Иван Буковчан - Антология современной словацкой драматургии
У ДОЧЕРИ в ушах наушники, она слушает музыку. Смотрит на дерево и в такт музыке двигается. Курит, поначалу нерешительно. Музыка снова начинает играть. ДОЧЬ улыбается.
О плохом я не буду не стану говорить
О том мрачном я не буду не скажу ни слова
О той ненависти я не буду ее нет там она в ящике
Она спрятана в руке? Я съела ее на завтрак? Выключила с мобильником?
Да у меня с детства хороший желудок меня никогда не рвет
Сейчас я хорошо себя чувствую прогулка — мега я ждала ждала когда уйду
Я как раз нашла день своего исчезновения я ждала ждала когда смогу уйти
Мой голубой цвет говорит всюду сердит твоя независимость я ждала когда ты придешь
Я напрасно ждала? Сейчас исчезнешь? Следующая твоя путаница? Ты воспринимаешь ее серьезно?
Да с детства я обладаю сверхсилой в руках подвину больше чем брат
День независимости! Выключенная я не вибрирую не истекаю не дразнюсь словами
Уже никогда эмоциональное описание Прекрасное Рождество или Мой любимый герой!
Уже никогда гражданский паспорт зачетка свидетельство о рождении карточка страхования мастеркарт виза
Ни здоровая ни больная милая дерзкая красивая уродливая стройная толстая умная глупая
На этом языке у меня нет имени я не существую в этой галактике суперпредставление
Да, с детства меня мучают огненные мысли, которые пострашнее, чем мамины депрессии.
Звонит мобильник. ДОЧЬ смотрит. Прячет шкатулку.
Я странно себя чувствую. (Тихо говорит в мобильник.) Мамочка лавочка. Мамочка ручичка. Мамочка ласточка. Мамочка кошечка. Мамочка уточка. Мамочка гусочка. Мама корова. (Выключает сигнал.)
Мобильник вибрирует. ДОЧЬ смеется. Внезапно музыка прекращается. Снова мобильник вибрирует. На дереве, на одной из веток ей видится МАТЬ. Она сидит там, у нее молодое лицо. Она выглядит почти как дочь.
МАТЬ. Седемеке мрекаку. Ситюту? Ганаш панаш краимо фири.
ДОЧЬ (удивленно). Седеме мрекаку.
МАТЬ. Кора нере. Краклаква ква.
ДОЧЬ. Ква. Эта игра меня давно не интересует.
МАТЬ. Ква. Эта игра меня давно не интересует.
ДОЧЬ. И эта тоже.
МАТЬ. И эта тоже.
ДОЧЬ. Откуда ты свалилась? (Показывает на лоб.)
МАТЬ. Откуда ты свалилась? (Показывает на лоб.)
ДОЧЬ. Я рассержусь!
МАТЬ. Хорошо. Не будем больше играть, моя хорошая.
ДОЧЬ. Я под кайфом? Что мне…
МАТЬ. Иди наверх, моя хорошая.
ДОЧЬ. Гоооо… я уже. Разве ты не видишь меня там? Я и там, и там, и тут. Боже. (Смеется.) Я размножилась, как дождевой червь. Это ужасное зрелище. Нет… мы, то есть я, мы все девочки, значит, я все девочки… да, у нас блестящий вид. В задницу! И не говори мне «моя хорошая», а то я отгрызу тебе язык! Всю тебя сожру, такая ты противная, распухшая, как губка!
МАТЬ. Бедняжка.
ДОЧЬ. Вот это мне нравится! Зови меня Бед Няжка или Няжка Бед, уже знаю, Бяж ка Де!
МАТЬ. Ты не довольна своим именем?
ДОЧЬ. А кто доволен своим именем? Своей семьей? Этим миром?
МАТЬ. Что ты имеешь против своей семьи, Де?
ДОЧЬ (кричит). Не морочь мне голову своими вопросами! Ты сошла с ума?! Какая еще Де? Какая семья? Ты не можешь выдать ничего интеллигентного?! Быстро! Что-нибудь разумное! Что-нибудь, из-за чего я тебя запомню! Что действительно имеет смысл?! Морда поганая!
МАТЬ. Приветствую тебя в твоей галактике. Выбери себе имя.
ДОЧЬ. Вот видишь. Предложения?
МАТЬ (смеется). Тебя будут звать… Река? Каире? Райке? Ваод? Кол О дец! Кап Ля! Унд Ина! Крис Талл!
ДОЧЬ (хохочет). Это хорошооооооо. Ура! Меня зовут Криштуска!
