Анатолий Софронов - Человек в отставке
Обзор книги Анатолий Софронов - Человек в отставке
Анатолий Софронов
Человек в отставке
Драма в четырех действиях
Крымов Дмитрий Сергеевич —
секретарь обкома КПСС.
Крымова Елена Николаевна —
его жена.
Нина —
их дочь.
Подрезов Николай Иванович —
полковник в отставке.
Подрезова Любовь Михайловна —
его жена.
Миша —
сын Подрезова.
Медный Виктор Михайлович —
брат Подрезовой.
Маргарита Борисовна.
Баюра Карп Анисимович —
интендант в отставке.
Коноплев Валентин Петрович —
инженер-доменщик.
Рябинин Борис Федорович —
директор артели.
Толмачев Андрей Алексеевич —
секретарь горкома КПСС.
Дремов —
врач.
Воробьев —
помощник Крымова.
Действие происходит весной 1956 года.Действие первое
Столовая в доме Подрезовых. Не очень большой сервант с разнообразной посудой. Посредине комнаты — круглый стол, накрытый пестрой скатертью. В стороне — широкая тахта, два кресла, маленький столик. На стенах — несколько картин с нагромождениями красок и фигур. Над тахтой — пестрые шелковые косынки. На окнах и у стен — комнатные цветы и пальмы. Пианино. Одна из дверей ведет на веранду. У окна, за которым ясный апрельский полдень, натянув на станок кусок шелка, в пестром переднике, работает Подрезова. Около нее стоит табуретка, на которой разложены краски. Включен радиоприемник, из него звучит веселый мотив. Звонок. Подрезова откладывает кисть, уходит и возвращается с газетой и конвертом. Разрывает конверт, вынимает пригласительный билет, бросает его на стол. Входит Подрезов. Он в фартуке, в гимнастерке навыпуск, в синих галифе и резиновых сапогах. В руках держит сухую ветку и садовые ножницы.
Подрезов (целует жену в лоб, рассматривает пригласительный билет). Дом офицера приглашает нас с тобой на лекцию «Есть ли жизнь на Луне». Как ты думаешь, есть жизнь на Луне?
Подрезова (подходя к станку). Не знаю, Коля.
Подрезов (потягиваясь). А вот на Земле есть жизнь, есть. (Показывая яблоневую ветку.) Старый лист, пережил морозы, бураны, а оторваться от яблони не захотел.
Подрезова. Мы пойдем на лекцию?
Подрезов. Ты все хочешь повысить свой уровень...
Подрезова. Людей посмотрим.
Подрезов (потягиваясь). Тут такой воздух... Сосной пахнет. Весна. Я люблю это время.
Подрезова. Как хочешь, Коля. Мне и дома хорошо.
Подрезов. Ну вот и работай, твори... А я пойду к своей сирени. (Уходит.)
Медный (быстро входя). Вот как я встречаю весну тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. Исключили, подлецы!
Подрезова (обернувшись). В каком ты виде?
Медный. При чем здесь вид! Ты слышала, что я сказал?
Подрезова. Слышала. Сними пальто.
Медный (уходит и возвращается без пальто). Понимаешь, исключили! «Вы недостойны состоять в партии, вы чуждый для нее элемент. Вы фрондер. Нигилист. Вы ревизуете...». Понимаешь, я ревизую? Немного покритиковал — и все. Вышвырнули, как паршивую собаку!
Подрезова (отложив кисть). А кто тебя заставил выступить?
Медный (зло). Кто? Критика и самокритика!
Подрезова (спокойно). Кого же ты... критиковал?
Медный. Кого? Никого! Ни одной (подчеркнуто) персоны! Просто немного по системе прошелся, по аппарату... Искусства, конечно, коснулся... Едва кончился актив — я понял: Виктор Медный погиб. Секретарь горкома Толмачев, проходя мимо, зловеще сказал: «С вами мы еще встретимся». И вот встретились! Что они только не говорили?! Олухи!
Подрезова. Ты, наверно, там так же грубо говорил?
Медный. Что ты меня, за дурака принимаешь? Просил! Умолял! Толмачева по имени-отчеству называл. И — ничего! Толмачева словно бешеная собака укусила. Исключить — и все! А голоса были — дать выговор. Ку-уда! Исключить, чужой для партии человек. И эти, наши реалисты из Союза художников, представителя прислали — Ивана Петрова, автора индустриальных картин. И эта бездарь позволила себе назвать меня халтурщиком! И все! Все забыто! А ведь я старался, тянулся... Социалистическим реализмом овладевал... По фотографиям групповой портрет членов бюро обкома прошлого состава создал. Разве кто вспомнил?
