Ромен Роллан - Лилюли
Один из тощих. Но почему, господи, Истина-то молчит?
Господь бог. Ах, сын мой, она так боится простуды! У нее катар горла и, кроме того, разболелись зубы. Но если хочешь, спроси кого-нибудь из этих господ журналистов из ее свиты — они-то ее во всяких видали видах — они с ней... хе! хе! в интимнейших отношениях!..
Истина вдруг поднимается во весь рост. Яростным движением она сбрасывает свою мантию; мантия падает на спинку трона. Истина видна теперь вся, смуглая, полунагая, с руками, скрученными за спиной, со связанными ногами. Вуаль, окутывавшая ее рот и подбородок, тоже свалилась, открывая драматический лик гитаны. Во рту у нее кляп. Она неподвижна, но чувствуется в ней дикая сила, готовая разорвать связывающие ее путы. В ее свите смятенье.
Господь бог (торопливо). Закройте! Спрячьте! Скорей! Скорей! (К толпе.) Дети мои! Не смотрите! Опустите глаза! Опустите! Кто увидит Истину нагой, тот, если мужчина, будет обманут своей женой, а если девушка, навек онемеет... Направо кругом! Голову вниз! Пусть никто оборачиваться не смеет.
Все по команде делают полуоборот и стоят спиной к Истине или закрывают лицо руками. И как водится, там и сям девушка или проказливый паренек стараются подглядеть сквозь пальцы. Носилки опускают на землю, и телохранители, нажимая на обнаженные смуглые плечи Истины, заставляют ее снова сесть.
Господь бог (подходя, вполголоса). Бесстыдница! (Телохранителям.) Уж на этот раз привяжите ее покрепче! (Истине.) Неблагодарная! Тебе не нравятся твои золотые узы?
Истину со всяческими знаками почтения накрепко приторачивают к спинке трона. На плечи ей снова торжественно возлагают золотую ризу, после чего носильщики, журналисты и прочие делают три шага назад, преклоняют колени, простираются ниц перед золоченым идолом и снова занимают свои места вокруг поднятых носилок. Вся эта церемония совершается в полном молчании. Толпа стоит неподвижно, словно оцепенев.
Господь бог. Берегись! Ну, теперь, дети мои, смотрите!..
Все оборачиваются.
Толпа (охвачена восторгом, все машут шапками платками, пальмовыми ветвями и зонтиками). Да здравствует Истина!
Медленно и торжественно перед толпой дефилирует кортеж Истины. Полишинель, о котором все забыли, взгромоздился тем временем на вершину острой скалы и оттуда наблюдает эту сцену молча, но не без кривляний. Вдруг он разражается неистовым смехом на высоких нотах, покрывающим гомон толпы. Все глаза обращаются к нему.
Он хохочет так заразительно, что мало-помалу вся толпа, еще не понимая, в чем дело, тоже начинает смеяться: через минуту она уже хохочет гомерическим смехом, который все заглушает.
Господь бог (в сердцах, грозя Полишинелю кулаком). Проклятый горбун! Испортил мне весь парад... (Спохватившись.) Благословляю тебя, сын мой! Благословляю... (Благословляет его.)
Полишинель (Истине). Будь покойна, кузиночка! На тебя надели намордник, тебе заткнули рот, но и сквозь повязку я слышу твои крики, сквозь покрывало я вижу, как ты в клочья рвешь кляп зубами! Они заковали тебя в цепи, но они боятся своей пленницы, и молчание твое звучит громче, чем все их пышные слова! Будем смеяться, кузиночка! Будем смеяться! Мы еще им покажем!
Процессия направляется к мосту.
Народ. Куда вы? Они уходят! Остановитесь!..
Господь бог. Пропустите! Посторонитесь!
Полишинель. Ты покидаешь нас? Уходишь?
Господь бог. Да не смущается сердце ваше, возлюбленные мои чада! В качестве вашего бога я должен первый перейти по этому мосту! Не мешайте мне! Прежде чем открывать военные действия, я попробую применить меры нравственного воздействия. Я намылю голову этим нечестивцам, я ослеплю их светом Законности и Свободы, и на это подобие древнего Содома я обрушу мои испепеляющие громы! Позвольте же пройти, нуте! Не тревожьтесь! Это дело одной минуты!
Головная часть процессии вступает на мост. Хвост ее — журналисты и дипломаты — остается на этой стороне.
Караул урлюберлошей. Прохода нет! Wer da?[3]
Господь бог. Herr Gott[4]. Вот мой паспорт.
Караульные. Derr alte Gott! A! Паспорт в порядке! Пропустите нашего старого бога!
Господь бог. Мой первый камергер, сюда!
Полишинель (со своего наблюдательного поста). Что это он делает? Опять раздевается!..
Господь бог с помощью своих камергеров проворно снимает галлипулетский мундир и облачается в военную форму урлюберлошей; надевает на голову тюрбан. Навстречу ему выходит процессия из урлюберлошских вельмож и сановников в таких же тюрбанах.
Караул урлюберлошей (возвещает). Его величество Великий хан — хан Вилли-хан — всем ханам хан!
Господь бог спешит навстречу Великому хану урлюберлошей. Они обнимаются.
Господь бог и Великий хан. Мой сын... Мой брат... Мой дядя... Мой кузен... Мой кум...
