Александр Гельман - Зинуля
Виктор Николаевич. Зина, вы сейчас очень возбуждены… Я думаю, вам надо отдохнуть, поспать. А после обеда я специально высвобожу время, и мы подробно обо всем поговорим.
Зинуля. Ой, да я ни капельки не устала, вы что! Наоборот! Вы знаете, откуда я сейчас пришла?
Виктор Николаевич. Откуда же?
Зинуля. С того света!
Виктор Николаевич не знал, как реагировать, — на всякий случай воздел руки.
Вы думаете, я купаться пошла? Нет. Я пошла топиться. Серьезно! Я уже подыскала подходящий камень, придумала, как его лифчиком к шее подвязать. Все было готово. А знаете, кто меня спас? Петренко! Я сидела там, на берегу… прощалась… и вдруг из воды выплывает рожа Петренко! Представляете? Одна голова… без тела, без шеи. Она так передо мной проплыла, с такой улыбочкой… победителя, поднялась в небо и растаяла. Я тогда — камень в сторону… «Да что это такое, думаю, — он вознесся в небо, а я должна в речку!» И вдруг такая ясность у меня в мозгах: «Ты что, говорю себе, надумала? Ты же должна на пеньке сидеть! Там твое место! Сейчас вся стройка узнает, люди придут, Виктор Николаевич прибежит, а тебя там нет!..» Я тогда — плюх! — выкупалась, поплавала, освежилась… и вот пришла! Вы не верите? (Сует руку в карман куртки, достает блокнот, листает.) Вот… я две записки посмертные написала. (Протягивает блокнот Виктору Николаевичу.) Можете почитать…
Виктор Николаевич отпрянул.
Ну прочитайте. Ну что вы боитесь? Я же живая! Читайте!
Виктор Николаевич застыл.
(Серьезно, гневно.) Довести человека не боитесь, а читать боитесь? (Выдергивает листки, рвет на кусочки, выбрасывает. Блокнот прячет в карман.) В общем, так — я не встану отсюда, Виктор Николаевич, пока Петренко не признается в своей подлости! Ясно? Пускай спускается оттуда (показала на небо) и прямо здесь, при всех, признается. А когда он это сделает, тогда вы выйдете перед народом и зачитаете приказ — об отмене того приказа. И я прямо отсюда пойду на растворный. Буду дальше выполнять свои обязанности. Как выполняла. В том же духе.
Пауза.
Виктор Николаевич. Может, сделаем так, Зина. Поедем сейчас в управление, и я прямо при вас…
Зинуля (перебивает). Не надо… при мне! Не надо! Я уже поняла, что вы хотите. Отмените приказ, и чтобы я пошла себе в будку. Вроде ничего и не было. Спасибо! Я знаю эти ходы. Ходила по ним всю ночь!.. Вы мои докладные засовывали, а меня не засунете! Я теперь сама докладная… живая докладная записка Коптяева Зина! Читайте меня… Все! Меня Петренко учить жить не будет — я его буду учить жить!
Борис Павлович. Дочка, я вот сейчас был у Петренко на квартире. Виктор Николаевич меня просил зайти. Он не признается, понимаешь? Как его заставить?
Зинуля. Не знаю как!
Борис Павлович. Вот видишь… не знаешь. И мы не знаем. Это же не так просто — припереть его. На это потребуется время — несколько дней, может быть, больше…
Зинуля. А я не спешу. Сколько потребуется, столько буду сидеть.
Сергей Сергеевич. А на работу? Через пятнадцать минут (тычет в часы) у тебя, между прочим, прогул начинается!
Зинуля. Ничего, отпуск оформлю… Я еще не была. Вот уже месяц у меня есть. Авось хватит вам…
Виктор Николаевич. Честно говоря, Зина, мне лично признания Петренко совершенно не нужны. Я вам и так верю. Это, по-моему, самое главное.