Звонит мобильник. ДОЧЬ берет его. Слушает. Смотрит вверх. МАТЕРИ там нет.
(Сбитая с толку, овладевает собой.) Криштуска, валяй? Honey? Ясно, здесь у меня шкатулка, ясно, что я из нее ничего не брала. Где ты, дурак, лучше объявись, я не знаю, где проветриваюсь. За городом. Что у меня было? Не было? Нет… я не странная. Ты обещал мне, что по траве не пойдешь. Пойдешь? Ой, что ты мне дуришь голову? Чхать я хотела. Пока. Сейчас я описаюсь. (Бежит за дерево, возвращается.)
Темно.
Картина 3ДОЧЬ сидит опершись о дерево. Мобильник время от времени вибрирует. То и дело звонит. ДОЧЬ играет, выключает его.
ДОЧЬ. Я хорошая дочка своих родителей. Я люблю свою семью. Я люблю всех наших. Я знаю, что родители меня любят. Все, что они делают для меня, они делают это только из любви ко мне. Я для них значу больше, чем кто-либо другой. Возможно, брат, его мама тоже любит, но по-другому, и мама и отец очень сильно любят меня. Я — их девочка. Сколько я себя помню, я чувствую эту любовь. Мне так хорошо, что от этого даже становится плохо. Я никогда не думала, что любовь доставляет боль, скорее наоборот: я всегда думала, что это прекрасное ощущение, такое теплое. Только вот когда я вспоминаю о своих родителях, о любви, то вместо теплоты я чувствую странное волнение, я вся дрожу, кончики пальцев немеют, и я даже не могу звонить. Мое первое воспоминание о них подобно какому-то блику, чистому, нерасплывчатому, хотя мне и было всего три года. Я стою перед их сумками и вижу мобильники. Они околдовывают меня. Я тихонько залезаю в сумки и прячу мобильники. Папа сердится, его девочка спрятала так, что он не мог найти. Иметь детей — это ужасно! Мама мне говорила, но-но-но, мобильник — это мамин и папин ассистент, без него твои родители как без рук! Я не хотела, чтобы мои родители были без рук, мне было больно это даже представить себе, я сильно плакала и просила, чтобы они не остались без рук. Мама стала убирать сумки на вешалку, куда я уже не дотягивалась. И больше я не боялась, что они останутся без рук. Мы написали с мамой письмо Деду Морозу. Он не забыл про меня, и, когда мне исполнилось четыре года, он принес мне мобильник. Мой первый. На кнопке один была изображена коровка. Она говорила, что завтра принесет мне молочко. На кнопке два — пчелка. Та говорила, что ее нет дома и что она собирает медок. На тройке ворчала собака. Пойдем погуляем. Кошечка была седьмой, она мяукала: ловлю мышек, оставьте мне сообщение! И я оставила ей сообщение: когда поймаешь много мышек, приходи ко мне в гости. В окошке над кнопками появлялось изображение зверушек, которым я звонила, и я так радовалась и только с ними и разговаривала! (На мобильник.) Ага, опять брат! Дома — переполох! Я не ложилась спать, пока не узнала, что коровка принесет мне молочко или что завтра мы пойдем с собачкой на прогулку. Мама сначала немного сердилась, но ведь не могла же она отнять у меня подарок от Деда Мороза? Так не делают. Помню, как я была удивлена, когда однажды узнала, что нормальные зверушки в жизни не разговаривают. Почему? Мне было грустно. Как жалко! (На мобильник.) Опять мама. Когда я пошла в школу, мне подарили настоящий мобильник! Родители должны были быть уверены, что с их девочкой все в порядке. Мама звонила мне во время большой перемены, спрашивала, съела ли я завтрак, и я спокойно могла выбросить его в корзину. Когда мне завтрак не нравился, я проделывала это. А завтрак мне редко когда нравился. Или она выясняла, не ударил ли меня кто-нибудь, не таскал ли за волосы. Я должна была сказать правду, а когда я ей об этом сказала, она расплакалась и позвонила учительнице. Та позвала одноклассников, на следующий день меня толкали и таскали за волосы еще сильнее, я даже не знаю, кто это делал. Так что я маме уже ничего не стала говорить, чтобы она не мучилась. Когда мне было лет восемь-девять, именно тогда начали проходить большие акции в магазинах, где продавали телефоны, так я им об этом сообщала, и папа всегда обещал взять меня с собой. Я долго ждала этого, я была нетерпеливой, я хныкала, когда он не приходил. Однажды у меня была температура. Потом я слышала, как мама с упреком шептала ночью, что она, мол, тебя