Франсуаза Саган - Днем и ночью хорошая погода (сборник)
Прошу прощения за такой прием, но мне надо ехать. Я поднялась лишь затем, чтобы поцеловать моего птенчика! Как вы его находите? Правда бледненький? Ты съел свой гоголь-моголь? А я, пожалуй, выпью капельку греффа! (Хватает бутылку, подносит ее к губам и, запрокинув голову, делает три-четыре глотка не моргнув глазом.) Хорошо согревает! Надеюсь, Фридрих угостил вас! Мой птенчик! (Бросается к шезлонгу Фридриха и страстно целует его в губы.)
Венцеслав тем временем в смущении отводит взгляд, потом снова смотрит на целующихся, потом снова отводит глаза, снова смотрит. Наконец он покашливает.
Анаэ (улыбаясь): Ах, простите, я совсем забыла о вас! Любовь! Ах, любовь! Вы женаты, господин фон Лютцен? Нет? Мне жаль вас! (Снова делает глоток из бутылки.)
Венцеслав (зачарованно): Я… Нет, я не женат, сударыня… Но… тем не менее мне известно — конечно, как холостяку — кое-что… Прелести любви…
Анаэ: Вот как? Это, должно быть, вовсе не плохо для человека спокойного и одинокого — такая постоянная возможность выбирать!.. Столько людей на планете… Какой выбор! Какое богатство! Фридрих, может быть, сходим вместе выбрать комнату для твоего друга, чтобы устроить его поудобнее? А Венцеслав пока спокойно отдохнет здесь вместе с греффом?
Фридрих смотрит на нее остановившимся взглядом, затем падает в кресло.
Боже мой! Боже мой! Он без чувств! Помогите!
Венцеслав бросается к ней и приподнимает Фридриха.
Венцеслав: Бедняга!
Анаэ: Я провожу его в спальню и уложу в постель. Я тотчас вернусь, господин фон Лютцен, подождите меня, мне надо с вами переговорить. Прошу прощения… Прошу прощения…
Она уходит. Венцеслав, оставшись один, ходит взад-вперед по гостиной, время от времени выпивая стаканчик греффа. Он строит гримасы чучелам, среди которых есть новая огромная кабанья голова, под которой, прямо над камином, прибита табличка.
Венцеслав (останавливается и читает вслух): «Семнадцатого ноября тысяча восемьсот девяносто седьмого года Фридрих фон Комбург встал безоружный между мной и своей будущей женой Анаэ, в ту пору фон Вормус»[3]. (Отступает на шаг, вставляет в глаз монокль, затем вынимает, протирает, снова вставляет и читает.) «Фридрих фон Комбург… фон Вормус». Ну и ну! Что он такое мог придумать, этот болван?
Венцеслав смеется, пожимает плечами, дергает за усы медвежью голову, насвистывает, не замечая вошедшую Анаэ. Та стоит на пороге, наблюдая за ним, затем свистит. Венцеслав вздрагивает от неожиданности.
Анаэ: Эй!
Венцеслав: О-о-о-о-о! Прошу прощения, сударыня, вы меня напугали! Вы давно вернулись? Я хочу сказать, сюда? Вы видели, как я дергал за усы медведя? Прошу меня извинить…
Анаэ: Я сама только что оторвалась от усов Фридриха, если можно так выразиться!.. Он в постели! И его прекрасные черные усики уныло свисают по сторонам печального рта! Ах, как он меня беспокоит! Как беспокоит! (Сжимает руками голову.)
Венцеслав (смягчившись, растроганно): Ну что вы, ничего страшного, стоит ли заранее так расстраиваться, ну же!
Анаэ (взрываясь): Рог мне в бок! Рог мне в бок! Конечно, черт побери! С чего бы это мне расстраиваться и хныкать из-за этого парня!
Услышав «Рог мне в бок!», Венцеслав подскакивает.
Как по-вашему, что с ним? Что с вашим другом? Он болел когда-нибудь при вас? Вы видели его таким? А? Говорите!
Венцеслав (испуганно): А? Что? Нет! Нет, черт побери! Нет! Нет, не стоит о нем беспокоиться. У него железное здоровье! Просто железное! И всегда такое было!
Анаэ (угрожающе): Да?
Венцеслав (с уверенностью): Да! Именно так! Бронзовое! Здоровье бронзовое! Даже не железное — чистая бронза!
Анаэ (снова удрученно): Так что же с ним тогда? Что с моим мышонком? С моим бедненьким, моим любименьким? Почему вечерами он падает с кровати, словно с больничной койки? Его хватает всего на две-три потасовки — и точка, конец. Я говорю с вами начистоту, Венцеслав. Думаю, между людьми разного пола такие беседы возможны, не правда ли? Мы можем себе это позволить, рог нам в бок! Кому еще говорить всю правду днем, как не тем, перед кем ночью раздеваешься донага? А? Так что же с ним, с моим бедным жеребеночком, с моим рыцареночком, с моим смуглым мышонком? (Взрываясь.) Что с ним, я вас спрашиваю, рог вам в бок?!