Зинуля. А я вам не верю! Вот что самое главное — что я вам не верю. Понятно? (Передразнивает.) «Мне лично…» Вам лично только одно надо — чтобы я тут не сидела. Так вы со мной осторожненько, осторожненько… ласково… культурно! Прямо так-так-так… кошечка, да? А вчера с ходу сняли — раз-два! Не подумали даже, что надо проверить, разобраться. Я что — вам врала когда-нибудь? Я что — плохо работала, у меня хоть одно замечание серьезное за два года было? Просто я вам не нужна… такая! Мешаю! Надоела! Вот вы и воспользовались случаем. Только вы думали — я и не пискну. А я — смотри какая — села!.. Ну, тогда ладно, так и быть, иди обратно. Уж лучше там сиди, чем здесь. А вы знаете, почему я сижу на нем (ткнула в пенек)? Из-за вас. Да-да. Я за эту ночь многое поняла, было время подумать. Из-за вас! Потому что вам все лишь бы как-нибудь… я одна только требую по-настоящему. Да, одна! Это не хвастовство, это просто факт: только я одна требую на этой стройке, как положено! За это меня все не любят и ненавидят! Мне вчера правильно сказали: Виктору Николаевичу и половины того не надо, что ты делаешь. А почему это, интересно, вам не надо? Я что, больше вас получаю? Или дела так хорошо идут… три раза уже сроки переносили! Это, между прочим, не я, а вы такой растворный заложили… маленький, на три мешалки… а надо пять! Вы заложили — а я плохая, бетона не даю! Уже мне и подарочки суют, и не знаю что… жениться готовы за машину бетона! Постоянно оскорбляют! А за что? А за то, что вы не требуете — ни от вышестоящих, ни от нижестоящих! Жизнь вас, видать, не заставляет требовать. Ну, так я вас заставлю… я тоже жизнь! А если меня неправильно воспитали, вызывайте сюда моих родителей, моих учителей — пускай здесь покаются передо мной! Только и слышу: «Твое старанье никому не нужно, дура!»… «У тебя судьба такая — тебе всегда будет плохо!» Да что это такое? Я где живу — в дебрях или в СССР? Пожалуйста, я встану, я немедленно отсюда уйду. Только напишите приказ — за исключительно добросовестную работу Коптяеву Зинаиду уволить, изгнать! Или пишите, как делаете, или делаете, как пишете, Виктор Николаевич!.. Я вас заставлю стребовать с Петренко. Я больше одна требовать не буду. А если окажется — всем плевать, я тогда лучше сдохну на этом пеньке, и пускай меня закопают под ним! (Вдруг.) Валька, что у тебя там в сумке? Есть пожрать?
Валя подбегает, вытаскивает сверток, разворачивает.
Сюда положи!
Валя кладет на траву пакет — там бутерброды, нарезанные куски пирога, вареные яйца, кусок курицы, булка. Из сумки Валя достает еще термос, ставит рядом.
Извините. Я не ела ничего со вчерашнего утра. А мне теперь силы нужны… (Начинает есть — жадно, с аппетитом.)
В этот момент с ревом подъезжает машина. Довольно проворно для своих лет вбегает секретарь Виктора Николаевича.
Секретарь (издалека). Виктор Николаевич! Виктор Николаевич!
Виктор Николаевич подходит к ней.
(Взволнованным шепотом.) Виктор Николаевич, звонили из треста, просили вам срочно передать: Коптяеву с пенька убрать немедленно. Просто немедленно!
Подъезжает еще машина. Вбегает моложавый представитель треста.
Представитель треста. Привет, Виктор Николаевич. Я уже в курсе (небрежно кивнул в сторону пенька). Предупреди ее еще раз: если откажется — у меня в машине сидят дружинники… Ее заберут.
Виктор Николаевич (побледнев). Нет!
Представитель треста. Что — нет? Управляющий мне велел связаться с тобой и решить этот вопрос. Я получил приказ.
Виктор Николаевич. Я сказал — нет! Я во всем виноват, не она. Ее не трогать!
Представитель треста. Ей не положено здесь сидеть… неужели не понятно? Нельзя!
Виктор Николаевич. Я сказал — ее не трогать.
Представитель треста. Ну смотри, Виктор Николаевич. Я вынужден немедленно доложить управляющему. Пойми, если мы ее уберем — это будет ЧП в масштабах твоего СМУ, ты будешь разбираться. А если она будет сидеть — с тобой будут разбираться. Твоя голова будет в игре!
Виктор Николаевич. Уезжай.
Представитель треста уходит.
Борис Павлович! Разыщите Петренко, немедленно его ко мне в кабинет!
Борис Павлович подбегает.
И напишите объяснительную записку — почему машина, которую вы отобрали у Петренко, оказалась у вашего личного шофера! (Уходит.)
Кабинет Виктора Николаевича.
Виктор Николаевич сидит за своим столом. Перед ним — Петренко, Нина и Клава. Клава тихо плачет.
Петренко (нагло, уверенно). Меня на пушку брать не надо, Виктор Николаевич! Это никакое не доказательство, что я поехал за ней ночью. Да, поехал. Потому что они просили! (Кивнув на девчат.) Нина, расскажи, как было… Расскажи, расскажи… давай!
