Юрий Визбор - Том 2. Проза и драматургия
Дроздов опустил бинокль, полез за сигаретой. Начал разминать ее — порвалась. Что за сигареты выпускают!
Над морем тишина. Корабль покачивается на спокойной зыби. Через луч прожектора пролетел баклан — как будто поджег его кто-то, так вспыхнуло во тьме его белое брюшко… На камне — никаких изменений. Только качается на короткой волне шлюпка, около которой стоит с автоматом в руках спиной к свету пограничник.
Вдруг на гребне камня появился Куликов. Меховая куртка расстегнута, пистолет за поясом, дышит тяжело. Щурясь от прожектора, что-то крикнул пограничнику, стоявшему у шлюпки, и тот сорвался с места и убежал с Куликовым за гребень.
— Вторую шлюпку приготовить к спуску! Второй осмотровой группе приготовиться к высадке! — крикнул в переговорник Дроздов.
Странное происходит на этом камне. Неужели там целая группа нарушителей?
— Товарищ командир, шлюпка готова к спуску на воду!
— Товарищ командир, вторая осмотровая группа построена!
— Вольно! — вдруг сказал Дроздов, не отрываясь от бинокля. — Всем на вахтах — заступить, свободным — продолжать ночной отдых! Разойдись!
То, что увидел в бинокль Дроздов, несколько удивило его, но он понял, что там, на камне, все закончено. Из-за гребня вышли пограничники. Дроздов машинально их пересчитал — живы и здоровы. Только все шли просто так, а четверо что-то несли. Иногда всю группу вдруг бросало то в одну сторону, то в другую, но до шлюпки они добрались благополучно и сразу же навалились на весла.
— Везут субчика, товарищ командир! — весело сказал вахтенный. — А дрыгается-то как! Уж очень не хотелось, видно, ему попадаться.
Дроздов молча выслушал все это, потом сказал:
— Уберите прожектор со шлюпки.
— Есть! — крикнул вахтенный.
Прожекторный луч дернулся и застыл рядом со шлюпкой так, чтобы гребцам было светло и не слепило глаза.
…Первым на борту очутился Куликов.
— Товарищ капитан-лейтенант! — вытянулся он перед Дроздовым.
— Отставить, — коротко сказал Дроздов. — Раненые?
— Раненых нет. — Куликов улыбнулся. — Есть поцарапанные. — И показал на куртку. — Но все это ерунда! Плехоткин — вот молодец кто у нас! Кусок старой обшивки корабельной давал всплеск. А на камне мог быть и человек!
— Человек? — переспросил Дроздов.
Он глянул за борт и ахнул: на дне шлюпки лежал связанный белой веревкой медведь!
— …Так это ж не медведь, товарищ боцман, — сказал молчавший до этого матрос Черных. — Это ж медвежонок.
— Я прекрасно понимаю, товарищ Черных, все это очень здорово! Я сам люблю природу и в детстве строил скворечники. Но ведь у нас военный корабль, а не «Полосатый рейс»! Медведя вашего кормить нужно? Нужно! Где я возьму на него продовольствие? Он хоть вы и утверждаете, что медвежонок, но, наверно, ест не хуже быка. Это и по глазам его видать!
Ребята засмеялись. Боцман оглядел весь кубрик, снял с головы пилотку, вытер лысину.
— Ничего смешного здесь нет, — сказал он. — Конечно, если товарищ капитан разрешит, я протестовать не буду. Пожалуйста. Держите у себя зверя. Только непонятно мне, как он попал на камень. Рыбу ловить туда, что ли, приплыл? Или пейзаж рисовал — «Шторм на Севере»?
— Шторм был недавно, — сказал Дроздов. — Я думаю, что смыло мишку с берега. Может, одного, может, со здоровым бревном… Трудно сказать. По аппетиту видно, что давно не ел.
Боцман тяжело вздохнул.
— Убирать за ним… — поворчал он. — Чего вы его привезли, товарищ старший лейтенант?
Куликов улыбнулся.
— Я же ведь шел на него врукопашную. Кричу: «Стой, стрелять буду!» — а он за камень спрятался и сидит там. У меня какая мысль? Ну, не иначе, думаю, как высадился аквалангист. Сейчас сиганет в море — упускать его, конечно, нельзя, будет из автомата сыпать! Ребята заходят с фланга, он их учуял — да как зарычит! Меня в пот бросило — что за ерунда! Прыгаю за камень — а он там, голубь, прижался к скале, мокрый, грязный, худой… Ребята подбежали — со смеху стоять никто не может. Ну а потом жалко стало мишку — погибнет ведь в первый же шторм. Так ведь, Николаич?
Боцман недовольно посмотрел на Куликова, потом на медведя, который в самом центре этого ночного собрания возился с костью корейки.
— Так-то так… — неопределенно сказал боцман. — Все это, конечно, верно… Только непорядок это — зверь на корабле.
