Тадеуш Слободзянек - Одноклассники. История в XIV уроках
Владек. Жена Зигмунта попала в психиатрическую больницу в Хороще.
Менахем. Я попросил знакомого, чтобы связал меня с израильской разведкой. Меня принял подполковник. Я рассказал, кто я такой и что делал в Польше, сказал, что хочу наказать террористов, которые убили моего сына. Подполковник ответил, что прекрасно знает, чем я занимался в Польше, потому что в ящике его стола лежат десять заявлений с требованием моей экстрадиции. Да, им нужны профессионалы, но не маньяки. И велел мне продолжать то, что я так хорошо умею делать, а именно — ремонтировать танки. Разве что я предпочитаю вернуться к тракторам.
Хенек. После смерти Юрека Зигмунт изменился до неузнаваемости. А был элегантный мужчина, на шее всегда белое шелковое кашне… Он вышел на пенсию и совершенно отстранился от дел. Часами сидел у меня в плебании и молчал, уставившись в одну точку. Бог знает, что он там видел. Курил сигарету за сигаретой. Однажды сказал:
Зигмунт. Просрали мы свою жизнь, Хенек. Куда только смотрел Господь?
Менахем. Тем временем началась война Судного дня, и Эрец Исраэль едва не прекратил свое существование. Все решала техника. Оказалось, что мои танки, по сравнению с новыми советскими и американскими ракетами, — груда металлолома. В конце концов, все немного затихло и объявили мир. Я вернулся домой и вдруг осознал, что мне пятьдесят пять лет, и ничего нового жизнь уже не принесет. Я помылся, побрился, надел чистую форму, как следует запер дом, сел в машину, заправил ее самым дорогим бензином и поехал по направлению к Масаде. Изо всех сил давил на газ.
Абрам. В газете «Едиот» написали, что бордовый «форд-мустанг», двигавшийся с превышением скорости, упал с автострады, перевернулся, ударился о дерево и взорвался. Остался только обгоревший кузов. И оплавленные золотые часы Менахема. Больше ничего. Тысячелетняя олива не пострадала.
Хенек. Когда я узнал, что у Зигмунта инсульт, я сразу поехал к нему в больницу. Уход за ним был прекрасный. Зять делал все, что мог! А я вместе с дочерьми Зигмунта дежурил у его постели день и ночь.
Владек. Ну разумеется — боялся, как бы он не проговорился перед смертью.
Марианна. Все-то ты знаешь.
Хенек. В последние минуты жизни с Зигмунтом произошло что-то странное. Он задрожал, заметался по кровати. Из глаз покатились слезы.
Владек. На памятник из черного мрамора пошло, кажется, все наворованное еврейское золото.
Марианна. А тебе завидно?
Хенек. Смерть Зигмунта потрясла меня. Memento mori. Примерно так я это воспринял. Я понял, что перед лицом смерти все наши дела ничтожны и в конечном счете значение имеют только высшие ценности: отчизна, честь, вера. Словно в подтверждение этих моих мыслей Бог послал нам Папу-поляка и профсоюз «Солидарность». Я решил, что пробил мой час. Стал организовывать детские католические лагеря, устраивал семинары, встречи. Не ради занудной пустой болтовни — нет, по примеру Святого отца, моего ровесника, я помогал подросткам искать Бога во время походов по горам, на байдарках, в долгих ночных беседах.
Зоська. В 1981 году, при «Солидарности», я купила турпоездку в Польшу. Приобрела пару приличных шмоток в «Чемпионе». И села в самолет. Боже, видели бы вы эту свободную Польшу! На полках — уксус и репчатый лук. У нас было несколько свободных дней, так что я решила навестить родные места. Договорилась с одним таксистом — за twenty dollars [13]он согласился возить меня, куда ни попрошу. Мы поехали на мельницу. К Марианне и Владеку. Они выглядели стариками. Без конца ругались. Когда Марианна на минуту вышла, Владек сказал:
Владек. Видишь этот еврейский бардак? Если бы не я, мы бы заросли грязью.
Зоська. А что с вашей мельницей?
Владек. Не окупается. Мы отказались от нее, зато получаем пенсию.
Зоська. Когда Владек вышел….
Марианна. Знаешь, Зоська, если бы мне сказали, какая жизнь меня ждет, я бы сама пошла в тот овин с остальными.
Зоська. Я дала Владеку dollars. Он где-то раздобыл водки, колбасы, огурцов. Мы посидели. Поговорили. Повспоминали. «А что у Хенека?»
Владек. С тех пор как Папой стал поляк, к нему не подступишься! Картежник! Жулик! Педераст!
Марианна. Перестань, Владек, как ты можешь говорить такое о ксендзе?!
Зоська. В конце концов, Владек напился и пошел спать. Я спросила Марианну, не хочет ли она съездить со мной на кладбище.
