Сергей Могилевцев - Лиса и виноград
Обзор книги Сергей Могилевцев - Лиса и виноград
Сергей Могилевцев
Лиса и виноград
Комедия в 2-х действиях
Пьеса о баснописце Эзопе. Эзопу только что исполнилось 50 лет. Он уродлив, горбат, нетерпим, местами даже бесноват, а порой и необыкновенно агрессивен. Он горит желанием высмеивать всех и вся, и накидывается, как пылкий греческий юноша, на все, что шевелится, мечтая перетрахать всю глупость и всю подлость на свете. Непонятно, как вообще этот бесноватый урод (с точки зрения большинства) достиг такого возраста. Ему и не дадут прожить больше пятидесяти; его остановят в Дельфах, городе божественного Аполлона, куда он приехал вместе со своим учеником Хереем. Эзоп желает воздвигнуть здесь святилище Мнемозине, богине памяти, своей божественной покровительнице, которая и диктует ему его басни. Но саркастическому и нетерпимому горбуну не дадут это сделать. Он, правда, успевает воздвигнуть святилище, но его сразу же арестовывают, судят за оскорбление горожан, а также божественного Аполлона, а затем сбрасывают с высокой скалы. Перед смертью Эзоп говорит о том, что его басни переживут века, а его эзоповский смех навечно застрянет в глотках всех глупцов и всех невежд мира. Баснописец умирает, а над сценой и зрительным залом, нарастая все больше и больше, не переставая, звучит смех Эзопа.
У Ч А С Т В У Ю Т:
А п о л л о н. П е р в ы й м у ж ч и н а.
М н е м о з и н а. В т о р о й м у ж ч и н а.
Э з о п. П е р в а я ж е н щ и н а.
К о р и н н а. В т о р а я ж е н щ и н а
Х е р е й. Т о р г о в е ц ф и г а м и.
А н т и ф о н т. Р а з н о с ч и к в о д ы.
М е н е к р е т. П р о д а в е ц п т и ц.
П и ф и я. С т а р у х а.
П р е д с е д а т е л ь А р е о п а г а.
Народ, торговцы, жрецы, гетеры, стража, нищие и пр.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Площадь в Дельфах. Посередине статуя Аполлона, бога-покровителя искусств, бога света и мщения, с длинными позолоченными волосами и кифарой в руках.
На земле у подножия н и щ и йс протянутой рукой, невдалеке скучающая г е т е р а.
Входят Э з о п и Х е р е й.
Х е р е й. Наконец-то, господин мой, мы добрались. Славное местечко, нечего сказать! Стоило ли совершать такое трудное путешествие, чтобы в итоге увидеть статую бога, а у ее подножия нищего и гетеру, которые, очевидно, скучают здесь с прошлых Пифийских игр? А где же толпы восторженных горожан, где горячие поклонники вашего литературного гения, где восторженные греческие девушки, жаждущие заполучить автограф Эзопа и умереть от счастья прямо у его ног, ибо большей удачи им в жизни выпасть просто не может? Одним словом, мой господин, я не вижу здесь толпы ваших фанатов, и оттого этот город не вызывает у меня большого доверия. Извините, господин Эзоп, но, по-моему, вас здесь не очень-то уважают.
Э з о п. Уважение, Херей, это такая субстанция, которой сегодня нет, а завтра появится столько, что мы не будем знать, в какой валюте ее лучше хранить: в греческих талантах, индийских рупиях, или египетских динарах? Кроме того, не забывай, что от большой любви до большой ненависти бывает обычно всего один шаг. А потому выбирай всегда нечто среднее, и останешься в итоге с головой на плечах, и с кошельком, в который никогда не стыдно залезть. Одним словом, Херей, выбирай середину.
Х е р е й. Так-то оно так, господин, но, помнится, на острове Самосе, где вы сначала были рабом, а потом, разгадав смысл чудесных знамений, сделались свободным и знаменитым, вас почитали, как почитают богов. Помнится, самосцы вас даже не хотели от себя отпускать, и заучили наизусть все ваши басни, повторяя их к месту и не к месту с утра и до вечера. Тогда, господин Эзоп, вы не говорили о славе в том смысле, что ее не должно быть чересчур много.
Э з о п. Тогда, Херей, я был намного моложе и не таким изощрённым. Мне казалось, что выше литературы в мире нет ничего, разве что боги, снисходительно взирающие на меня с вершины Олимпа.
Х е р е й (продолжая). Да и потом, в Сирии, у царя Креза, который записал все ваши басни и издал вашу первую книгу, – вы еще, кстати, за этот бестселлер получили всегреческую национальную премию, – ведь и там, в Сирии, вы не чурались ни славы, ни уважения. Что же с вами, господин, случилось теперь? Вы что, потеряли весь свой задор и весь свой эзоповский пыл?