ждала, зачем, мол, ты обещал ей, что возьмешь ее в магазин? Я ужасно не любила ждать его. Я сидела на окне до тех пор, пока не стемнело. Мама потащила меня в постель. Случалось, что я видела его силуэт, но он тотчас же исчезал. В уличном освещении колыхались тени. В магазине моя ненависть быстро сменилась любовью. Я долго-долго выбирала, мне хотелось продлить время хотя бы настолько, сколько он заставлял меня ждать его. Я выбирала самую красивую модель, наушники… нет! Те появились позже. А тогда я выбрала себе с огоньками. «Они будут мигать, когда меня не будет с тобой и ты будешь одна», — шутил он. Я ужасно всегда боялась. Я боялась всего. А больше всего, когда оставалась одна. Я часто была одна. Я старалась не бояться, чтобы наши не переживали, что я мучаюсь. Но у меня не всегда получалось. Поэтому мне то отец, то мама звонили и спрашивали, обедала ли я, наелась ли я в столовой, как я перешла улицу перед школой, не застряла ли я в лифте, пробежала ли я мимо дверей подвала… Когда они мне звонили, огоньки улыбались, и это было здорово. Я держала трубку у уха и слушала мамин голос: «А теперь, моя хорошая, открой дверь в лифте, медленно, так, посмотри вокруг и — лети к двери. На три — старт! Из дома мне позвонишь». Потом я звонила отцу, но отец никогда не брал трубку. Он, мол, находился там, куда не доходил сигнал. Да, папа, сигнал — это очень важно. Боже, и как! Здесь, я думаю, очень слабый сигнал. Жаль. Ты как раз позвонил дочери в 25-й раз, а она не сняла трубку. Ну, давай. Когда мне было между шестью и девятью, я была в восторге от того, что у меня есть мобильник, когда я приходила домой с продленки, я звонила маме по десять раз в час. Пока она не объяснила мне, что она не может со своим сердечком разговаривать по два раза в час, что достаточно и одного раза, максимум двух раз в день. На работе, мол, со своим сердечком нельзя разговаривать. Надо быть хорошей и заниматься. Я звонила и брату, и бабушке с дедушкой, но они упрекали меня, что я долго разговариваю. Надо, мол, только сообщить что-то, а не болтать всякую чепуху, как ты. Что-то в этом роде мне говорила бабушка. Постепенно я перестала звонить нашим, они сердились на меня. А я не хотела, чтобы они из-за меня сердились. Мне нравилось набирать незнакомые числа. Однажды я позвонила одной тете на Балатоне. Та сказала, что и у нее есть внучка, которая живет очень далеко, и что поэтому ей очень грустно и что в Балатоне много воды. Мне тогда и в голову не пришло, как это она меня понимает, ведь Балатон находится в Венгрии. Мне казалось, что по своему мобильнику я могу договориться со всем миром. Пока не пришел счет. Мама плакала, я плакала, папа ударил маму, мама меня, и все равно мы должны были заплатить. Наши одолжили денег: ведь у них всего одна девочка. Я бы своего ребенка убила. (На мобильник.) Мать, мать, и снова отец. Потом я несколько месяцев жила без мобильника, это было плохое время. Я ничего не помню. Пару раз я заблудилась. Я очень боялась, и наши боялись. Мне тогда было одиннадцать, я могла найти дорогу домой! Но я куда-то не туда свернула, когда шла из школы, и оказалась в совсем другом микрорайоне, не там, где мы живем. Я не могла найти дорогу обратно. Мобильника у меня не было, и мне оставалось только ждать, когда меня найдут. Я плакала и ждала, когда меня найдут. Тогда я опять почувствовала, как они меня любят. Они непрерывно искали меня до тех пор, пока не нашли. Сначала мама искала одна, потом подняла папика. И они вместе меня нашли. Это было замечательное чувство, когда мама с папой меня обняли. Я чувствовала запах маминого халата, она накинула на себя лишь пальто, а от папика пахло пивом и боровичкой? Или ромом? В общем, я была счастлива. Я даже не плакала, плакала только мама. Она просила отца, чтобы он купил мне мобильник. Отец заупрямился. Я понимаю его, ведь он выплачивал долг. Я бы своего ребенка убила. Когда я терялась много раз, мама посылала за мной брата, а тот от этого тащился. Он даже не поцеловал меня. Только двинул в живот: ты, ненормальная! У меня перехватывало дыхание, пока мы не дошли до дома. Я всегда терялась все дальше и дальше, и, может, я бы потерялась и