Марианна. Что ты, Зоська, еще кто-нибудь увидит!
Зоська. Я дала ей dollars, попрощалась и поехала одна. На месте овина лежал камень с надписью: Жандармы и гитлеровцы сожгли здесь 1600 евреев. Еврейское кладбище заросло лещиной. Я зашла на католическое кладбище и сразу увидела могилу Зигмунта. Черный мрамор. Огромный скорбящий ангел. И надпись: Судия Справедливый, загляни в души наши! Могил Олеся и матери я не нашла. Уходя, встретила возле костела Хенека. «Слава Иисусу Христу!»
Хенек. Во веки веков! Зоська?
Зоська. Она самая….
Хенек. Что привело тебя в нашу скромную обитель?
Зоська. Хочу навестить могилу Олеся и матери.
Хенек. «Я тебя провожу». И проводил.
Зоська. Обе могилы ухоженные. Чистые. «Кто это о них так заботится?»
Хенек. Мои харцеры[14].
Зоська. Я была тронута. Все-таки ксендз есть ксендз, подумала и дала ему fifty dollars [15]на заупокойную службу по Олесю и матери.
Хенек. А по нашим одноклассникам? Рысеку, Зигмунту, Доре, Якубу и Менахему?
Зоська. По всем?
Хенек. А почему бы и нет, Зоська?
Зоська. Мне полегчало, я села в такси и велела ехать в Варшаву. Вернулась в New York. На детей рассчитывать было нечего. Однажды Люси заявила мне, что это я убила ее отца. Так что я решила не церемониться. Продала дом вместе с невыплаченным кредитом и поселилась в «Доме спокойной старости под покровительством святой Терезы Младенца Иисуса». Все удобства. Красивая комната с ванной, окно выходит в чудесный парк. Пятиразовое питание. Кормят вкусно. Врач. Парикмахер. Каждый день церковная служба. Женщины, вместе с которыми я молилась, смотрела телевизор и играла в покер, однажды спросили, не еврейка ли я, а то, мол, дети похожи. Вообще-то они были симпатичные, но евреев, похоже, не любили. «Of course not» [16], — сказала я. Чтобы Стэн и Люси меня навещали, я собиралась платить им fifty dollars. Плюс расходы на дорогу. Пришлось договориться, что я буду платить fifty dollars в месяц за то, чтобы не приезжали, — получилось даже дешевле, не надо оплачивать дорогу. Теперь я могла спокойно играть с соседками в покер, смотреть телевизор и молиться. Так и прошла моя жизнь.
Абрам. Говорят, Зоська не проснулась, наглотавшись каких-то таблеток. Стэн и Люси подозревали, что ее убили — отравили, — поскольку все наследство досталось монахиням, но вскрытие ничего такого не показало. Хотя в девяностые годы следствие возобновилось, и кого-то даже арестовали.
Хенек. За мое преданное служение мне доставались одни попреки. Я любил играть в бридж. Нет бубей — ходи с червей. Два валета — счастья нету. И кем меня выставили в восьмидесятые годы? Картежником, просаживающим деньги прихожан. А в девяностые в газетах писали о том, что я «питаю слабость к смазливым алтарникам». Эти наветы тоже оказались беспочвенными, свидетели отозвали свои показания, а епископ назначил меня ксендзом-деканом. Тогда кто-то пустил слух, будто я сотрудничал со службой безопасности. Якобы доносил на «Солидарность» в обмен на льготы при строительстве! Это я-то! В 2000 году — очередная провокация. На сей раз жителей нашего городка обвинили в убийстве евреев. Я заколебался. Попросил епископа об аудиенции, спросил совета. «Может, стоит частично признать свою вину?» Епископ так и подскочил: «С ума сошли?!»
Владек. Я всегда верил, что правда в конце концов одержит верх. И что на пороге смерти я еще покажу себя. Когда ко мне обратились журналисты, я принял решение все рассказать.
Марианна. Зачем? Нам тут житья не будет. Хоть раз в жизни меня послушай.
Владек. Я рассказал все, как было. Кому какая была корысть. И своей роли не утаил.
Марианна. Изобразил нас Ромео и Джульеттой, а себя— единственным праведником в Содоме и Гоморре.
Хенек. Я прослышал, что главные пособники наших врагов — Марианна и Владек. Пришел к ним после колядок и говорю: «Что это вы такое несете?»
Владек. Так ведь это правда, Хенек!
Хенек. А что есть правда, Владек? Чья она? Кто в ней заинтересован? Ты об этом подумал? Или вам славы захотелось на старости лет? А вы не думали, что здесь, среди этих людей, которых вы только что облили грязью, вам предстоит покоиться до самого Судного дня? А может, вы не хотите лежать на главной аллее? Предпочитаете, чтобы вас закопали где-нибудь в кустах, у ограды?
