Юрий Визбор - Том 2. Проза и драматургия
До гостиницы было очень близко, однако нам удалось проехать на красный свет. Когда я озабоченно закрутил головой, Логинов сказал:
— Спокойно, Сергей Николаевич, в этом городе ГАИ мою машину знает.
У гостиницы он нерешительно намекнул насчет ужина, но я отказался, сославшись на усталость после дороги.
Алексей Леонтьевич Логинов был передовым строителем, бригадиром. Все три корреспонденции, написанные о нем и разделенные двумя-тремя годами друг от друга, были удивительно похожими. В одном и том же порядке в них следовали одни и те же эпизоды из жизни Логинова и, что самое печальное, повторялась одна и та же его шутка: «В глазах Алексея Леонтьевича блеснула лукавинка:
— Командир строительной роты, в которой я служил, как-то раз сказал: „Где застрянет современная техника (в двух корреспонденциях — „Где застрянет бульдозер“), — послать сержанта Логинова…“».
Логинов строил жилые дома. Все три корреспонденции начинались с небольшими вариациями с одной сцены: «С Алексеем Леонтьевичем Логиновым мы шли по мшистой (росистой, заросшей) просеке. Вечерело. „Представьте себе, — сказал Алексей, — через каких-нибудь пять лет здесь будет широкая улица. В окнах будет гореть свет. Во дворах будут играть дети. И все это сделаем мы, строители. Как не гордиться такой профессией?“»
Я был склонен во всем винить торопливых журналистов. Ну, говорил он им одно и то же, ну и что? Схватили, что лежит сверху, и поскакали дальше.
Во всех трех очерках о Логинове был эпизод, который можно условно назвать «Первый двенадцатиэтажный дом». Речь шла об обычной стандартной башне, столь привычной в Москве, но в небольшом провинциальном городе этот дом именовался «высотный», и я мог себе представить, сколько хлопот было связано со строительством первого такого дома. Все три корреспондента старательно передавали рассказ Логинова о том, как варили первый шов. Получилось два миллиметра толщиной, а должно быть полтора. Переварили — вышло два с половиной. Все же добились полутора миллиметров. Как тщательно следили за каждым стыком, как мучались с сантехкабинами и сколько радости было, когда 31 декабря в «высотку» стали вселяться новоселы. Однако если в двух корреспонденциях была фраза: «Он не смыкал по ночам глаз, просиживая над чертежами и схемами», то в третьей говорилось по-другому: «Вместе с Ефимом Сойкиным они по ночам не смыкали глаз, колдуя над чертежами и схемами».
Оформившись в гостинице, я решил побродить по незнакомому городу, «приобщиться к местной жизни». Зашел на пустой стадион, где внимательно рассмотрел различные плакаты: «Норма ГТО — твое здоровье», «Все на сдачу норм ГТО», «Привет участникам соревнований» и другие. Плакаты были выполнены хорошо. Шел дождь. Вокруг стадиона в непонятном порядке возвышались новые жилые дома, и я с любопытством разглядывал их, пытаясь понять, где же та первая «высотка», но так этого и не понял. У средней школы, тоже новой и чистой, стоял бетонный памятник Лиле Костенецкой. Бетонные ее волосы развевал ветер. У подножия лежали свежие цветы.
В строительном управлении я явился к начальнику, который сразу же стал энергично настаивать на том, что все, кто работает в ДСК, поставляющем панели на его стройки, являются не иначе, как скрытыми жуликами или явными бракоделами. Разбираться в тяжбе между стройуправлением и ДСК не входило в мои задачи, и я заговорил о Логинове.
Секретарша быстро принесла заготовленные, как мне показалось, заранее показатели о выполнении плана логиновской бригадой. Тут подоспел и сам виновник торжества, зашедший к начальству по делам. Мы с Алексеем отправились в гостиницу, ко мне в номер. Уселись поудобнее, достали сигареты. Нечего и говорить, что Логинов довольно бодро пересказал мне содержание всех трех ранее писавшихся о нем материалов. Даже шутку про бульдозер не забыл. Я дважды возвращал его к эпизоду со строительством первого двенадцатиэтажного дома, но оба раза он так и не назвал Ефима Сойкина. Я попросил Логинова еще о двух встречах — дома у него и на работе. Насчет дома он даже обрадовался, но вот на работе…
— Сергей Николаевич, — сказал он, — чего там делать? Грязь одна. Ну, краны крутятся, панели подают, сварка. Работяги по-нашему, по-строительному выражаются… Если вы меня хотите сфотографировать, это, конечно, другое дело. Тут, конечно, нужно марафет навести, галстук и так далее. Угадал?