Венцеслав (в панике): Ничего! Ничего! С ним ничего! С вашим мышонком все хорошо, ну, может, ноги у него сейчас чуточку заплетаются, но это довольно часто случается с молодыми мыша… с молодыми мужьями… Переизбыток счастья, чувственное пресыщение… э-э-э-э… производят иногда… э-э-э-э…
Анаэ: Что же? Что?
Венцеслав: А?
Анаэ: Что, по-вашему, производит переизбыток счастья?
Венцеслав: Ну, это сказывается на силе… Э-э-э-э… Особи мужского пола чувствуют себя иногда без рук без ног, и, как ни странно, совсем наоборот, обратно пропорционально, так сказать, бывает с женщинами, которые…
Анаэ: Которые что?
Венцеслав (внезапно вскипая): Ну, знаете ли! Я глубоко опечален, сударыня, и так же глубоко сожалею, что вашей матушки нет больше с нами, чтобы просветить вас, но я не считаю себя обязанным заменять ее! (Гордо топает ногой, удивляясь собственной дерзости.)
Анаэ (задумчиво): Вы правы, рог мне в бок! Надо дать ему передышку, чтобы он выбрался из постели, надо позволить ему распоряжаться своим временем и перестать набрасываться на него с поцелуями — всегда и везде, на каждом шагу!
Венцеслав (в восхищении): Конечно! Именно! Именно так! Надо дать ему покой!
Анаэ: Заметьте, я уже сделала немало уступок!
Венцеслав: Вот как?
Анаэ: Конечно! Через месяц после свадьбы, когда я заметила, что две-три потасовки… Мне нравится это слово — «потасовка», а вам?
Венцеслав: Да. Очень! Это… Это так… выразительно!
Анаэ: И точно! Иногда… Так о чем это я? Ах да! Так вот, когда я увидела, что две, три или четыре ежедневные потасовки стали утомлять моего маленького лентяя, то решила перенести боевые действия в другое место!
Венцеслав: Я… Прошу прощения… Но эти образы меня… сбивают! Что вы хотели сказать, я имею в виду, конкретнее, сударыня?
Анаэ: Анаэ! Куда уж конкретнее! По-моему, и так все ясно! Ну же! Это проще простого! Поскольку Фридрих совершенно измотался, а я не имела намерений прекращать столь запоздалое и столь плодотворное обучение, я огляделась по сторонам! В моих имениях и среди арендаторов есть немало крепких, сильных парней, которых я знала еще детьми и которые, не ломаясь, доказали мне, что уже выросли! Хи-хи-хи! Черт подери! Извините! Прошу прощения, рог мне в бок! Короче говоря, в наших краях нет недостатка в красивых самцах, отлично соструганных матушкой-природой!
Венцеслав (потрясенный): Ах вот как! Ну да! О! Ну да! Конечно-конечно… Да…
Анаэ: Ну да! И потому мне не совсем нравится, что Фридрих, когда я скрепя сердце оставляю его в покое на два-три часа в день, отправляясь на конные пробежки, которые утомляют меня одну, так вот, мне совсем не нравится, что Фридрих встречает меня по возвращении лиловой физиономией и ведет себя как какой-то архиепископ!
Венцеслав (закрыв глаза): Да… Конечно-конечно!
Анаэ (принимая внезапно озабоченный вид): Вы же ничего не скажете моему бездельничку? Он такой трепетный, такой нежный, такой игривый! А ловкий какой! Между нами говоря, я очень рада, что в начале обучения была окружена его неустанными заботами: все же он горожанин, чистых кровей, с подобающими его званию манерами! Эти егеря хоть и горячи, но у них нет ни воображения, ни тонкости, ни… Как бы это выразиться? Выдумки! А Фридриху удалось разбудить мою выдумку! Ах, плутишка! Прелестный плутишка!
Пауза. Венцеслав, потеряв дар речи, не отрываясь смотрит на кабана, побежденного Фридрихом.
Анаэ (вздыхая): Что же делать? А что вы думаете о гоголе-моголе? Как вы считаете, господин фон Лютцен, может гоголь-моголь с портвейном поставить мужчину на ноги? Дорогой Венцеслав, я знаю, что злоупотребляю вашим временем, вашим дружеским расположением и особенно вашим терпением. Сколько раз, увы, приходилось вам слушать подобные рассказы из уст ваших приятельниц? Сколько раз приходилось терпеть одни и те же песни? Унылое, однообразное пение растерянной женщины?
