Дмитрий Мережковский - Юлиан Отступник («Смерть богов») (трагедия в 5-ти действиях)
Обзор книги Дмитрий Мережковский - Юлиан Отступник («Смерть богов») (трагедия в 5-ти действиях)
Дмитрий Сергеевич Мережковский
Юлиан-отступник. («Смерть Богов»)
трагедия в 5-ти действиях
Клавдий – Флавий – Юлиан,[1] император.
Максим Эфесский,[2] теург.
Саллюстий Секунд, префект Востока.
Виктор, полководец.
Орибазий,[3] врач.
Елена, супруга Юлиана.
Арсиноя, патрицианка.
Евстафий, Пафнутий, Пурпурий, Марис — Епископы.
Памва, отшельник.
Артабан, перс.
Нагодарес, маг.
Великий Иерофант Елевзинских таинств.
Софисты, военачальники, воины, граждане, иеродумы, пресвитеры, дьяконы, монахи, женщины, девушки, дети.
Действие 1-ое:
картина 1-ая: Вилла Максима близ Эфеса;
картина 2-ая: Келья Елены.
Действие 2-е: Дворец императора в Антиохии.
Действие 3-е: Дафнийская роща.
Действие 4-е: лагерь Юлиана в Персии.
Действие 5-ое: там же.
354–363 по Р.Х.
Действие 1-ое
Картина 1-ая
Колоннада виллы Максима близ Эфеса. Справа – вход во внутренние покои, закрытый тяжелой завесой. Вдали море. Вечер. Максим за круглым мраморным столом разбирает древние папирусные свитки. Орибазий входит взволнованный.
Максим. Ты из города. Орибазий? Что нового в Эфесе?
Орибазий. Ничего. Христиане опять разрушают эллинские храмы. Артемидина святилища уж нет. Толпа сожгла его а сокровища разграбила.
Максим. Жалкие люди.
Орибазий. Я проходил по площади. Храм со всех сторон облепили монахи, точно большие черные мухи кусок медовых сот. Столбы дрожали, летели осколки нежного мрамора, казалось он страдает, как живое тело. Потом с пением молитв и хохотом толпа повлекла вниз по ступеням серебряное изваяние богини.
Максим. Презрим и покоримся. Богов не может оскорбить людская глупость.
Орибазий. Да… Когда-то Олимпийцы победили древних богов. Теперь новые боги победят Олимпийцев… Художники, ученые, поэты, любители эллинской мудрости, все мы теперь – лишние. Кончено.
Максим (тихо). А, если не кончено? Пока жив император Констанций, эллины обречены на молчание. Но он не вечен. Близок день – я предчувствую – когда на трон римских кесарей воссядет человек, который поведет нас к победе.
Орибазий. Нет, – кончено. Ты знаешь, о чем я думаю. Зачем ты обманываешь бедного Юлиана?
Максим. Он сам хочет быть обманут.
Орибазий. Учитель, скажи, кто ты? Как ты можешь терпеть ложь? Ведь я знаю, что такое магия… Вы сквозь раскрашенные стекла бросаете отражения на белый дым ароматов, а ученик воображает, будто перед ним видения богов.
Максим. Таинства наши глубже и прекраснее, чем ты думаешь, Орибазий, – для того, кто верит. Посмотри, разве природа, которой удивляется мудрость твоя, не такой же призрак обманчивый? Где истина? Где ложь? Ты веришь и знаешь. Я не хочу верить, не могу знать.
Орибазий. Неужели Юлиан был бы тебе благодарен, если бы знал, что ты его обманываешь?
Максим. Я даю ему веру и силу жизни. Ты говоришь – я обманываю. Пусть так. Если нужно, я обману и соблазню его. Я люблю Юлиана. Не оставлю его до смерти. Я сделаю его великим и свободным. (Встает и делает несколько шагов по колоннаде. Потом подходит к Орибазию и кладет ему руку на плечо).– Пойдем, Орибазий. Стемнело. Мне прислали из Гераклеополоса новые тайные свитки Трисмегиста. Я тебе покажу.
(Оба уходят. Входят Арсиноя и Юлиан в одежде послушника).
Арсиноя. Как хорошо… И ты хотел бы все это разрушить. Юлиан? Иди сюда. (Садятся на скамью). Я думаю много о том, что ты говорил… Был ли Александр, Филиппов сын,[4] смиренным? А Брут,[5] тиран и убийца? Что, если бы Брут подставлял левую щеку, когда его ударили по правой? Мне кажется, ты лицемеришь, Юлиан?.. Эта темная одежда не пристала тебе.
Юлиан. Чего ты хочешь, Арсиноя?..
Арсиноя. Я хочу знать, кто ты, Юлиан? Я не верю, что ты против Эллады, против меня. Скажи, что ты мне враг…
Юлиан. Арсиноя, зачем?..
Арсиноя. Говори все. Я хочу знать. Или ты боишься?
Юлиан. Через два дня я покидаю Эфес.
Арсиноя. Куда ты едешь? Зачем?