Э з о п. Нет, Херей, я не потерял ничего; ни былого задора, ни своего эзоповского пыла, заставляющего меня высмеивать всякого, кто покажется мне подозрительно скучным, или, наоборот, подозрительно самоуверенным. Во мне по-прежнему кипит божественный огонь безжалостного сарказма. Я, Херей, все тот же Эзоп, которого уважает толпа, и, как огня, боятся власть предержащие, справедливо опасающиеся за свою чересчур благовидную репутацию. Просто, друг мой, мне на днях исполнилось пятьдесят, – мы с тобой, кстати, выпили за это в придорожной харчевне пару-другую кружек скверной местной кислятины; пятьдесят, друг мой, целых, черт возьми, пятьдесят, и эта более чем круглая дата усмиряет и мой эзоповский пыл, и мой чересчур пылкий сарказм баснописца. Одним словом, Херей, пришло время мне задуматься о душе.
X е р е й. Побойтесь богов, господин мой! вы что, собираетесь умирать?
Э з о п. Нет, Херей, не собираюсь, но у меня такое предчувствие, что нельзя слишком долго высмеивать всех и вся, ничего за это не заплатив. В конце-концов придется платить, и, возможно, эта плата окажется непосильной даже для автора множества литературных бестселлеров.
Х е р е й. Ну хорошо, мой господин, хорошо, пятьдесят лет, – это действительно выдающаяся дата. Сам я до этих лет еще не дожил, но вполне допускаю, что она заставляет задуматься о душе. Однако при чем здесь эти Дельфы, в которые мы с таким трудом притащились? При чем здесь этот прославленный город, резиденция златокудрого Аполлона (отвешивает поклон неподвижной статуе) , всех девяти божественных Муз и таинственной пифии, которая загробным голосом вещает малопонятные вещи? Вам что, было мало других греческих городов? Вы что, в них не могли размышлять о своей душе баснописца?
Э з о п. Дельфы мне нужны для того, чтобы основать в них святилище Муз и установить в нем статую Мнемозины.
Х е р е й. Мнемозины, богини памяти?
Э з о п. Да, моей божественной покровительницы и вдохновителя моего эзоповского сарказма. А лучшего места для такого святилища, чем Дельфы, и придумать нельзя. Пора, наконец, Херей, отдать дань богам, – тем самым богам, которые и диктовали мне все мои знаменитые басни. Я слишком долго высмеивал все, что видел и слышал, слишком долго накидывался на все, что шевелится, и должен теперь хоть немного обезопасить себя, посвятив святилище божественным Музам. Ведь это они вдохновляли меня на безумие творчества.
Х е р е й. Так-то оно так, господин, но, думается мне, посетив очередной город, вы вместо того, чтобы размышлять о душе, начнете по привычке высмеивать от мала до велика всех его жителей. Кидаться, одним словом, на все, что шевелится, как кидается чересчур пылкий юноша на первую попавшуюся гетеру, встретившуюся у него на пути. (С интересом осматривает стоящую невдалеке г е т е р у.)
Э з о п. Поживем, мой друг, – увидим, не стоит раньше срока предвосхищать события!
Во время всего этого разговора н и щ и й постоянно меняет позу, протягивая вперед то одну руку, то другую, то обе вместе, а г е т е р а несколько раз проходит через сцену, покачивая бедрами и демонстрируя все свои прелести.
Х е р е й ( Э з о п у) . Посмотрите, господин мой, на эту женщину, – она оказывает вам знаки внимания.
Э з о п. Скорее тебе, Херей, чем мне. Я слишком уродлив, чтобы получать знаки внимания от столь юных особ. Уродлив и стар. Впрочем, спроси, что ей нужно?
Х е р е й (обращаясь к г е т е р е) . Послушай, красотка, мой господин, – между прочим, известный писатель, – шлет тебе свой привет и желает здравствовать долгие годы. Не хочешь ли и ты отблагодарить его ответным посланием и сказать в свою очередь что-то приятное?
Г е т е р а (презрительно). Я? этому низкорослому горбуну? Этому старику с выпученным животом, похожей на котел головой, короткими руками и темной, как у арапа, кожей? Да за кого ты принимаешь меня, негодник? Я, слава богам, еще не настолько упала, чтобы строить глазки такому калеке. Что я, старуха какая-нибудь, или последняя деревенская шлюха? я, между прочим, городская гетера, живу в Дельфах, и строила глазки не ему, а тебе.
Х е р е й (протестующе). Но я всего лишь слуга этого господина! Он, как я уже говорил, известный писатель, и достоин куда как большего уважения, чем то, которое ты ему оказала!
Г е т е р а (с вызовом). А мне плевать, писатель он, или не писатель! Пусть он будет хоть жрец самого Аполлона, я и тогда ни за что с ним не пойду, пусть он мне заплатит хоть десять драхм, хоть целую мину! Что я, совсем из ума выжила, чтобы взойти на ложе с подобным красавцем, будь он хоть трижды, хоть сто раз писателем? Да я, между прочим, и читать не умею, так что все эти достоинства для меня пустой звук. Мне важно то, что я вижу.