После многочисленных приветствий они обмениваются тюрбанами и снова обнимаются смеясь. Затем Господь бог подводит Великого хана к Истине, которая по-прежнему сидит, привязанная к своему трону; носилки опущены наземь, и вокруг них стоят уже другие носильщики. Великий хан склоняется перед ней в низком поклоне, потом оборачивается к Господу богу и что-то вполголоса говорит ему, указывая глазами то на небо, то на Истину. Господь бог, храня на устах обычную свою величавую и благодушную улыбку, утвердительно кивает. Затем обращается к новому эскорту Истины.
Господь бог. Да, свет слишком ярок... Наложите ей на глаза повязку. Так лучше для зрения.
Истине завязывают глаза. Для верности ей, кроме того, надевают другую вуаль — густую и черную. В таком виде она похожа на осужденную преступницу, которую везут на эшафот. Покончив с этим, оба властелина удаляются рука об руку; за ними следуют Истина на носилках и ее свита, окруженная со всех сторон караулом из урлюберлошских солдат, марширующих в темпе церемониального марша. Соответствующая музыка.
Толпа галлипулетов (охвачена ужасом при виде удаляющегося Господа бога). Он уходит! Уходит!
Великий дервиш. Да нет же! Не плачьте! Он вездесущ! Он и там и тут!
Толпа галлипулетов (в отчаянии). Нет, он ушел! Ушел! Я видел, видел...
Великий дервиш (презрительно). Видел! Подумаешь, доказательство! Разве не знаете нашего первого правила: не верь глазам своим!
Толпа. А чему же тогда верить?
Великий дервиш. Гласу Господню. Ныне и присно он пребывает с нами. Сейчас услышите его сами.
Голос Господа бога (раздается из граммофонного рупора). Дети мои, я с вами! Почитайте своих дервишей!
Толпа галлипулетов. Чудо!
Один из тощих. Но зачем же он перешел к неприятелю?
Великий дервиш. Да ведь это он вам показывает дорогу. Спешите же, летите вослед своему богу!
Оба народа в крайнем возбуждении толпятся каждый на своем конце моста и осыпают друг друга бранью, но поглядывают вперед с опаской и с места не трогаются.
Великий дервиш (обращаясь к Самым Тучным, дипломатам, журналистам и т. д.). Попрошу вас занять места! Мы, господа, будем петь. Поэты, философы, дервиши, педанты, доценты, интеллигенты, газетной брехни и ученой стряпни признанные мастера, чемпионы пера, у которых в жилах вместо крови бурлят чернила, стройтесь в ряды, составляйте хор! На ваших гусиных перьях мчитесь, неситесь на защиту своей империи! Священные хранители Капитолия, гоготать разрешаю вам вволю я — взвойте трубами, взревите тромбонами, будьте Брутами, будьте Катонами, всем пожертвуйте ради отчизны — кроме, конечно, собственной жизни, ибо вам ведь еще предстоит воспевать тех, кого вы послали вместо себя умирать! Слава и честь вашим луженым глоткам, на расправу и суд коротким, коими вы простаков оглушаете, распинаете и воскрешаете, загоняете пачками в гроб и тавро геройства ставите им на лоб!
Но надо навести некоторый порядок. Позвольте... Вот здесь, внизу, мы разместим басы: метафизиков и теологов испытанную рать, дабы варварам прямо в голову поражать торпедами Идеала и минами Абсолюта... Несколько выше — голоса среднего регистра: историков и юристов, кои по своду законов исполнят партии баритонов, — это молодцы весьма дошлые на то, чтобы Право перекривить и переврать Прошлое... Добавим сюда же полдесятка министров, экономистов и влиятельных журналистов, умеющих на бирже создавать повышенье для акций компании оружейной... Да еще парочку королей — они, положим, фальшивят изрядно, но в птице неважен и голос, если перо нарядно... Еще выше — контральто и тенора — писатели обоего пола или вовсе без пола (для сопранных партий!), литературные амазонки по стопам своей бабки Венеры с Марсом возжаждавшие адюльтера, и, наконец, непризнанные поэты, которые в надежде урвать хоть крупицу успеха все теперь щеголяют в военных доспехах. Вот мое воинство! О, сколь они все прекрасны, пламенны и страстны, мои рыцари, мои латники, подтянутые и статные, со шпорою на пятке, юнцы на шестом десятке! А выправка-то какова! Маршируют-то как! Ать, два! Ать, два! Тише, тише! Умерьте пыл! На парадах не люди — львы! А уж в бою не сносить бы им головы, но я вспомнил — какое облегченье! — что они не участвуют ни в каких сраженьях; они лейб-гвардия, то есть телохранители, ну и, стало быть, прямое их дело — это хранить свое тело. А на самом верху поместим цимбалы и бряцающие кимвалы, мистиков и заклинателей, газетной истерии зачинателей, кои, шаманствуя по заказу, распространяют психическую заразу и за сходную цену всегда готовы разжигать в толпе древнюю жажду крови. В качестве солиста возьмем социалиста, а в пару к нему католика, они станут дуэтом воспевать добродетель в тоне папских декретов. Правда, эти вина не из одной бочки, но что за важность — их пьют, ну и точка.
