Юлиу Эдлис - Игра теней
Цезарь. Ты думаешь, этому можно научиться?. (Подумав.) Хорошо, я подарю тебе эти семь миллионов как женщине. В этом случае ты ведь не откажешься?
Клеопатра (высокомерно). Ты полагаешь, это слишком скромный дар для царицы, но достаточно щедрый для женщины?. Я приму его. Я прибавлю к ним два с половиной миллиона и верну тебе твои десять. (С тревогой.) Ты получишь деньги и — уйдешь?.
Цезарь (рассмеялся). Я бы и ушел, может быть, но я осажден твоими евнухами.
Клеопатра (самоуверенно). Сделай меня царицей, и я велю им снять осаду и выпустить тебя. Или попросту прикажу их убить.
Цезарь (удивился). Нет, в тебе положительно что-то есть… (Весело.) Но для этого мне надо выбраться из осады. Какой-то порочный круг! — я не могу тебя сделать царицей, потому что окружен, а ты не можешь снять осаду, потому что не царица…
Клеопатра. Кто же мы?.
Цезарь (не сводя с нее глаз). Риму некуда торопиться, Клеопатра… Рим — вечен.
Антоний (дочитывает письмо). «…Я думаю завтра, во всяком случае, не позже послезавтрашнего дня прорвать осаду, еще один день мне нужен, чтобы разбить Ахилла и Потина, один — чтобы навести в Египте порядок, и надеюсь с помощью богов быть в Риме в конце месяца…»
Цезарь. В конце месяца… а их прошло девять… Целая вечность.
Клеопатра (самой себе). Вечность? — одно мгновение.
Снова — александрийская ночь тридцать третьего года.
Антоний. Он просто бросил тебя, уехал и бросил, как кожуру от вылущенного ореха. Да еще наградил на прощание своим пащенком, Цезарионом. А теперь я ломай себе голову, что с ним делать, с этим подкидышем! (Мстительно.) Разве что посадить его твоим соправителем на царство? Ведь делила же ты поначалу этот паршивый престол с братцем, который умудрился заодно и невинности тебя лишить в свои десять лет! Или кто-то другой ему помогал, если по правде, а? — с тебя станется! Так почему же мне не разделить теперь царство между тобой и твоим приблудным щенком?!
Клеопатра (спокойно). Я согласна. Он — сын Цезаря.
Антоний. А я вот не уверен! Я совершенно не уверен. Тот был пуст, как сухой стручок. За всю свою жизнь только одну дочь и произвел на свет, да и та когда еще умерла. Умерла, потому что ее зачал сухой, пустой финик! Это я нарожал от трех жен семерых детей! Не считая всех прочих — побочных, нечаянных…
Клеопатра (невозмутимо). Но среди них — ни одного Цезариона. И ему-то по праву принадлежит не один Египет — весь мир. Как и его отцу.
Антоний. Тому теперь принадлежит одна могила! Это я…
Клеопатра (насмешливо). О да! — ты жив, а он бессмертен.
Антоний. …я разделил с Октавием пополам весь мир, и одна его половина — моя! От Евфрата и Армении — до Ионийского моря и Иллирии, от Кирены — до Эфиопии…
Клеопатра (спокойно). Ты прав — половинок у тебя хоть отбавляй… От пола и до пояса ты не знаешь себе равных, мой Антоний. Ты и впрямь — полу-Цезарь. Вся беда в том, что мне этого мало.
Антоний (в ярости, но с искренней, беззащитной болью). Но ведь и ты мне досталась надкусанной половинкой! Переспелой, подгнившей половинкой когда-то зеленого яблочка, кислого дичка, которое он надкусил и бросил себе под ноги. Тебе ли говорить о половинках?!
Цезарь (про себя). Дичок, да, зеленый, кислый… я и сейчас чувствую на зубах оскомину, этот весенний, вяжущий вкус юности…
Антоний (с мольбой). Я хочу, чтобы ты его забыла! Совсем! Навсегда!
Клеопатра (с внезапной усталостью). Его убили у тебя на глазах…
Антоний. Да! — во он всегда здесь, между нами! Я слышу твой голос, но ты говоришь со мной его словами. Ты смотришь на меня, а я знаю — ты видишь меня его глазами. Ты спишь со мной, дышишь моим дыханием, стонешь и кричишь от счастья подо мной, но всякий раз, просыпаясь, ждешь, что рядом с тобою — он… (С отчаянием.) А я ведь люблю тебя, Клеопатра!
Клеопатра (мягко и с горечью). Я тоже… в том-то и беда, что я — тоже.
Антоний. А его?!
