. Что ты хочешь доказать? Что не было ударов в жизни? Что…
Колобашкин. Были! Конечно, были и есть! Что ты! Я их отлично представляю — твои удары жизни: от жены — сиськой по голове!
Ивчиков. Позвольте вам выйти вон.
Колобашкин. Прости. Я выпил. Я больше не буду.
Молчание.
(Вдруг шепотом.) А Кира — здесь.
Ивчиков (испуганно). Ты что…
Колобашкин (хрипло). Я за ней теперь всюду езжу. Куда она, туда и я. Я фанатик. Сначала я любил писать. Потом МАДАФ, теперь мадам, прости за невкусный каламбур. Все мои любви — несчастны… Если в толпе веселящейся молодежи ты увидишь печальное лицо — это я.
Ивчиков (торопливо). Я рад, что она ушла от меня. Быть женой, ты прости уж меня… смелого человека, это почти профессия. Для этого нужно столько терпения и доброты…
Колобашкин. Кира велела сказать, что хочет видеть тебя.
Ивчиков (шепотом). Врешь.
Колобашкин (шепотом). Может быть. А может, и не вру.
Лида (появляется на возвышении). Вовуля-барабуля! Вову-ля-а-а-а-а-а-а!
Ивчиков (шепотом. Уже лежа на животе). У меня была трудная молодость! У меня все хорошо сейчас. (Начинает раздеваться.) У меня великолепная жена! Я люблю свою Лиду. Когда я слышу, что другие люди дурно живут со своими женами, я просто не представляю этого! Колобашкин (шепотом). Ты чего раздеваешься? Ивчиков (шепотом). Если я пойду в костюме, она меня сцапает. Дай мне свою тельняшку и кепку. (Переодевается .)
Лида (появляясь совсем близко). Вовик! Ты здесь, я чувствую! Где ты-ы-ы? Ау!
Ивчиков (в ужасе шепчет). Сцапает. Колобашкин (шепчет). Лезь в машину. Я буду тебя тащить.
Ивчиков, в кепке и тельняшке, залезает в деревянную машину Колобашкин, в трусах, с фотоаппаратом на животе, толкает перед собой деревянную машину с Ивчиковым. Они проезжают мимо Лиды.
(Стараясь независимо. Напевает) «Шажок-другой, шажок-другой — в мир большой… Шажок-другой, шажок-другой — в мир большой… Шажок-другой…»
Лида (вглядывается в них. Потом кричит торжествующе). Колобашкин! Колобашкин , не оборачиваясь, быстро толкает перед собой машину.
(Кровожадно) Колобашкин, остановись! (Бежит за ними)
Колобашкин убегает, толкая перед собой машину с Ивчиковым. Лида преследует их. Они исчезают. Вновь появляются. Колобашкин везет машину. За ним, уже догоняющая их, — Лида.
Колобашкин (Ивчикову). Атас! Включай мотор!
Ивчиков (в ужасе). Он деревянный.
Колобашкин. Включай быстрее. Там разберемся.
Ивчиков включает. И вдруг с ревом машина берет разбег.
Колобашкин прыгает в нее на ходу. С диким грохотом и криками «ура» они проносятся мимо Лиды. Уезжают.
Лида (бежит за ними). Не уйдешь! Владимир, вернись! Владимир, кому было сказано! Вернись! (Убегает)
Рев мотора. Все сильнее. Потом — безумный крик и грохот катастрофы. Тишина. Медленно выкатывается деревянное колесо, катится, катится и… падает. Возвращается Лида, толкая пред собой ошалевшего Ивчикова.
(Срывая с него тельняшку) А если бы я не заметила, что тогда?! Ведь этому шалопуту что?! Он разбился и даже не почувствовал. Ау тебя диабет! Ух ты! Приключения на себя захотел. (Напяливает на него белый костюм) Мало делов в юности понаделал?! До сих пор расхлебать не можем. Забыл, что ли, храбрец оглашенный?!
Лида помогает Ивчикову завязать галстук, накидывает ему на плечо полотенце и, взяв его под руку и чмокнув в щеку, уводит. Сцена пуста, только колышется синее полотно, изображающее далекое море. Возникает жалкий звук автомобильного гудка, будто кто-то нажимает на него из последних сил. Потом и он затихает. Только шумит далекое море.
