Александр Галин - Восточная трибуна
Подошли Коняев и Семенихина, Подрезова под руку с Потехиным. Шура еще тяжело дышит. Улыбается.
Подрезова. Сошла с дистанции… на второй стометровке.
Потехин. Здесь гравий плохой… Разве это беговая дорожка!
Подрезова. Правильно. А как я шла?
Потехин. Когда вы шли вниз, я понял: идут на побитие мирового рекорда! Когда вы побежали первые метров пятнадцать, я даже испугался за него… Присаживайтесь, Шура… отдохните.
Подрезова. Ну, Клёнышева, давай теперь выпьем за здравие! Наливай, Олег! Развлекайте девушек, ребята… раз вы их пригласили…
Потехин (разливает вино). Я человек посторонний, но я скажу несколько слов. Я присматривался к вам и понял, чем вы, девочки, больны. Нет, шурин, не надо меня магнетизировать, это не вопросы полов… болезнь много шире… Ее как бы и нет вовсе, но она… всегда есть. Сейчас объясню. И ты ею прихварываешь, и я. Это – ностальгия по утраченной жизни. Ты не веришь, но она знакома и мне. Мне тоже чего-то жаль. Всю жизнь человек о чем-то скорбит. В молодости о прошедшем детстве… Получая хорошую зарплату, тоскует о голодной юности. К старости, прежде чем отдать концы, жалеет, что появился на свет слишком рано или слишком поздно. В последнее время сокрушаются, что родились не в том городе… или не на той географической полосе, не на той планете, наконец. И так всю жизнь… до тех пор, пока равнодушная рука не выведет в книге регистрации твою фамилию в графе «умер»… Не знает рука, как горела душа этого человека, как душили его отчаяние и стыд. Конечно, он проклинал свою жалкую жизнь… Как много он жаждал! Какие силы в себе подозревал! Увы, проходил день, другой, третий. Что же он видел на земле? Жену в халате по утрам… телевизор по вечерам… А в промежутке… целый божий день. Что он видел?.. Тяжело протекает ностальгия по утраченной жизни. Что же делать, если душа иногда умирает раньше тела.
Молчание.
Надо что-то придумать… Каждый в меру своей фантазии… Вот Шура Подрезова… Смотрите, как она чутко спит… Придумала себе заботу, и ей хорошо… Ей ясно, для чего она живет… Придумайте что-нибудь. (Пауза.) Что же можно сказать обо мне? Шурин, куда я еду и зачем? Может быть, ты мне подскажешь? Как я вообще здесь очутился? Главное, понимаю, что ехать мне дальше некуда и незачем, меня никто не ждет… А я еду. Так что, если и стоит кому-то из нас здесь остаться, – так это мне. Зачем ты отсюда уехал? Я осмотрелся, мне тут понравилось, у гастронома опять стоит Паша Хромцов. Я заметил несколько девушек. Есть с кем выполнить свои обязанности по продолжению рода. Здесь очень хорошо, шурин. Очень… Ваше здоровье, женщины! Пейте, я еще подолью.
Молчание.
Подрезова. Я не сплю, бублик.
Молчание.
Потехин. Видимо, мой тост не понравился. А я пил за здравие.
Подрезова. Скажи нам что-нибудь ты, Люда.
Клёнышева. Засни, Подрезова, – тебе пойдет на пользу. (Пауза.) У вас наклевывается вечер воспоминаний… Я мало что помню.
Молчание.
Самохвалова. Бывает, что соберутся, а говорить не хочется. Можно просто помолчать. Правда, Вера?
Семенихина. Молчи…
Самохвалова. Не груби, пожалуйста.
Молчание.
Шура, я представила тебя брюнеткой, мне понравилось.
Подрезова. Наташа, жизнь одна – второй не будет…
Самохвалова. Олег, а кто теперь больше ценится: блондинки или брюнетки?
Потехин. Масть сейчас неважна, Наташа.
Самохвалова. Хорошо все-таки, что мы собрались! Правда, девочки? Надо время от времени встречаться. Хочется иногда встряхнуться! Музычку бы сюда!.. Олег, можно вас попросить рассказать нам о Кареле Готе?
Потехин (усмехнулся). Карел? Он обаятельный парень…
Самохвалова. Он чудо!..
Потехин. Он простой, Карел… Пригласите его… вдруг приедет.
Самохвалова. Вы шутите…
Потехин. Будет на гастролях в Москве… это же рядом.
Самохвалова. Об этом можно только мечтать… Простите, Олег, можно один нескромный вопрос?
Потехин. Смотря как мне придется на него отвечать. Если шепотом, давайте лучше… отойдем.
Самохвалова. Нет, можно, при всех. Карел сейчас женат?