Клеопатра (помолчав). Его я чаще всего ненавижу… (С яростью, люто, до крика.) За то, что он был! За то, что я его помню! За то, что мне от него не уйти, не укрыться!. (Овладев собой.) Но если бы его у меня не было…
Антоний (в бешенстве схватил ее за руку). Помнишь, ждешь, любишь!.
Клеопатра. Пусти, мне больно!. (Не помня себя.) Люблю, жду, помню… забыла, ненавижу — какая разница? Он — есть! И я бессильна перед ним… Мне больно, пусти!
Антоний (не отпуская ее). Почему?!
Клеопатра. Потому что он — Цезарь!
Антоний. Он — мертвяк! Его сожгли, и пепел его смешался с уличной пылью!
Клеопатра. И все же — Цезарь. Пусти!
Антоний. Сухой, костлявый, больной падучей, с ледяными старческими ногами!
Клеопатра (упрямо). И — Цезарь все же. Пусти, ты делаешь мне больно!
Антоний. По ночам его мучили страхи. Ему снилась отрубленная голова Помпея. И убил его собственный сын, Брут, которого понесла от него целомудренная Сервилия! И ты была у него не единственной, он перепробовал половину женщин Рима…
Клеопатра. Но любил он меня. Одну меня! Пусти, ты сломаешь мне руку! — одну меня. Всегда. Пусти! Он и сейчас меня любит…
Антоний (на мгновение опешил). Мертвый?!
Клеопатра. И сейчас тоже! Пусти, больно! Я буду кричать!
Антоний (с холодной яростью). Что ж, я облегчу ему дело… Раз он любит тебя, хоть и мертв… Он — там, ты — здесь… Я помогу вам. (Опрокидывает ее на ложе.) Иди, иди к нему, спеши! Он ведь ждет тебя! (Душит ее.)
Клеопатра. Ты задушишь меня!.
Антоний (не разнимая рук). Ждет тебя! Пялит пустые глазницы! Гремит костями! Ложись под него, зачни от него мертвяков! Тварь!
Клеопатра. Ты убьешь меня!.
Антоний. Подстилка! Сучка! Ненасытная прорва!.
Клеопатра. Мне нечем дышать! Цезарь!
Антоний. Его нет! Нет его!. (Вдруг заплакал — беспомощно, жалко.)
Клеопатра (пытаясь вырваться из его рук). Пусти!.
Антоний (отпустил ее; плачет навзрыд). Двенадцать лет… опоила меня, околдовала… сделала посмешищем, бабьим прихвостнем… растоптала мою жизнь… (Закрыл лицо руками.) За что? За что?!.
Клеопатра (поднялась на ноги; холодно). Что же ты не душишь меня? Ты передумал?
Антоний (плачет). За что?!
Клеопатра. Может быть, ты меня уже не ревнуешь?
Антоний (сквозь рыдания). Я плюю на тебя!
Клеопатра. Или ты уже не любишь меня?
Антоний. Плюю!
Клеопатра (потирая ладонями шею). Когда ты душил меня, ты мне нравился больше. Ты хоть был похож на мужчину.
Антоний. Я не хочу марать о тебя рук!
Клеопатра. Вырезать целые народы, распять рабов, отравить друга, заколоть лучшего из вас — на это вы, римляне, способны… но задушить из любви и ревности слабую, беззащитную женщину — это вам не под силу. (Искренне.) Жаль.
Антоний (отнял руки от лица). Тебе жаль, что я не убил тебя?.
Клеопатра (мягко). Мне жаль тебя, плачущего, как обиженный ребенок… Ну перестань, перестань, как не стыдно!. Мне жаль и себя — что я полюбила такого плаксу, такую размазню…
Антоний (все еще всхлипывая). Ты меня не любишь! Ты никогда меня не любила, ты всегда лгала. Ты и ему лгала! Ты лживая, злая… ты не любишь меня!
Клеопатра. Увы, Антоний, люблю… Хоть частенько и спрашиваю себя — почему тебя?. Нет, я люблю тебя, я не лгу. Я слишком горда и устала, чтобы лгать самой себе. Поди сюда, мой Геракл. Мой хнычущий лев. Поди сюда. Я тебя утешу. Я люблю тебя. (Обнимает его.) Я обещаю тебе все забыть.
Антоний (все еще по-детски всхлипывая, зарылся головой в ее колени). За что, Клеопатра?. За что?!
Клеопатра (гладя его по голове). За что я люблю тебя?. За что ты меня душил?. За что я любила его, за что теперь ненавижу, бегу?. — ты как ребенок, который хочет сломать игрушку, чтобы узнать, почему она ему нравится. А вся-то мудрость состоит в том, что начинаешь понимать: за вопросом не обязательно следует ответ. Ну перестань, перестань…
