Юлиу Эдлис - Набережная
Зоя. Это ведь какие роли попадутся…
Люба (твердо). Что в тебе есть, то и есть, занять не у кого. Я ведь опять не про то…
Зоя (скрывая нетерпение). Ты говори, не бойся, Люба!
Люба. Это я-то боюсь?! Ты видела, чтоб я кого боялась? Еще не родился тот человек! (Помолчала.) А я знаешь про какой фильм мечтаю? И чтобы ты, ясное дело, в главной роли?
Зоя. Интересно…
Люба (прислушиваясь к самой себе). Вот чтоб как сейчас — набережная эту пустая, море серенькое, тихое, теплоход трубит где-то в тумане, не видать, чайки голодные орут, и не то, про что говорим, главное, а про что — ни слова. А там все равно скоро опять новый сезон, и все сначала, хоть и без нас уже, и что-то будет… Что-то будет… (Смутилась, махнула рукой.) Ах, оставьте! Не обращай внимания. (Спряталась за привычный свой насмешливый тон.) Тем более, действительно, очень может случиться, что отфутболят тебя за милую душу обратно, опять на набережной, у Зинкиной «Эспаньолы», встретимся, будто и не разбегались в разные стороны. Ладно. Фирма претензий не имеет. Беги. Аленка небось уже от нетерпения фужеры зубами грызет.
Зоя. Но ты придешь? Я вправду обижусь.
Люба. Куда я денусь. Только не надейся — плакать не буду.
Зоя. Учти, ждем! (Ушла было совсем с набережной, потом остановилась, кинулась бегом обратно к Любе). Я тоже тебе хотела, Любка… (Лихорадочно и торопливо.) Я не вернусь никогда! Я уже не смогу! Я уже как заразилась на всю жизнь… примут, не примут, есть талант, нету — уже все равно не смогу, обратно дороги нет. Я еще тогда, когда эти свои письма ненаписанные в микрофон без стыда, будто и не я это, а кто-то другой, посторонний, рассказывала, и камера жужжит, и все прожектора на меня нацелены, и одни чужие люди вокруг, а мне все равно не совестно, только страшно, ноги подкашиваются, — я еще тогда поняла: все! Будто все разом оборвалось. Будто я предательство какое-то совершила, неизвестно какое, самой себя уже не узнать, а все равно не совестно! Все, Любка, все! И виноватой перед вами я тоже себя не чувствую нисколечки! Так что обижайтесь, не обижайтесь, а не вернусь… (Улыбнулась через силу, махнула, подражая Любе, рукой.) Ах, оставьте!.. (Убежала с набережной.)
Пауза. Заметно стемнело.
Из своего кафе выходит Тетя Зина. Снимая на ходу халат.
Тетя Зина. Как подумаю, что и Люську рано или поздно не миновать провожать…
Люба. Это от тебя не уйдет, не забегай… (Задумчиво и просто.) А знаешь, что я тогда подумала?..
Тетя Зина (запирает кафе). Когда «тогда»?
Люба. Ну, когда из пугача стреляться приспичило… Пугач не пугач, а ведь стрельнула, решилась…
Тетя Зина (закрывая створки в борту «Эспаньолы», сочувственно). Забудь. Плюнь и разотри! Мало ли что сдуру над собой учудить иногда тянет!.. Тут главное — набраться терпения. Женщина, она ведь что? Она из одного терпения и слеплена.
Люба. Не подумала даже, думать некогда, а как ток через мозг проскочил: неужели так просто это?! Раз — и все? И ничего не останется от меня, ни следа?!
Тетя Зина (запирая перекладину на висячий замок). Забудь, сказано, не держи в голове!
Люба. И тут я решила: ах, оставьте! Не дождетесь! Еще не спето столько песен!
Тетя Зина. Я и говорю — все по-новому надо, все иначе!