Подрезова. Ты ж не выставлял картину.
Медный. Не выставлял?! Не дали. Какой-то обалдуй из управления искусств сказал: «Подхалимисто слишком» — и все! Одна фраза — и месячный труд коту под хвост!
Подрезова. Фу!
Медный. Не фукай! Нет, подумай... Сколько трудов я затратил? Дочь председателя горисполкома рисовал. Полгода ко мне на сеансы ходила. Косая, кривая. Я из нее красавицу сделал. Марию Стюарт... Себя не узнала на выставке, только по подписи «Маша» да по сарафану. Чуть не женился на ней... Папа не позволил. Впрочем, хорошо, что не женился — папу сняли следом. Сколько краски напрасно извел! Разве кто оценит?
Подрезова. Это, конечно, подвиг с твоей стороны.
Медный. Напрасно иронизируешь! А как теперь все это отзовется? Мне обещали дать на оформление спектакль в драматическом театре. Это несколько тысяч! «Коварство и любовь» все-таки! Шиллер! Интеллект! Разве теперь дадут?! Разве позволят исключенному из партии оформлять Шиллера? Эпоху «Бури и натиска»! Постоянно беспартийному Сидоркину дадут, а мне — нет. Так всю жизнь и оформлять «Марицу» и «Сильву». «Частица черта в нас...»?
Подрезова. Как ты пугаешься! Даже челюсть отвисла...
Медный. Отвиснет! Впереди Первомай. Улицы города немой агитацией украшать будут... Плакатами! А это — шестьсот-семьсот рубликов! Теперь не дадут. И Шиллера не дадут и плакаты не дадут!
Подрезова. Преувеличиваешь, Виктор.
Медный. Посмотришь. (Спокойнее.) А я-то собирался снова живописью заняться. Теперь, говорят, свободней. Мне из Москвы верный друг писал, в редакции одной сельскохозяйственной газеты работает... Допускаются теперь разные направления. Мечтал свою персональную выставку устроить. (Показывая на стены.) И эти бы показал... Доказал бы, как надо владеть цветом. Нет, Люба, не там мы с тобой живем. Не там!
Подрезова. А где же ты хотел бы?
Медный. Париж... Лондон... Амстердам...
Подрезова. Почему же Амстердам?
Медный. Натура там хорошая, тюльпанов много.
Подрезова. А разве у нас мало в степи тюльпанов?
Медный. Не те тюльпаны. Не те, Люба... Не те! Я свободы хочу, понимаешь, свободы.
Подрезова. Не понимаю.
Медный. Вот и жаль! Жаль! Я хочу быть абсолютно свободен.
Подрезова. Помнишь, приезжий профессор рассказывал...
Медный. Почему мне все время тычут в нос: «Общество, общество, общество»?
Подрезова. ...как в одной европейской столице художники на тротуарах цветными мелками рисуют...
Медный. А я что? Не общество?
Подрезова. ...хлеб зарабатывают...
Медный. Я художник! Понимаешь, художник! И я не хочу, чтобы меня дергали за рукав. Пусть будет так: захочу стать на карачки посреди улицы — и чтоб меня никто не посмел тронуть! Никакие вышестоящие и нижележащие организации!
Подрезова. Организации не тронут, а милиционер может. И даже оштрафует.
Медный. Ты ничего не понимаешь!
Подрезова. Художники на тротуарах цветными мелками рисуют, хлеб зарабатывают...
Медный. Агитация, Любочка... Для малограмотных.
Подрезова. Профессор журналы показывал.
Медный. Разве можно нашим журналам верить?
Подрезова. Не наши журналы показывал, заграничные.
Медный. Тенденциозный подбор... (Спокойнее.) Вот жизнь идет, и все не так, как бы хотелось. Счастье бывает совсем близко, а не поймаешь. Помнишь, приезжали к нам один критик московский и драматург, пили-ели у нас, выставили меня на полторы сотни, обещали, наверняка обещали премию за спектакль. Ничего не было... Ничего! Медаль все-таки могла достаться. Николай где?
Подрезова. В саду.
Медный. Хочу с ним поговорить. Он сумеет помочь. Он как будто первого секретаря обкома знает, Крымова.
Подрезова. Да, Крымов когда-то служил у него в полку. Но вряд ли Коля что-либо сделает. Он очень щепетилен.
Медный. Мы все щепетильны, пока своей шкуры не коснулось. Он обязан мне. Я его с тобой познакомил. В интеллектуальный круг ввел, в среду художественной интеллигенции. И ты бы поговорила.
