Ксения Старосельская - Антология современной польской драматургии
Позволить себя убить.
Из принципа, бескорыстно. Ведь если тебя убьют, ты ничего с этого не поимеешь.
Все поставить на кон и все потерять.
Типа им не больно и надо.
Привозят нам дезодоранты и трусики, типа к нам нельзя с пустыми руками.
Себе никогда ничего не покупают.
Думают, нам надо что-то дать.
А не дашь, мы не будем ждать.
В смысле — будем ждать другого. У которого дезодоранты и трусики лучше.
Они всегда считают себя хуже.
Что кто-то другой лучше.
Поэтому так поступают.
Отдают все даром.
Чтобы ими восхищались, думали, они лучше.
Разбивают вдребезги и бросают.
Чтобы другие видели.
Потом им приходится ехать за новыми.
Да, воровать все равно что воевать.
Они никогда не берут с собой женщин.
Воровство — изобретение педерастов.
Они в восторге сами от себя.
И от своих машин.
Машина ничего не хочет.
Машина для них как собака.
Смотрит на них, глаз не сводит.
Так же, как и они на нее.
Они отдадут тебе брильянты, но автомобиль — ни за что.
Лучше разобьют, потом обольют бензином и подожгут.
Если у них украсть машину, они убить готовы.
Да, и автомобили, и они сами — изобретение педерастов.
Женщине они скажут «ты, курва», а «бэхе» — никогда.
Лишь в машине они не чувствуют себя хуже всех.
Да, на машине каждый лучше всех, и вот тут-то их и подмывает разбиться насмерть.
Когда-нибудь так и случится.
ОПЕРАЦИОННАЯ. ВРАЧИ И ТЕЛО
Вон он какой здоровенный, старый и жирный — нам нелегко придется. Надо будет туда добраться раньше, чем он совсем остынет.
Сейчас он вполне еще теплый. Наверное, из-за своего сала. Бывает, сало убивает, а бывает, помогает выжить.
В странном мы теперь живем мире.
Когда-то жир был что надо. Каждый хотел быть толстым. Это означало достаток и уважение ближних.
Теперь так только у дикарей. Где-нибудь на Юге или на Востоке.
Я читал в газете, что этот имел немало. Практически он имел всё.
Ну, коли уж ему хватило на такую операцию, то действительно…
Четырехэтажный дом, шесть автомобилей и ювелирный магазин.
Писали, что он стрелял с третьего этажа.
На четвертый, наверно, уже не мог подняться.
Да, так оно и бывает: когда у тебя наконец появляется четвертый этаж, то уже нет сил на него подняться.
Он по-прежнему теплый… Даже вроде бы стал теплее?
Ну нет, уважаемые коллеги, у трупа не может подскочить температура. Труп остывает.
Вдруг он живой…
Труп? Коллеги, мы же немецкие врачи!
Ну, если и не живой, то все равно жить будет. Откуда донор?
Двадцать четыре года, худощавый, с развитой мускулатурой, высокий блондин, вполне ничего себе…
Откуда?..
С Востока. Угонщик автомобилей.
Braveheart[10].
Наверное, молдаванин. Оттуда в последнее время больше всего предложений. Каждый второй что-нибудь продает. У каждого второго шрамы спереди или сзади. Смотрится неважно, потому что режут осторожно, а зашивают кое-как.
Хорошо еще, что зашивают. Могли бы и так оставить. Вы же знаете, как там у них. Никакого уважения к человеческой жизни. Главное для них деньги. Если у кого-то осталась только одна почка, он уже не котируется на рынке.
Нет, он не молдаванин. Там нет автомобильных воров. Страна живет за счет экспорта органов своих граждан. В основном к нам, но и американцы берут кое-что.
Ах, бедные, бедные славяне. Вынуждены продавать поджелудочные железы и печень, чтобы сохранить свою самобытную культуру и загадочный язык. Интересно, всегда ли так было…
Молдаване не славяне. Конечно, внешне они очень похожи, но их язык относится к романской группе.
Ну, без дураков! Говорят по-французски и позволяют вырезать себе желчный пузырь на продажу?!
Уважаемые коллеги, приступим, иначе он у нас и вправду остынет. Донор с Востока, из Польши.
О, господи!
Что?
О, господи!
Что?
Что случилось?