Люба (тихо и очень серьезно). Пугач не пугач, а я ведь, Зина, побывала там…
Тетя Зина. Вернулась. Теперь небось всех живых живее.
Люба (неожиданно, как все, что происходит с ней). Даже еще похлеще! Я ведь к тебе, Зина, прямым ходом из загса!
Тетя Зина (ошарашена). Откуда?!
Люба (весело). Не от верблюда же!
Тетя Зина. Ох, Любка! Опять ты что-нибудь над собой сотворила!
Люба. Законный брак, любовь до гроба.
Тетя Зина. Это кто же такой сорвиголова нашелся? Неужели дядч Гриша?!
Люба. Был дядя. Теперь, можно сказать, в супруги перекантовался.
Тетя Зина. Совсем с катушек морячок бывший!.. Но ты-то, ты-то как решилась?!
Люба (скрывая горечь за бесшабашностью). А надоело! Все надоело! Молодиться через силу, в джинсы в обтяжку влезать, как в чужую кожу, модная стрижка под мальчика… И собачка Булька до смерти осточертела, я ее первым делом с жилплощади выпишу. Перемена жизни! И чтоб хоть кто-нибудь вечером спросил или даже по фотографии смазал — что так поздно, где шастала… Я в поликлинику к гинекологу ходила, не постеснялась, — у меня еще вполне дети могут быть, поезд пока не ушел.
Тетя Зина (очень серьезно). Мальчиков рожай, мой совет.
Люба. Я и Григория Марковича ненаглядного в капитальный ремонт отдам, в санаторий. Уж и в конторе рассчиталась с первого числа, мне эти плавки-купальники на фоне моря и пальм — во где, поперек горла! А у него — дом, теплица, цветы разнообразные, на выставках первые премии получают…
Тетя Зина (недоверчиво). На тебя непохоже…
Люба. А может, я как раз до сих пор сама на себя непохожая ходила, только сейчас свой стиль нашла?.. (С неожиданной грустью — об «Эспаньоле».) Ведь вот и она… даже она устала по морям. По волнам носиться, как молоденькая, добровольно на прикол встала… Чем я лучше? Верней, чем хуже?!
Тетя Зина (глядя с нежностью и печалью на «Эспаньолу»). Так ее и спросили… Может, ко мне пойдем? У меня варенье айвовое, две банки прошлогодние остались, попьем чаю. Все перемелется, поверь мне, я и не такие еще огни и воды проходила. Или кофе я тебе сварю настоящее, по совести, не то что это, казенное.
Люба. Последнее мое кафе будет… Григорий Маркович не одобряет, он больше по чаю.
Тетя Зина. Пошли?
Люба. Девочки на проводы звали, ждут. Нельзя.
Тетя Зина. Проводишь — и приходи, я поздно в несезон ложусь. Смотри, мы с Люськой ждать будем.
Люба. Ладно, приду.
Тетя Зина ушла.
Люба одна на набережной, если не считать «Эспаньолы». Люба подошла к ней, провела рукой по дереву обшивки, прошлась вдоль всего борта, словно бы прощаясь.
Пауза.
Потом Люба повернулась, медленно пошла с набережной. С другой стороны, от парка, на набережную вышла Люська.
Люба услышала ее шаги, обернулась. Люська, не замечая ее, подошла поближе к «Эспаньоле», смотрит на нее с нетерпеливой надеждой.
Люба напряженно следит за Люськой.
И то ли ветер неожиданно поднялся, то ли солнце стало садиться в море среди бегущих по небу низко и торопливо облаков. Но в этот миг — и в том ни у кого не должно быть сомнений! — «Эспаньола», снявшись с якорей, медленно и плавно уходит от берега вдаль, за горизонт.
Люба улыбнулась чему-то в себе, махнула на прощание рукой и ушла с набережной.
А Люська с напряженным и серьезным лицом смотрит вслед уходящей в море «Эспаньолы».
Занавес.
СД № 4, 1983.
