Николай Эрдман - Самоубийца
Пугачев. Уважаемые, до чего я люблю красоту, даже страшно становится. Красота, уважаемые…
Зинка Падеспань. Вольдемар, вы начнете сейчас блевать. Уверяю вас.
Пугачев. Я? Пожалуйста. Сколько хочите.
Семен Семенович (читает). «Потому что нас всех коснулся очистительный вихрь революции!» Восклицательный знак. С красной строки. (Переписывает.)
Клеопатра Максимовна. Мне претит эта скучная, серая жизнь. Я хочу диссонансов, Егор Тимофеевич.
Егорушка. Человек!
Костя. Что прикажете?
Егорушка. Диссонансов. Два раза. Для меня и для барышни.
Костя. Сей минут.
Семен Семенович (читает). «Помните, что интеллигенция соль нации и, если ее не станет, вам нечем будет посолить кашу, которую вы заварили». Значит, так: помните… (Переписывает.)
Виктор Викторович. Червячок уже есть, Аристарх Доминикович.
Аристарх Доминикович. Это вы про кого?
Виктор Викторович. Я вчера вам говорил про Федю Питунина. Замечательный тип, положительный тип, но уже с червячком, Аристарх Доминикович.
Раиса Филипповна. Говорят, что вы были за рубежом?
Виктор Викторович. Был в рабочих кварталах Франции.
Раиса Филипповна. А скажите, во Франции в этом сезоне парижанки какие же груди носят – маленькие или большие?
Виктор Викторович. Кто как может, смотря по средствам.
Клеопатра Максимовна. Между прочим, я так и думала. Ах, Париж… А у нас? Ведь у нас даже дама со средствами сплошь да рядом должна оставаться такой, какова она есть.
Семен Семенович. Дайте волю интеллигенции.
Пугачев. Дайте ванную. Дайте ванную. Маргарита Ивановна, дайте ванную.
Маргарита Ивановна. Для чего?
Пугачев. Мы сейчас проституток в ней будем купать.
Семен Семенович. Восклицательный знак. Вот за что я, товарищи, умираю. Подпись.
Пугачев начинает плакать.
Зинка Падеспань. Что случилось? О чем вы, Никифор Арсентьевич?
Пугачев. Заболел я. Тоска у меня… по родине.
Аристарх Доминикович. Как по родине? Вы какой же национальности?
Пугачев. Русский я, дорогие товарищи.
Семен Семенович. Разлюбезные граждане, что я могу?..
Голоса. Что такое?
Семен Семенович. Нет, вы знаете, что я могу? Нет, вы знаете, что я могу? Я могу никого не бояться, товарищи. Никого. Что хочу, то и сделаю. Все равно умирать. Все равно умирать. Понимаете? Что хочу, то и сделаю. Боже мой! Все могу. Боже мой! Никого не боюсь. В первый раз за всю жизнь никого не боюсь. Захочу вот – пойду на любое собрание, на любое, заметьте себе, товарищи, и могу председателю… язык показать. Не могу? Нет, могу, дорогие товарищи. В том все дело, что все могу. Никого не боюсь. Вот в Союзе сто сорок миллионов, товарищи, и кого-нибудь каждый миллион боится, а я никого не боюсь. Никого. Все равно умирать. Все равно умирать. Ой, держите, а то я плясать начну. Я сегодня над всеми людьми владычествую. Я – диктатор. Я – царь, дорогие товарищи. Все могу. Что хочу, то и сделаю. Что бы сделать такое? Что бы сделать такое со своей сумасшедшей властью, товарищи? Что бы сделать такое, для всего человечества… Знаю. Знаю. Нашел. До чего это будет божественно, граждане. Я сейчас, дорогие товарищи, в Кремль позвоню. Прямо в Кремль. Прямо в красное сердце советской республики. Позвоню… и кого-нибудь там… изругаю по-матерному. Что вы скажете? А? (Идет к автомату.)
Аристарх Доминикович. Ради бога!
Клеопатра Максимовна. Не надо, Семен Семенович.
Отец Елпидий. Что вы делаете?
Маргарита Ивановна. Караул!
Семен Семенович. Цыц! (Снимает трубку.) Все молчат, когда колосс разговаривает с колоссом. Дайте Кремль. Вы не бойтесь, не бойтесь, давайте, барышня. Ктой-то? Кремль? Говорит Подсекальников. Под-се-каль-ни-ков. Индивидуум. Ин-ди-ви-ду-ум. Позовите кого-нибудь самого главного. Нет у вас? Ну, тогда передайте ему от меня, что я Маркса прочел и мне Маркс не понравился. Цыц! Не перебивайте меня. И потом передайте ему еще, что я их посылаю… Вы слушаете? Боже мой. (Остолбенел. Выронил трубку.)