Он медленно повернулся и вышел из кубрика.
За ним плотно закрылась стальная водонепроницаемая дверь.
— Медведь, конечно, останется на борту, — сказал Дроздов. — Кличку, во-первых, дать надо… и ответственного, что ли, назначить.
— Я буду ходить за ним, товарищ капитан-лейтенант, — сказал Черных. — Мне это дело знакомо.
— В зверинце, что ли, работал? — спросил Плехоткин.
— Сибиряк я. Понял?
— Значит, Черных, — сказал Дроздов, — за все грехи буду спрашивать с тебя. Пусть живет у нас пока… Потом подумаем, что с ним делать. Пионерам отдадим… Только есть одна просьба, товарищи: с боцманом по этому вопросу прошу поосторожнее. Не обижайте старика. Ясно?
Пират — вот как назвали медвежонка. Название ему придумал, сам того не желая, боцман. Перед этим предлагалась масса вариантов: Михаил, Компас, Шнурок, Океан и даже Семен. «Семен» понравилось всем. Но вдруг кто-то сообразил, что Куликова тоже зовут Семен, и во избежание каких-либо намеков и неясностей решили кличку Семен отставить. Так вот медвежонок томился без имени.
Но на второй день в кубрик, где свободным от вахты показывали кино, пришел боцман. Он подозрительно посмотрел по углам — медвежонка не было.
— А где этот самый… пират? — спросил он.
В кубрике все замолчали.
— А что? — сказал Плехоткин. — Пират! А?
Киномеханик, он же радист, только что собравшийся выключать свет, вдруг крикнул:
— Конечно, Пират! Мы ему такую тельняшку сошьем!
В кубрике поднялся гвалт. Черных выволок медвежонка к свету и громко сказал:
— Внимание! Сегодня мы принимаем в наш комсомольско-молодежный экипаж пограничного корабля нового матроса! Звать его с этой минуты Пират! Поскольку это имя предложено и утверждено начальством… — Все посмотрели на боцмана — тот неопределенно ухмыльнулся, — …так тому и быть! Я думаю, что коллектив поддержит! С этой минуты ты — Пират! Ни на какие Шарики, Океаны и Мишки ты не должен откликаться! Понял? Ну — рявкни!
Пират не рявкал. Он озирался по сторонам, смотрел на ребят, поворачивал все время голову к киноаппарату — оттуда пахло пленкой.
— Ну ладно, — сказал Черных, — рявкать мы его научим. Я думаю, куда бы его зачислить. Может быть, на кухню — посуду мыть? Только мне кажется, что он там будет злоупотреблять служебным положением. В машину его, конечно, тоже нельзя — выпивать он будет в машине.
— Чего там выпивать?! — возмутился дизелист Сомов.
— Машинное масло! — сказал Черных. — В штурманский пост — делать ему там тоже нечего. К радистам — все клеммы у них позамыкает…
— К нам давай его — в орудийный расчет. Снаряды пусть подносит! У него на это силенок хватит!
— Нет, товарищи, я думаю, что орудийный расчет — место непостоянное, а нам надо его на постоянную работу определить — к вахтенным.
— Холодно там у вас, — сказал Плехоткин.
— Зато работа медвежья! — засмеялся Черных.
Так Пират стал вахтенным матросом.
Он очень скоро понял, что его зовут Пиратом, что его хозяин — Черных. Он скоро привык к кораблю. На носу обычно пахло мокрым железом, на корме — орудийной смазкой и влажными канатами, в штурманском посту — сигаретами Куликова, в радиорубке — электролитом, из люков машины — горячим маслом, из камбуза — корейкой и чаем. А на мостике, где он бывал чаще всего, пахло морем. Это было знакомо Пирату. Только там — в детстве — к нему всегда примешивался запах гнилых бревен, птичьего помета, плавника, выброшенной на берег рыбы — словом, всего того, что лежит, живет, умирает и рождается на скалистом побережье северного моря.
Боялся Пират качки и боцмана. Ну, о качке — особый разговор. А вот боцман… Однажды, когда Пират нашкодил в неположенном месте, боцман застал его чуть ли не на месте преступления. Поднялся крик.
Прибежал Черных.
— Полюбуйся! — сказал боцман.
— Понятно, — грустно сказал Черных и убежал за тряпкой и лопатой.
Когда он вернулся, боцман уже кончал длинную речь, обращенную к Пирату.
— …а чтобы больше неповадно было, надо учить тебя. — Боцман приподнял Пирата за загривок и два раза стукнул его по морде большой твердой ладонью.
Пират зарычал и попятился.
— Зря вы так, — сказал Черных. — Он же маленький… как дитя.
Пират сидел в ногах у Черныха, злой, обиженный, ощетинившийся. От ботинок боцмана пахло гуталином.
В это время открылась дверь и просунулась голова Плехоткина.
