Дарио Фо - Несчастный случай?
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Несомненно.
ВТОРОЙ КОМИССАР. С удовольствием.
СУМАСШЕДШИЙ. прежде всего нам надо неопровержимо доказать, что за эти четыре часа анархист совершенно успокоился, у него не осталось и следа от подавленности и отчаяния, от «психического надлома», как определил это судья, закрывший дело.
ВТОРОЙ КОМИССАР. В деле есть свидетельство агента и мое тоже, где отмечено, что анархист, выразив поначалу недовольство, потом пришел в себя…
СУМАСШЕДШИЙ. В протоколе допроса?
ВТОРОЙ КОМИССАР. И я думаю…
СУМАСШЕДШИЙ. Да, да, есть — во второй версии событий… вот нашел. (Читает). «Железнодорожник успокаивается и говорит, что у него с бывшим танцором не было дружеских отношений». Превосходно!
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Это значит, новость о том, что тот подкладывал взрывчатку, мало взволновала анархиста.
СУМАСШЕДШИЙ. Конечно, стрелочник не очень-то уважал его ни как анархиста, ни как танцора.
ВТОРОЙ КОМИССАР. Возможно, он и анархистом-то его не считал.
СУМАСШЕДШИЙ. Я же говорю — он его презирал.
ВТОРОЙ КОМИССАР. Однажды, поссорившись, наш железнодорожник даже запустил в него солонкой.
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. А ведь это плохая примета!
СУМАСШЕДШИЙ. И не будем забывать: стрелочник знал, что в римской секции анархистов имелось немало провокаторов и осведомителей полиции… Он ведь даже сказал танцору: «Полиция и фашисты используют вас для создания беспорядков… у вас там полно подкупленных провокаторов… которые тащат вас, куда им прикажут… А расплачиваться за все это придется вам, экстремистам…»
КОМИССАР. Может статься, из-за этого они и поссорились!
СУМАСШЕДШИЙ. Да, и еще потому, что танцор не стал его слушать. Может быть, наш железнодорожник начал подозревать, не провокатор ли он.
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. О, вполне возможно.
СУМАСШЕДШИЙ. Итак, поскольку террористический акт в банке не имел к нему никакого отношения, отсюда вытекает неоспоримое доказательство: анархист был спокоен.
ВТОРОЙ КОМИССАР. И даже улыбался… помнится, я сам отметил это еще в первой версии.
СУМАСШЕДШИЙ. Да, но вот беда: к сожалению, в первой версии вы рассказываете о том, что «подавленный» и «безутешный» он закричал: «Это крах анархии!» Так-так-так… Почему это вам взбрело в голову выставлять его таким сентиментальным? Черт вас возьми!
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Вы правы, синьор судья. Это придумал мой сотрудник. Я тогда еще упрекнул его: сценарии пусть пишут киношники, мы же с тобой полицейские…
СУМАСШЕДШИЙ. Послушайте меня, если мы хотим наконец что-то понять и найти убедительное решение, нужно все отбросить и начать сызнова.
ВТОРОЙ КОМИССАР. То есть предложить третью версию?
СУМАСШЕДШИЙ. Ну, что вы! Достаточно получше разработать те две, что у нас уже имеются.
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Совершенно верно.
СУМАСШЕДШИЙ. Итак, пункт первый, правило первое: то, что сказано — сказано, и не будем больше к этому возвращаться. Остановимся на том, что вы, комиссар, и вы, синьор начальник, либо кто-то вместо вас, совершил этот обман… анархист выкурил свою последнюю сигарету… прокричал сентиментальную фразу… И вот тут-то у нас появляется третья версия: он не выбросился из окна, потому что еще не наступила полночь, а было только восемь часов вечера.
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Согласно второй версии…
СУМАСШЕДШИЙ. Известное дело, железнодорожник всегда точно соблюдает расписание.
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Факт тот, что у нас такими образом появляется время заставить его изменить настроение… настолько, чтобы у анархиста совсем не возникла мысль о самоубийстве.
ВТОРОЙ КОМИССАР. Ни к чему не придерешься!
СУМАСШЕДШИЙ. Да, но как произошла такая смена настроения? Само по себе время вряд ли может залечить иные раны… Кто-то наверное чем-то помогал ему… Ну, я не знаю, каким-нибудь шестом…
АГЕНТ. Я дал ему жевательную резинку!
СУМАСШЕДШИЙ. Молодец. А вы?
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Я… Но меня же не было в комнате…
СУМАСШЕДШИЙ. Нет, это слишком деликатный момент, вы должны были находиться здесь.
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Согласен. Был.
СУМАСШЕДШИЙ. Хорошо, можем сказать для начала, что отчаяние, в которое впал анархист, немного взволновало вас?
ВТОРОЙ КОМИССАР. Да, я и в самом деле разволновался.
СУМАСШЕДШИЙ. Можем добавить, что вы расстроились из-за того, что огорчили его… Синьор начальник полиции… вы же такой чуткий человек!
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Да, в общем-то мне стало жаль его немного… я расстроился…
СУМАСШЕДШИЙ. Превосходно! Не спорю, вы не могли не удержаться, чтобы не обнять его за плечи…
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Нет, не думаю.
СУМАСШЕДШИЙ. Ну, что вы, это же такой отеческий жест…
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Очень возможно, только не помню…
СУМАСШЕДШИЙ. Я уверен, что вы это сделали! Прошу вас, скажите «да»…
АГЕНТ. Да, да, он так и сделал… я видел!