Аристарх Доминикович. Что случилось?
Семен Семенович. Повесили.
Виктор Викторович. Как?
Отец Елпидий. Кого?
Семен Семенович. Трубку. Трубку повесили. Испугались. Меня испугались. Вы чувствуете? Постигаете ситуацию? Кремль – меня. Что же я представляю собою, товарищи? Это боязно даже анализировать. Нет, вы только подумайте. С самого раннего детства я хотел быть гениальным человеком, но родители мои были против. Для чего же я жил? Для чего? Для статистики. Жизнь моя, сколько лет издевалась ты надо мной. Сколько лет ты меня оскорбляла, жизнь. Но сегодня мой час настал. Жизнь, я требую сатисфакции.
Бьет 12 часов. Гробовое молчание.
Маргарита Ивановна. Собирайтесь, Семен Семенович.
Семен Семенович. Как, уже? А они не вперед у вас, Маргарита Ивановна?
Маргарита Ивановна. Нет, у нас по почтамту, Семен Семенович.
Пауза.
Александр Петрович. Что же, присядемте, по обычаю.
Все садятся. Пауза.
Семен Семенович. Ну, прощайте, товарищи. (Идет к выходу. Возвращается, берет бутылку, прячет в карман.) Извиняюсь, для храбрости. (Идет к выходу.)
Официант. Приходите опять к нам, Семен Семенович.
Семен Семенович. Нет, теперь уже вы приходите ко мне. (Уходит.)
Действие четвертое
Комната в квартире Подсекальникова.
Явление первое
Серафима Ильинична сбивает в стакане гоголь-моголь.
Серафима Ильинична (поет).
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молния блистала,
И беспрерывно гром гремел,
И в дебрях буря бушевала.
Серафима Ильинична и Мария Лукьяновна (из другой комнаты).
И беспрерывно гром гремел,
И в дебрях буря бушевала.
Серафима Ильинична. «Вы спите, юные…»
Мария Лукьяновна (из другой комнаты). Мама? Мамочка!
Серафима Ильинична. Что тебе?
Явление второе
Мария Лукьяновна с керосиновой лампой в руках. В ламповое стекло воткнуты щипцы для завивки волос.
Мария Лукьяновна. Как, по-твоему, Сенечке лучше понравится: мелкой зыбью завиться или крупными волнами?
Серафима Ильинична. Разве, Машенька, догадаешься?
Мария Лукьяновна. Как же все-таки быть?
Серафима Ильинична. Я тебе посоветую, Машенька, так: сделай спереди мелко, а сзади крупно, вот и будет без промаха. (Поет.) «Вы спите, юные…»
Мария Лукьяновна. Он, наверное, скоро вернется, мамочка, ты живей растирай.
Серафима Ильинична. Я и так, как динамо-машина, работаю – два желтка навертела на полный стакан.
Мария Лукьяновна. До чего он любитель до гоголя, страсть.
Серафима Ильинична. Пусть уж нынче полакомится. (Поет.)
Вы спите, юные герои.
Друзья, под бурею ревущей…
Мария Лукьяновна. Как ты, мамочка, думаешь – он на место устроится или нет?
Серафима Ильинична. А то как же? Теперь непременно устроится.
Мария Лукьяновна. Скажут – нету работы, и кончен бал.
Серафима Ильинична. Разве может в России не быть работы, да у нас ее хватит хоть на все человечество, только знай поворачивайся.
Мария Лукьяновна. По какой же причине не все работают?
Серафима Ильинична. По причине протекции.
Мария Лукьяновна. Почему ж это так?
Серафима Ильинична. Потому что в России так много работы, что для каждого места не хватает протекции. Скажем, место имеется, а протекции нет, вот оно и пустует от этого, Машенька. А уж если у Сенечки есть протекция, то работа отыщется – будь покойна.
Мария Лукьяновна. Неужели мы, мама, опять заживем.
Серафима Ильинична. Заживем, обязательно заживем. (Поет.)
Заутра глас раздастся мой,
На славу и на смерть зовущий.
Обе.
Заутра глас раздастся мой,
На славу и на смерть зовущий.
Мария Лукьяновна. Это что за письмо?
Серафима Ильинична. Брось, наверное, старое.
Мария Лукьяновна. Нет, не старое… запечатано… и тебе адресовано.
Серафима Ильинична. Ну-ка, Машенька, прочитай.
Мария Лукьяновна. Что такое? (Читает.) «Многоуважаемая Серафима Ильинична, когда вы прочтете это письмо, меня уже не будет в живых. Предупредите поосторожней Машу».