Юлиан. Письмо от Констанция. Император вызывает меня ко двору, может быть, на смерть. Мне кажется, я вижу тебя в последний раз.
Арсиноя (после молчания). Юлиан, ты веришь в Распятого?
Юлиан (взволнованно). Тише, тише… Что ты? (Оглядывается и говорит шепотом). Слушай, я говорю теперь то, чего и сам не смел сказать себе никогда. Я ненавижу Галилеянина. Но я лгал с тех пор, как помню себя. Ложь проникла в душу мою, прилипла к ней, как эта одежда проклятая к телу моему. Вот-вот задохнусь во лжи галилейской…
Арсиноя. Скажи мне все, друг: я пойму тебя.
Юлиан. Хочу сказать и не умею. Слишком долго молчал, Арсиноя, кто раз попался галилеянам в руки, – кончено, – как изуродуют смиренномудрые, так приучат лгать и пресмыкаться, что уже не выпрямиться, не поднять ему головы никогда. О, ненавидеть врага своего, как я ненавижу Констанция, – прощать, пресмыкаться у ног его по-змеиному, по-смиренному, вымаливать милости: “Еще годок, только годок жизни худоумному рабу твоему, монаху Юлиану; потом – как тебе и скопцам твоим, советникам угодно будет, боголюбимейший”. О, низость…
Арсиноя. Нет, Юлиан, если так, – ты победишь. Ложь – сила твоя. Помнишь, в басне Эзопа, осел в львиной шкуре? А ты лев в ослиной, герой в одежде монаха. (Смеется). И как они испугаются, когда ты вдруг покажешь им свои львиные когти. Вот будет смех и ужас. Ты хочешь власти, Юлиан?
Юлиан. Власти… О, если бы один год, несколько месяцев, несколько дней власти, – научил бы я смиренных, ползучих, ядовитых тварей, что значит мудрое слово из учителя: “Кесарево – Кесарю”…[6] Да, клянусь богом Солнца, воздали бы они у меня кесарево Кесарю… (Складывая руки крестообразно на груди). Но зачем обманывать себя? Никогда этого не будет… Я погибну. Злоба задушит меня. Слушай: каждую ночь, после дня, проведенного на коленях в церкви, над гробами галилейских мертвецов, я возвращаюсь домой, бросаюсь на постель лицом в изголовье, и рыдаю, грызя его, чтобы не кричать от боли и ярости. О, ты не знаешь еще, Арсиноя, ужаса и смрада галилейского, в которых, вот уже двадцать лет, как я умираю и все не могу умереть, потому что мы, христиане, живучи, как змеи: рассекут надвое – срастаемся. Прежде я искал утешения в добродетели мудрецов и теургов. Тщетно. Не добродетелен я и не мудр. Я – зол, и безумен и хотел бы быть еще злее, безумнее. Я хотел бы быть как дьявол, единственный брат мой. Но зачем, зачем я увидел тебя.
Арсиноя. А что, если я пришла к тебе, юноша, как вещая Сибилла,[7] чтобы напророчить славу? Ты один живой среди мертвых. Ты силен. Пусть у тебя не белые, лебединые, а страшные черные крылья, злые когти, как у хищных птиц. Я люблю всех отверженных, люблю одиноких и гордых орлов больше, чем белых лебедей. Только будь еще сильнее, злее. Смей быть злым до конца. Лги, не стыдись; лучше лгать, чем смиряться. Не бойся ненависти: это буйная сила крыльев твоих. Хочешь, заключим союз? (Приближает к нему лицо).
Юлиан. Что это?.. Сон?.. Пусть, пусть… О, Афродита, я буду любить тебя вечно…
Арсиноя (смеется). Афродита?
Юлиан. Нет… Артемида…
Юлиан целует Арсиною. Она ускользает и убегает. Ночь Входная завеса раздергивается. Появляется Максим в облачении иерофанта. Два иеродума с пылающими факелами сопровождают его. Юлиан не узнает Максима.
Максим. Ты не узнаешь меня, Юлиан?
Юлиан. Учитель. Ты?
Максим. Хочешь, я сниму с глаз твоих повязку и ты узнаешь все?
Юлиан. Учитель, ты обладаешь могучими чарами, освободи мою душу от страха.
Максим. Перед чем?
Юлиан. Не знаю. Я с детства боюсь, – боюсь всего. Жизни, смерти, самого себя, тайны, которая везде.
Максим. Я знаю, что тебе нужно. Я освобожу тебя от галилейского плена, от тени Голгофы[8] лучезарным сиянием Митры.[9]
Юлиан. Значит, слова Галилеянина ложь?
Максим. Нет, истина, Юлиан. Две истины? Максим. Две.
Юлиан. Во что же верить? Где Бог?
Максим. И там и здесь. Служи Ариману,[10] служи Ормузду[11] – как хочешь, но помни: оба равны. Царство дьявола равно Царству Бога.
Юлиан. Куда же идти?
Максим. Выбери один из двух путей. Если веришь в Распятого, возьми крест, иди за ним, как он велел..
Юлиан. Я не хочу.
