Жан Ануй - Золотые рыбки или Отец мой славный
Врач. Вы просто не можете себе этого позволить, но умираете от желания это сделать, мерзавец!
Антуан. Вовсе нет! Ужас какой!
Врач. Знаем мы ваши древние французские традиции, затасканные сальности грубого насмешливого и самого глупого народа, который считает себя самым изысканным в Европе! Да, бывают дни, когда мне просто стыдно быть французским горбуном!
Антуан (рассеянно). Мне тоже! (Опомнившись.) То есть, я хотел сказать..
Врач (ядовито). Разум, заключённый в наших горбах вас всех ранит, вот правда! Так что с незапамятных времён, люди решили горбунов ненавидеть, всесторонне их унижать и истреблять, когда только можно… Да, сударь! В Средние века, под покровительством церкви устраивались погромы горбунов! И все из пустой ревности, потому что вы не можете простить нам нашего превосходства перед вами! Но со времён обскурантизма мы сплотились! Теперь мы значительно могущественнее, чем вы себе представляете! Международная Ассоциация Горбунов обладает значительной долей в Мировом Банке, большинством голосов в двух Советах из трёх, множеством газет, мы имеем влияние в Лиге Прав Человека, в правительствах! Об этом не говорят, но я говорю вам, что мы — повсюду! Этого не видно, потому что у наших подставных лиц безукоризненные, как стрелка, позвоночники, мы их содержим за деньги и выставляем вперёд… их награждают, назначают генералами или директорами и генеральными президентами — они великолепны — но, поверьте, в тени, мы их держим в руках! (Не теряя презрительного тона, он спокойно рассматривает Антуана холодным взглядом.) Я всего-навсего несчастный провинциальный горбун, но, говорю вам, мсье дё Сан-Флур, будьте осторожны. Если вы коснётесь до наших горбов, мы вас уничтожим. Нас слишком давно унижают. Теперь, когда у нас есть средства, мы больше ничего не допустим.
Антуан (продолжая расстраиваться, с тревогой). Но, вместе с тем, не виноват же я в том, что прямой!
Врач (успокаиваясь). Нет. Но не делайте из этого превосходства. Горбитесь хотя бы чуть-чуть. Это совет, сударь. Адьё. Завтра утром больная будет свежа, как роза, и вы сможете возобновить ваши похабные игрища без угрызений… (Смотрит на Антуана ледяным взглядом, с ненавистью.) Так как, я думаю, вас же не должны душить угрызения совести? Вот именно! Выпрямляйтесь, давайте… чтобы поиздеваться надо мною получше! Ну же! Ударьте калеку, если посмеете! Почему бы и нет, пока есть такая возможность, грязный фашист! (Холодно.) Я вас, сударь, презираю.
Он выходит с коротким жестом.
Антуан. Вот уж точно, этот не заставить меня у него лечиться!
Эдвига (зовёт с постели, стеная). Антуан…
Антуан (устремляясь к ней). Да, мой крысёнок…
Эдвига. Я умру, не правда ли?
Антуан. Неправда. Врач только что вышел. Он уверил меня, что завтра ты будешь превосходно себя чувствовать.
Эдвига (стеная). Что скажет моя бедная мать! Ты думаешь, и она умрёт вслед за мною?
Антуан. Да нет же, так как завтра ты будешь здорова!
Эдвига (хныча). Ох! Мама! Мамочка! Моя бедная старая мать! С её необыкновенной интуицией… Уверена, что она уже в курсе. Она всегда всё знает. Она всегда прежде всех всё знает. У этой женщины так много предчувствия и чутья!
Антуан (нежно). Если у неё столько чутья, то она уже знает, что всё обошлось, ты поправилась, у неё даже не было времени испугаться!
Эдвига (вопит). Нет! Нет! Она думает, что я умерла! Я уверена, что она думает, что я мёртвая. Мама! Мамочка! Моя бедная мама! Твоя дочь умерла!
Антуан (ласковый, как ребёнок). Да нет же, ты не умерла! Ты не знаешь, что мы сделали? Мы пошлём твоей маме телеграмму. Скажем ей, что ты не умерла. Вот что… я тут же напишу ей, чтобы тебя успокоить. Где бумага? Уходя я дам телеграмму прислуге, а завтра утром она отправит её молнией… (Пишет.) «Мадам Вдова Патакё. В усадьбу Плессис-на-Вессе. Департамент Вар».
Эдвига (кричит). Я тебя обману! Она не живёт в усадьбе!
Антуан. Но я много раз видел, как ты надписывала конверт…
Эдвига. Я пишу так адрес, но письмо всё равно доходит. На самом деле, это «Улица Усадебная. Плессис-на-Вессе. Вар». Всё равно доходит, потому что усадьбы больше нет. Её спалили во времена революции.