совсем, если бы… Если бы не наступило Рождество и бабушка с дедушкой вместе с Дедом Морозом мне снова не подарили мобильник. С тех пор я уже никогда не терялась. В одном мобильнике у меня есть система навигации, как у отца. Последние пять лет у меня были разные мобильники, мне нравятся и клавишные, и со светящимися кнопками, и с маленькой палочкой для нажатия. У меня дома 54 мобильника, которыми можно пользоваться в любое время. Но родители дают мне деньги только на два мобильника. Когда у меня было их пятнадцать, я заявила родителям, что не буду обедать, что мне нужно больше денег, чем у тех засранок, что в столовой готовят еду! На обеды я все же должна была ходить, и я должна была делать еще и другие нужные дела, которые требовали от меня родители. Главным образом мама. Чтобы я не гуляла с шалопаями. Не носила дреды. И прежде всего — училась! Иначе она не давала мне денег. Если ее осчастливит такая глупость, как мои отметки, — пожалуйста. Она любит меня, а я люблю, когда она радуется, хотя мне эти ее отметки совсем не нужны. У меня были разные скидки. Я люблю время новых акций всех трех операторов, когда можно выбрать телефон в зависимости от цвета и маленький подарок — карандаш или значок. Мы обмениваемся ими с подружками. Здорово выменивать всякие штуки, которые тебе нравятся. Мне очень нравится звонить. У меня свой собственный стиль. Это совсем не то, что просто взять мобильник, приложить его к уху и говорить! Это каждый умеет. Я могу звонить и без рук. Это мало кто делает. (Играет с мобильником и показывает, как она это делает.) Я тихонько придерживаю мобильник к уху — все равно к какому, — наклоняю голову почти к плечу, приблизительно на тридцать градусов, и придерживаю мобильник плечом. А еще до этого я его поднимаю, чувствую напряжение в лопатке. Вот это мега. Руки у меня свободные, я могу мыть посуду, бежать, купаться, и он не упадет! Главное — первое слово. Никаких ало, пожалуйста, кто это? Я говорю: будьте добры, давайте! (Смеется.) Все в шоке… Я с любым отлично договорюсь по телефону. Я умею прекрасно поговорить со всей семьей, и с папой, и с мамой, и с братом. И, черт подери, когда я прихожу домой, стою перед ними глаза в глаза, я не знаю, что сказать. Мы молчим. Меня очень устраивают эсэмэски. Лаконично, кратко. В них можно выразить все чувства, которые я испытываю. Пошлю улыбку — это уже понятно. При этом никто не знает, обманываю я или нет. Важно и то, что мы общаемся с разными людьми. С мобильником я стала обращать внимание на мир. Я фотографирую им всякие штуки, соседка выбрасывает окурки из окна, брат писает за домом, мать… а что мать? (На мобильник.) Десятая попытка. Я знаю, что они боятся за меня. Они привязаны ко мне. Я не знаю, что буду делать, когда уйду от них. Кому они будут звонить? За кем будут следить? Воспитывать? Кому будут советовать? В мобильник я могу сказать все, и мне ничего не будет. Он безопаснее, чем секс с предохранением. Фотоаппарат, видео, Интернет, сорок восемь часов без заправки — вот такой интеллигентный у меня мобильник. Не подводит. Лучше, чем человек. Я записываю свои мысли, комментарии, записываю других людей, одноклассников и учителей, родителей, соседей, ужасно развлекаюсь, когда снова слышу их голоса или ссоры наших — давай точно договоримся, скажи, что нужно и что не нужно покупать, чтобы ты не нервничал, не делай из меня дебила, опять меня оскорбляешь, я — нервничаю? Я не понимаю, почему ты все время делаешь из меня хрена собачьего, я из тебя не делаю хрена собачьего, я только прошу тебя, чтобы ты высказался, я не буду высказываться, когда ты захочешь… трала-ла-ла, засранец. Поддразнивание словами. Я складываю их в свою шкатулку Пандоры. Она без колебаний проглотит состязания речей и вздохов, а злобу и ненависть свяжет в один узел. Яд, который скрывается за словами, перестает булькать в отлично сохраненных голосах, а как только я захочу, он всегда готов перейти в наступление. Ты моя черная любовь, тля, ищейка, клоп, самое время! Я ненавижу тебя так же, как и саму себя! Мы уже не существуем! (Берет оба мобильника, встает в театральной позе, размахивается и бросает их через голову. Сломя голову, убегает.)
