Александр Гельман - Мы, нижеподписавшиеся
Нуйкина. Ну у вас и шуточки, Геннадий Михайлович!
Семенов. Да я, наоборот, чтоб он от вас отстал! Прилип же как банный лист!
Нуйкина уходит в купе.
(Шиндину, негромко.) Ну, дурак! (Уходит.)
Шиндин. Подожди.
Семенов остановился.
Так было указание или не было указания?
Семенов (громко). Не было! (Покрутил пальцем у виска. Шепотом.) Ты что к нему пошел — думал, он испугается тебя или признается? (Махнул на Шиндина рукой, ушел в купе.)
Шиндин еще постоял, несколько раз зачем-то провел руками по волосам и пошел в тамбур. Сел на откидной стульчик, руками подпер подбородок и так сидел — тупо глядя перед собой. В тамбур тихо входит Алла. Грустная, ласковая. Подошла к Шиндину, погладила по волосам. Шиндин тряхнул головой — сбросил ее руку
Шиндин. Пожалуйста, уйди отсюда, (Вдруг заорал.) Ну, выйди, я прошу тебя.
Она метнулась из тамбура.
Шиндин поднялся и стал быстро ходить взад-вперед по тамбуру. Потом резко остановился, вытащил из внутреннего кармана акты и начал их рвать на куски. Откинул задвижку, открыл вагонную дверь и выкинул в темноту кусочки бумаги: они разлетелись в разные стороны. Не закрывая дверь, сел на площадку, спустив ноги наружу. В тамбур входит Малисов. Закуривает.
Малисов. Леня, я могу с тобой поговорить?
Шиндин не отозвался.
Егоров завтра слетит, Ленечка. Ты считаешь — несправедливо, я считаю — справедливо. Ты знаешь, в чем сила Грижилюка? Он очень хорошо усвоил один закон: без преданных людей из руководящего кресла быстро выпихнут. Но начальник не девушка, начальника за красивые глазки не любят. Есть один способ приобретать преданных людей — надо делать для них что-то существенное, жизненно важное. Пять лет назад — мы тогда работали в другом месте — моя супруга села за руль и сбила старика. Он, правда, был пьяный, через месяц он поправился, но жену должны были судить. Помог нам Грижилюк! Два года назад. Заболевает мой сын. Грижилюк его устраивает в самую лучшую больницу. Возможно, его бы вылечили и в любой больнице. Но это мой сын, и болезнь была опасная. Я позвонил Грижилюку ночью. Он сел на телефон, я не знаю, кому он звонил, но через два часа все было устроено. В жизни бывают тяжелые минуты. Грижилюк в такие минуты помогает охотно, решительно, используя все свои связи. Не бескорыстно, нет! А что Егоров? Признаю: умный человек. Он иногда твои мысли вдруг повернет в такую сторону, где они сроду не гуляли! Прекрасно! Но вас было семь человек, приехавших с Егоровым в Куманево. Где они, эти ребята? Один ты остался. Потому что Егоров ничего для них не сделал! Они поддались обаянию его личности. Но одного обаяния, как видишь, мало! Сила обаяния действует недолго. А многим людям вообще плевать на обаяние. Обоняние им важно, а не обаяние! То, что Грижилюк не придумает за год, Егоров придумает за пять минут. Но если Егоров не усвоит тот закон, который усвоил Грижилюк, все его прекрасные мысли и планы сгниют у него в голове!
Малисов ждет отклика на свои слова, но Шиндин молчит. И Малисов выходит из тамбура. Шиндин продолжает сидеть в той же позе, покачиваясь вместе с вагоном, плечи его вздрагивают, может быть, он плачет. На другом конце вагона, в противоположном тамбуре, точно в такой же позе, но только лицом к нам, сидит Девятов. Он курит, думает. Вдруг он решительно поднимается, закрывает дверь и быстро идет по коридору. Открывает дверь своего купе, зовет Нуйкину. Нуйкина выходит в коридор.
Девятов. Виолетта Матвеевна, в Куманево должен был поехать председателем комиссии Морозов. Вы не в курсе, почему в последнюю минуту Иван Иванович послал меня вместо Морозова?
Нуйкина пожала плечами.
Странно! Дело в том, что со вчерашнего дня я должен был пойти в отпуск. И вдруг Иван Иванович решил меня задержать — из-за этой комиссии. Он сказал, что Морозов получил какое-то срочное задание.
Нуйкина. Понятия не имею. А что вас тревожит?
Девятов не отвечает. Нуйкина вернулась в купе. Девятов стоит у окна, что-то его действительно тревожит. Постучал в купе строителей, открыл дверь. Семенов спит на нижней полке. Малисов сидит, опустив голову на столик. Алла забралась с ногами на полку, она очень грустна.