Антуан (поправляя). Пусть будет «Усадебная». Мне всё равно. Но зачем ты придумала эту невероятную историю? Ты сто раз рассказывала мне про розовые кусты, которые лезли на старую стену!
Эдвига (кричит). Потому что мне было слишком стыдно!
Антуан. Стыдно чего? Что у твоей мамы нету усадьбы? Ты знаешь, по нынешним временам, всё меньше и меньше встречается мам с усадьбами! И домик, утопающий в розах, тоже неплохо… Прекрасно могу представить себе твою маму, в садике, с ножницами в руках, как она обрезывает цветущие кустики…
Эдвига (язвительно). Дом не в чём не утопает. Он расположен за бетонным гаражом, а у матери всего две гераньки!
Антуан. Ах, так? Ну и пусть! Я пошлю ей розовых кустов к празднику.
Эдвига (экзальтированно). К тому же, не только усадьба! Я тебе всё наврала! Моя мать не живёт рентой! И если бы у неё и были розы, то времени бы не было за ними ухаживать. В её возрасте, мучаясь астмой, она ещё убивает себя на работе.
Антуан. Чем он занимается?
Эдвига (после короткого колебания). Она — ясновидящая!
Антуан (в недоумении). Ясновидящая?
Эдвига. Да! Ясновидящая! Она гадает на картах местным женщинам. А за пятнадцать франков читает будущее по кофейной гуще. Ах, мне слишком стыдно! Как только я тебе это сказала, мне стало так стыдно. (Кричит.) Моя мать — ясновидящая! Моя мать — гадалка!
Антуан (смутившись). Успокойся, крысёнок… Подумай только, что в её возрасте она могла бы уже ослепнуть!
Эдвига (со слезами). Вот почему я боюсь, что она увидела меня мёртвой, из-за кофейной гущи! Это ужасно, знаешь, быть дочерью ясновидящей. Такое впечатление, что за тобой всё время следят. А все над этим ремеслом смеются.
Антуан. Зачем ты делаешь из этого не весть что, крысёнок? Нет глупых профессий. По-моему, это совершенно естественно, твоя мама — ясновидящая, ну и что тут такого? Мой дядя, например, был пастором!
Эдвига (ещё больше хныча). Мама! Мама! Увидела ты меня мёртвой? Знаешь ли ты, что я уже умерла?
Антуан (раздражаясь). Да нет же, чёрт побери, ты жива! И, во-первых, твоя мать вряд ли сварила себе кофе среди ночи! А когда она сварит его за завтраком, то увидит (если ей придёт охота узнать последние новости), что ты уже выздоровела.
Эдвига. К тому же, мой папа не был вис-консулом в Никарагуа. И тут я тебя провела. Правда только в том, что он сам из Никарагуа. Но он никогда не был вис-консулом. Он был крупье. В Пале дё Медитеранэ. Его выгнали, когда обнаружили, что на протяжении нескольких лет он прятал жетоны в носках, делая вид, что чешет ноги. Разразился ужасный скандал, мне стыдно, когда я об этом подумаю. Приходили обыскивать дом. Даже потрошили моих кукол. Когда, лишившись работы, он потерял последнюю надежду, то начал пить, и, бросив маму, ушёл к другой женщине, которая представляла в мюзик-холле номер с гирями. Номер провалился. Отец ей помогал, строил из себя красавца в розовом трико. Однажды мы с мамой пошли посмотреть, и чуть со стыда не провалились… Мама осталась одна, воспитывая меня совершенно без денег.
Антуан. Мой бедный мышонок…
Эдвига. Она, было, стала шить, но потом вышла на тротуар.
Антуан. Мой бедный зайчонок!
Эдвига. А когда я стала хорошеть, то она выставила меня на конкурс красоты на Лазурном берегу… Не смея ей в этом признаться, я хорошо понимала, что она хотела. Она хотела, чтобы я пошла по её стопам. Мне было стыдно, и я долго делала вид, что ничего не понимаю.
Антуан. Птичка моя…
Эдвига. Наконец, меня выбрали мисс Ля Гаруп, и я понравилась Голденстоку, который был в жюри.
Антуан. Бедняжка…
Эдвига (с гордостью). Таким образом, я попала в кино.
Антуан. Голденсток! Я, конечно, сомневался, малыш, что твой отец был вис-консулом в Ницце, я понимал, что ты несколько размечталась, но при этом узнать, что ты была к тому же ещё и потаскушка. Ты же говорила, что училась в консерватории.
Эдвига (вне себя). Я никогда не была потаскухой, грубиян! Я, действительно, два года училась в школе драматического искусства! Ох, я хочу умереть! Я хочу опять умереть! Где мои таблетки? (Она ищет.)