Нет, Алексей Леонтьевич, не угадал. Не знаю, хорошо это или плохо, но на работе я не очень люблю, когда меня ведут да еще легонько подталкивают. Даже если ведут в ту сторону, куда я сам намеревался идти.
…На следующей остановке в троллейбус вошли два человека. Они опустили заранее приготовленные монеты в щель билетного автомата, нажали на клавишу, оторвали по билету. Приезжий заволновался: вот, дескать, балда, не знал, как билет брать! Я сидел спиной к движению, ближе всего к нему. Я даже подмигнул ему — дескать, давай двигай, осваивай технику столичного транспорта. Он достал двадцать копеек.
— Четыре копейки, — сказал я ему.
— Копейками? — встревожился он.
— Да любыми.
— Копейка и трешка — сойдет?
— Сойдет.
Он кинул мелочь, ожидая какого-то эффекта. Но ничего не случилось, билет не выскочил.
— Ты вот эту штуку нажми и билет оторви.
Почему я сказал ему «ты»? Не знаю. Наверно, оттого, что этот человек с самого начала был мне симпатичен.
— Красота! — сказал приезжий, оторвав билет, подсел ко мне и представился: — Василий.
— Издалека?
— Поселок Глухариный, — ответил он, полагая, наверное, что уж поселок-то Глухариный известен всем на свете. — Это я там прописан, а работаем то с Провидения, то с бухты святого Лаврентия, то с Анадыря. Бывал в наших местах?
Я кивнул.
Телефонные переговоры с Алексеем Лупиным, который работал на местном стадионе художником-оформителем, затягивались. Он то соглашался прийти немедленно, то перезванивал, откладывая визит, и наконец явился к вечеру, продержав меня в гостинице почти весь день. Был он жилист и худ. Едва переступив порог, вытащил из кармана огрызок карандаша, блокнот и стал рисовать в блокноте круг, пересеченный крестом, объясняя мне, что это и есть всеобщая схема современного искусства, которое развивается по законам кольцеобразных движений.
Я давно прервал бы Лупина, если бы не знал, что он по своей инициативе, за счет своего свободного времени целый год строил и построил памятник Лиле Костенецкой. Была она учительницей немецкого языка и во время оккупации города по заданию подпольщиков работала в комендатуре, обеспечивая документами подпольщиков и партизан. В конце концов ее арестовали, и, когда вели на второй допрос по льду реки, как раз напротив нынешнего стадиона, она бросилась в прорубь.
Лупин сидел передо мной, сравнивая искусство то с галактическими спиралями, то со спиралями ДНК, а я слушал его и почти любовался им. Этот странный, смешной человек взял и сделал доброе дело для людей. Наверно, он был неуживчив и тяжел в быту, говорить с ним было адски трудно, но горел в нем огонь и памяти народной, и боли за страдания, которых он никогда не видел, и высшего осознания своего долга перед теми, кто был раньше нас.
Несколько раз мне все же удалось прорваться сквозь поток его рассуждений и выяснить, что помогали ему строить этот памятник школьники, комсомольцы с химкомбината и рабочие из знаменитой строительной бригады Логинова. Кто? Да старик один… Назар Степанович Костюкевич.
— Проездом, Василий? — спросил я.
— Пролетом. Утром приехал, вечером в Чекурдах улечу. А там уж рукой подать — тысячи полторы километров как-нибудь дошлепаю на попутных бортах… У тебя в Чекурдахе нет знакомых в аэропорту?
— В Чекурдахе нет. В Певеке есть. Начальник северо-восточного сектора Арктики…
— Вадим Иванович? — спросил Василий.
— Он самый.
Василий с уважением посмотрел на, меня.
— Раз ты такой бывалый, — сказал он, — то ответь: правильно я на выставку еду, где достижения выставлены?
— На ВДНХ? Правильно. До конца, там и будет выставка.
— А ты не интересуешься достижения посмотреть?
— Нет, я на работу. Раньше сойду.
— Ясно. А как мне оттуда в «Детский мир» пробраться?
Я объяснил. Василий полез во внутренний карман пиджака, расстегнул там здоровенную булавку, сторожившую вход, и, вытащив туго набитый бумажник, извлек из него большую бумагу, аккуратно сложенную конвертиком.
— Лоция моих действий, — сказал он, смеясь. — Ленкой составлена и подписана. Список улова.
— Ты, Василий, рыбак?
— Механик. «Механик тобой недоволен» — знаешь? Вот это я. Коробка маленькая, на триста тонн всего, а океан большой.
Бумага, развернутая Василием, была списком детских вещей, ну если не на весь детский сад, то уж по крайней мере на две старшие группы.