Девятов. Где ваш муж?
Алла покачала головой.
Малисов (поднял голову). В тамбуре.
Девятов закрыл дверь. Прошел в тамбур. Шиндин сидит по-прежнему на площадке, курит.
Девятов. Ну-ка встаньте.
Шиндин тяжело повернул голову, но ничего не ответил.
Поднимитесь, поднимитесь! (Подошел ближе, рукой поддержал поднимающегося Шиндина. Прикрыл дверь). Давайте акты.
Шиндин смотрит на него.
Давайте акты!
Шиндин. Я их порвал… и выбросил… в лес…
Девятов (чуть подумав). Идемте со мной. Пошли, пошли.
Шиндин поплелся за ним. Они дошли до купе. Девятов снова зовет Нуйкину.
(Вышедшей Нуйкиной). У вас есть чистые листы бумаги?
Нуйкина. Какие листы? Бланки?
Девятов. Не бланки. Просто чистые листы бумаги.
Нуйкина. Есть.
Девятов (Шиндину). Сколько должно быть экземпляров, я забыл?
Шиндин. Вроде пять.
Девятов (Нуйкиной). Несите пять листов.
Нуйкина пошла в купе.
Шиндин. Что это вы вдруг?
Девятов. Не ваше дело.
Нуйкина вышла из купе — с бумагой.
(Шиндину). Значит, мы сейчас подпишем чистые листы, а вы потом впечатаете нужный текст. А подписи наши у вас уже будут. Ясно? (Расписывается пять раз. Передает листы Нуйкиной — вместе с ручкой.)
Нуйкина. Юрий Николаевич, я ничего не понимаю.
Девятов. Все нормально. Подписывайте.
Нуйкина (посмотрев на Шиндина. Девятову). Я — я хотела бы с вами поговорить.
Девятов (Шиндину). Я вас позову.
Шиндин направился обратно в тамбур.
(Нуйкиной.) Вас, наверно, удивляет, почему вдруг я решил подписать?
Нуйкина. Конечно!
Девятов. Виолетта Матвеевна, вы помните, два года назад мы принимали у Грижилюка молочную ферму?
Нуйкина. Еще бы! Мы тогда не приняли.
Девятов. Но вы помните, как обстояло дело? Грижилюк позвонил в облисполком. И Иван Иванович приказал мне по телефону акт подписать. Он по-своему тоже болел за дело. Без этой фермы область тогда не выполняла план по сельхозстроительству. Но я не стал подписывать. Вы тогда подписали, а я не подписал.
Нуйкина. Я подписала, потому что…
Девятов (перебивает). Не в этом дело. Когда я тогда вернулся в Елино, Иван Иванович меня вызвал и снова настаивал, чтобы я подписал акт. Я сказал — нет. Объект не готов, я подписывать не буду. И предупредил, что если другой подпишет вместо меня, как это частенько делается, я подниму большой шум. Что вы так волнуетесь?
Нуйкина (скрывая волнение). Нет-нет, ничего!
Девятов. Иван Иванович был очень разгневан. Сказал, что, очевидно, мы не сработаемся. Тогда я пошел в обком и рассказал всю эту историю. После этого Иван Иванович не стал со мной конфликтовать, выживать меня — как умный человек он понял, что со мной нельзя действовать грубо. Он почувствовал, что я могу за себя постоять. Что с вами происходит, вы нездоровы?
Нуйкина. Все в порядке, я вас слушаю.
Девятов. Он нашел другой выход — невероятно простой! Он просто перестал меня назначать в комиссии по приемке объектов! Он назначал таких людей, которые всегда сделают так, как ему надо. Я ж не могу требовать: назначьте меня. Он регулирует. И вдруг позавчера, прекрасно зная, что я собираюсь в отпуск, он посылает меня в Куманево принимать хлобозавод. Дескать, Морозов получил срочное задание, придется тебе поехать. Я грешным делом подумал, что он просто решил мне подпортить отпуск. Но теперь я понял, что все обстоит гораздо хуже: Иван Иванович вместе с Грижилюком — они старые друзья — решили моими руками убрать неугодного Егорова! Во-первых, зная мою дотошность, они не сомневаются, что я хлебозавод не приму! Что им в данном случае и требуется. А если Егоров пойдет в обком жаловаться и доказывать, что все специально подстроено, то опять же, благодаря мне, они запросто отведут от себя обвинение! В обкоме знают, что со мной они не могли войти в сговор! Вы понимаете, что происходит? Они манипулируют моей принципиальностью! Когда она им не нужна была, они ее выключили. Теперь она им потребовалась — они ее включили! Так что я вас прошу подписать акт. Тем более что печь хлеб завод может!