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Ну, если он видел…
СУМАСШЕДШИЙ. (обращаясь к комиссару). И вы в свою очередь ласково потрепали его по щеке… вот так. (Показывает).
ВТОРОЙ КОМИССАР. Мне досадно разочаровывать вас, только я уверен, что нет… не делал я этого…
СУМАСШЕДШИЙ. Конечно, вы разочаровываете меня… И знаете почему?.. Потому что этот человек, помимо своей причастности к анархистам, был еще железнодорожником. Вы забыли об этом? А представляете, что такое железнодорожник? Это нечто такое, что у всех связано с детством… это значит игрушечный электропоезд. У вас в детстве разве не было такого поезда?
ВТОРОЙ КОМИССАР. Да, у меня был настоящий паровоз… Он даже выпускал дым… Бронированный состав, естественно.
СУМАСШЕДШИЙ. И еще он гудел — ту-у-у, ту-у-у…
ВТОРОЙ КОМИССАР. Да, ту-у-у…
СУМАСШЕДШИЙ. Блестяще! Вы тянете «ту-у-у…», и у вас загорелись глаза!!! Нет, синьор комиссар, вы не могли не испытывать добрые чувства к этому человеку… потому что в вашем подсознании он был связан с любимой детской игрушкой… А будь подозреваемый… Ну, я не знаю, банкиром что ли, вы бы даже не взглянули на него. Но он оказался железнодорожником и… вы, я более чем уверен, ласково потрепали его по щеке.
АГЕНТ. Да, это было… Я видел: он так ласково потрепал его по щеке, дважды!
СУМАСШЕДШИЙ. Видите… у меня есть свидетель! А что вы сказали, когда приласкали его таким образом?
ВТОРОЙ КОМИССАР. Не помню…
СУМАСШЕДШИЙ. Я вам напомню, что вы сказали. Вы сказали ему: «Ну, ну, не падай духом… (и обратились по имени) Вот увидишь, анархия не умрет!»
ВТОРОЙ КОМИССАР. Знаете, я не уверен…
СУМАСШЕДШИЙ. О, нет… Черт вас возьми… вы же подтвердили… не то я рассержусь. Видите, какой у меня тик на шее. Так вы признаете, что сказали именно это, да или нет?
ВТОРОЙ КОМИССАР. Ну ладно, если вам так хочется…
СУМАСШЕДШИЙ. Тогда решите, я должен внести ваши высказывания в протокол. (Приготовился записывать).
ВТОРОЙ КОМИССАР. Ну, хорошо, я сказал: «Ну, ну, парень, не огорчайся… увидишь, анархия не умрет!»
СУМАСШЕДШИЙ. Вот и прелестно… А потом вы запели!
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Запел?
СУМАСШЕДШИЙ. Непроизвольно, раз уж сложилась такая дружеская обстановка, такое братство… ничего другого и не остается, как запеть — всем, хором! Послушаем, что же вы пели? «Родина наша — весь мир», надо полагать?
НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Нет, извините, ваша честь, но вот насчет пения хором мы никак не можем согласиться с вами…
СУМАСШЕДШИЙ. Ах, не хотите согласиться со мной?.. Тогда, знаете, что я вам скажу? Я покину вас и выкарабкивайтесь сами… Это ваши дела! Изложу факты так, как вы мне их представили… Представляете, чем это кончится? Уж извините за крепкое выражение: из всего этого получится большущий скандал! Да, именно! Сначала вы говорите одно, потом, другое… излагаете одну версию, через полчаса совсем другую… Не можете даже между собой договориться, как следует… Тут один ваш агент показывает, что анархист в первый раз пытался выброситься в тот же день, только примерно после обеда, в вашем присутствии… А вы на эту подробность даже не намекнули. Делаете заявления для широкой прессы и, если не ошибаюсь, даже в теленовостях: мол, «естественно» нет ни одного протокола допросов, проводимых с анархистом, не успели… А спустя немного — вот чудо! — появляются на свет Божий сразу два или три протокола… и подписанные самим стрелочником… его рукой, естественно, когда он был еще жив. Да если бы какой-нибудь подозреваемый нагородил вам хотя бы половину несуразностей, какие наворотили вы, его бы как минимум прихлопнули! Знаете, что думают о вас люди? Что вы очень большие затейники… не только шутники… Да как вы хотите, чтобы вам теперь кто-то поверил, кроме комиссара-архивариуса, естественно. А вам известна главная причина, почему люди вам не верят?.. Потому что ваша версия, помимо того, что она слишком сумбурная… лишена человечности и теплоты! Все помнят грубый и оскорбительный ответ, который вы, комиссар, дали несчастной вдове анархиста, когда та спросила, почему вы не сообщили ей о смерти мужа… Нет ни одного трогательного момента… Никто из вас ни разу не взволновался или хотя бы рассмеялся, прослезился… запел бы, черт возьми! Люди простили бы вам все противоречия, в которых вы запутались, если бы увидели живое сердце… двух человечных мужчин, которые позволили бы волнению взять их за горло, и хоть они и полицейские, запели бы вместе с анархистом его гимн… только чтобы порадовать его… «Родина наша — весь мир»… Кто не расплакался бы… кто не завопил бы радостно ваши имена, узнав о подобной истории! Прошу вас! Для вашего же блага… чтобы расследование обратилось в вашу пользу… Спойте! (Начинает петь вполголоса, подмигивая полицейским, которые, растерявшись, один за другим подхватывают песню и поют вместе с ним).