Он шевельнулся…
Ну скажешь тоже…
Шевельнулся и продолжает шевелиться…
Он не имеет права!
Он втянул воздух…
А теперь выдохнул…
Он мертвый, но живой…
Ну нет, это уже какая-то Румыния…
Он пытается что-то сказать…
…какая-то Трансильвания…
Я не хочу, не хочу, не хочу такое сердце. Я всё слышал.
Блин…
Не должен был, потому что умер, но я слышал. От такого даже мертвый встанет.
Офигеть, вот это номер…
Учтите, я все слышу.
Извините…
Я хочу другое.
Исключено. Вы сейчас остынете, и мы даже с этим опоздаем.
Командир, это хорошее сердце. Я бы сам в вашем возрасте хотел бы иметь такое.
Braveheart!
Вот именно!
А немецкого у вас нет?
Это сложно. Раньше времени никто своего не уступит.
Шведского?
Увы…
Английского, голландского либо, на худой конец, французского или итальянского?
Нам очень жаль. Сейчас всё это поступает с Востока. Вам не холодно?
Нет. Даже как будто жарко. Наверное, от страха. Или от злости. Конечно, я преставился, но как вспомню то утро, совершенно не чувствую себя мертвым, а вроде бы просто лежу и не сплю. Вижу, как они двумя этажами ниже посягают на мою собственность. Да что там посягают! Она уже у них! Они уже вошли и хватают все, что нажито честным, добросовестным трудом! Везде на полу стекло, и слышно, как они продолжают его бить, как разбивают все, что под руку попадется. Я видел это глазами души, видел осколки стекла вперемешку с бриллиантами… Жестоко, невыносимо… Этот страх, что все перемешается и потом уже никогда не удастся отделить одно от другого, стекло от камней, богатство от того, что не имеет цены, красоту от тлена. У меня слезы застилали глаза, и я не целился. Просто пальнул в ту сторону. Права собственности священны. Так нас учили…
Чем больше он говорит, тем больше разогревается…
Тем он живее…
В конце концов встанет и пойдет…
Мы так не договаривались…
Дадим ему наркоз и сделаем свое дело…
Он выговорится и сам заснет…
Да, человека иногда тянет поговорить с другим человеком…
…И мы верили, и будем на этом стоять[11]. Я ни в кого специально не целился. Я целился вообще, целился во всех тех, кто нарушает порядок! Если кому-то нужны бриллианты, он должен их купить. Или отправиться за ними в алмазные копи. В смысле позаботиться о покупке собственных копей, и тогда незачем будет зариться на чужое. Надо работать, приумножать богатство, а остальное приложится. Там, где нет собственности, ничего нет! Там люди едят из одной миски, как собаки! Так было и есть на Востоке. Там ничего нет, нет собственности, вот они и едут сюда, чтобы отбирать нашу и потом делать вид, что она их. Я ни в кого не целился, я целился вообще, во имя принципов, и вовсе не угрызения совести не дают мне спать спокойно… в смысле спокойно не жить…
Я делаю ему укол. Надоело…
Неизвестно, подействует ли.
С чего бы ему не подействовать?
Потому что все это очень странно… сверхъестественно…
В медицинском учреждении?
…Сам не знаю… Моя бабка родом с Востока…
А вы тут еще ко мне с этим чертовым польским сердцем!!! Всю жизнь человек платит налоги, делает отчисления, страховые взносы — и вот на тебе… Как я буду выглядеть, как посмотрю людям в глаза… Я, который дал клятву, что ноги моей не будет даже в Гэдээр. Да кто он вообще такой?!
В смысле кто?
Этот трансплантат.
Донор?
Да. Донор.
…Он был… был… был…
Он был студентом!
…Да, студентом…
И что он, интересно, изучал?
…Он изучал… он изучал…
Он изучал германистику!
…Точно, германистику…
А, хорошо, очень хорошо. Там все должны изучать германистику. Жаль, что они раньше этого не делали, очень жаль. Ах, если бы им был доступен Гёте, коммунизм бы не привился. Теперь уже поздно, придется начинать сначала. Если бы они вовремя познакомились с Шиллером, мне не пришлось бы палить наугад. Да, изучение германистики на Востоке приведет к тому, что на наших улицах станет спокойнее. И снова, как когда-то, можно будет оставлять машины открытыми, с ключами в замке зажигания. А как выглядит этот донор?!