Потехин. Я думаю, Карел не всем так интересен, как вам. Давайте отойдем, Наташа. Я вам кое-что про него расскажу.
Самохвалова (несмело). Если остальные не будут против…
Потехин. Пойдемте, Наташа.
Коняев. Может быть, мы тоже послушаем?
Потехин. Я тебе потом расскажу.
Семенихина. Наташа!..
Самохвалова. Что тебе, Вера? Мне интересно, остальным нет. Олег прав.
Потехин. Дайте руку… здесь камни.
Скрываются за трибуной.
Клёнышева. Бойкий юноша. Чем он занимается?
Коняев. Ничем… Учился, ушел в академку… работал осветителем у нас в театре…
Клёнышева. Плохо кончит. Я знаю таких ребят.
Молчание.
Коняев. Там кто-то ходит… у той трибуны.
Клёнышева. Алфимов. Ищет Мадлен… Подрезова спит… Наверно, мне пора… Завтра с утра в район.
Молчание.
Семенихина. Странно, мы опять ждем Мадлен. Почему она всегда приходила последней? Странно. Я сейчас вспомнила, как мы ее ждали. Точно это было вчера… Самохвалова сидела там – я помню. И Подрезова… Помнишь этот вечер, Вадик? Мы ждали Мадлен.
Коняев. Ты не придумываешь, Вера?
Семенихина. Нет, все повторилось… Господи, и, кажется, Алфимов прошел тогда внизу со спортивной сумкой. Все было точно так же.
Клёнышева. Что, и я тут сидела?
Семенихина. Сидела.
Клёнышева. Не припомню такого.
Семенихина. Вадик, неужели ты забыл, о чем тогда говорил?
Коняев. О чем?
Семенихина. Это было в конце августа. Ты поступил в консерваторию. Мы собрались…
Молчание.
Коняев. Не помню…
Семенихина. Мы пили сухое вино… сухое… А Мадлен все не шла. У нее было свидание… Потом она пришла… и по секрету сказала, что выходит замуж и уезжает куда-то… Потом ты долго говорил… Неужели забыл, что ты нам сказал?
Коняев. Что же я такого сказал?
Семенихина. Ты обещал, что будешь всегда нас любить и помнить, что ты мечтаешь написать музыку, ты обещал написать о нашей улице.
Коняев (усмехнулся). Неужели я так высокопарно говорил?
Семенихина. Ты говорил просто. Ты привез эту музыку? Когда Мадлен сказала, что ты приехал… я начала вспоминать, и вот вспомнила о самом главном. Ты ее привез?
Коняев. Я музыку не пишу… давно.
Семенихина. Ты же обещал… Ты должен сделать то, что хотел… Ты что-то знаешь про нас… про этот город… Разве наша улица не стоит того?.. Напиши, как мы жили, иначе никто не заметит, что мы существовали на свете…
Молчание.
Коняев. Письмо напишу, если получится.
Семенихина. Я буду ждать музыку…
Молчание.
Клёнышева. Вадик, вот она… твоя идеальная жена. Верит и ждет. Видит в тебе смысл жизни. Противно слушать. Верочка… Извини, но меня коробит… Что вы тут надрываетесь? Ты посмотри вокруг! Да мне наплевать, напишут обо мне или нет. Если напишут – то ничего хорошего… Пусть он скажет, как расселить улицу Анны Аристарховой, которую по плану реконструкции надо ломать. Куда мне вывозить старух из Дома инвалидов? Там крыша сгнила, и нужен капитальный ремонт. Кто в женском спецПТУ воспитательницу убил? А убили ее девочки пятнадцати лет!.. Нет, пусть он учит детей! Пусть учит детей! Не слушай ее, Вадик! Врет она. Жестоко врет! Ничего она не ждет. Она просто неудачница. Жизнь тебя не полюбила, Вера. А за что тебя любить? Ты кисель в юбке! Словоблудие твое гроша не стоит. Ты сядь на мое место, посиди вместо меня хотя бы один день!..
Семенихина. Вряд ли ты уступишь его, свое место.
Клёнышева. Правильно. Я слишком много за него отдала. Но мне было что отдать, и за это ты меня ненавидишь! Извини, Коняев, что я нарушила вашу идиллию. У меня с Верой старые счеты. Вон идет Мадлен. Продолжайте вечер воспоминаний! Я пошла!
Коняев. Торопишься?
Клёнышева. Не могу, тошнит меня от ваших разговоров.
Коняев. Тогда постой.
Клёнышева. Ну что? Что ты мне еще не сказал? Письма? Возьми! (Роется в сумке, достает письма.) Возьми их!
Коняев. Я не то хотел сказать.
Клёнышева. Я не могу слышать больше этой болтовни…
Коняев (тихо). Подожди еще немного… не уходи…
Молчание. Поднялась Семенихина.
