Теннесси Уильямс - Лето и дым
Альма. А мне приятно получать их в подарок.
Нелли. А фирмы какой, знаете? «Мэзон Бланш»!
Альма. Неужто?
Нелли. А пахнет как — понюхайте!
Альма. «Сашэ роз»! Просто слов не нахожу выразить, как я растрогана!
Нелли. А карточка?
Альма. Карточка?
Нелли. Вы уронили ее. (Подняв карточку, передает Альме.)
Альма. Какая я неловкая! Спасибо, Нелли. «Joyeux Noel…[12] Альме… от Нелли и (медленно подняв глаза)… Джона»?..
Нелли. Он помогал мне обертывать подарки вчера вечером. Как подошли к вашему, стали о вас говорить. Не икалось вам?
Завывание ветра.
Альма (окостенело сгорбившаяся; на скамье). А вы разве… плохо обо мне говорили?
Нелли. «Плохо»?! Да мы вас до небес превозносили! И как вы повлияли на него — он тоже рассказывал!
Альма. Повлияла?
Нелли. Рассказывал о ваших беседах — таких чудесных и как вы поддерживали его летом, когда он был сам не свой… И что только благодаря вам он сумел перенести этот тяжкий удар — смерть отца. И что…
С трудом выпрямившись, Альма поднялась со скамьи.
Куда вы, мисс Альма?
Альма. К фонтану, налиться.
Нелли. …и что в ту ночь вы пришли к нему, как милосердный ангел!
Альма (отрывисто и резко рассмеявшись, у фонтана). В Глориоз-Хилле один только ангел — вот! (Наклонившись, пьет). Тело из камня а кровь — водичка минеральная.
Еще громче завывает ветер.
Нелли. Брр!.. До костей пробирает!
Альма. Пойду домой. И вам пора, Нелли, — вон еще сколько подарков разносить… (Двинулась.)
Нелли. Подождите, я ведь еще самого главного вам не…
Альма. Пойду. Всего доброго.
Нелли. До свиданья, мисс Альма, до свиданья! (Подхватила свою нарядную корзинку и, залившись пронзительным смехом, метнулась в другую сторону, юбку ее рвет ветер.)
Темнота.
Картина одиннадцатая
Спустя час. У Джона.
Очертания дома (викторианский стиль) образуют как бы архитектурную рамку интерьера; в нем один лишь неправильной формы — фрагмент стены, тот самый, на котором анатомическая схема; в целом же сцена открыта — вплоть до задника.
Крылья каменного ангела и позолоченный флюгер на одном из шпилей в глубине тронуты нежно-золотистым светом. И до самого конца картины — песня ветра; то взметнется, то сникнет.
За белым эмалевым столиком, склонившись над микроскопом — Джон.
Колокол в отдалении бьет пять, и под звуки его ударов нерешительно входит Альма. На ней рыжевато-коричневый костюм и в тон ему шляпка с перьями. Меняется освещение: пока бьет колокол, солнце за тучей — каменный ангел и шпиль в глубине тускнеют.
Затем солнце проглядывает снова.
Альма. Не желаете даже здороваться?
Джон. Мисс Альма! Здравствуйте!
Альма (за оживлением ее — панический страх). Белизна просто слепящая: глазам больно! (Смеясь, прикрывает глаза.)
Джон. Все заново оборудовано, мисс Альма.
Альма. Все заново, а схема — та же.
Джон. Так и устройство наше все то же.
Альма. Жаль — скучно! Меня ангина замучила.
Джон. А кого она здесь не мучает? Отопление ни к черту — камины!
Альма. Спереди вроде тепло, а спина мерзнет!
Джон. Вот-вот, а вышел в другую комнату — и простыл.
Альма. Ужас!
Джон. Стукнул бы разок настоящий мороз — может, старое и что хоть в новых домах надо печи как следует класть!
Свист ветра.
Альма. Странная какая погода.
Джон. Да? Не выходил сегодня.
Альма. Ветер с залива метет огромные белые… как их?., кучевые, да?., облака! Ха-ха! Он словно поклялся во что бы то ни стало сорвать мне перья со шляпки… как тот наш фокстерьер — помните, мы держали — Джекоб была его кличка… — цапнул мне как-то перья со шляпки и давай носиться по двору, точно с трофеем каким!..
Джон. Джекоба помню. Куда он девался потом?
Альма. Джекоб? Таким стал немыслимым воришкой, что пришлось отправить к знакомым, в сельскую местность. Так что дни свои он кончил сельским сквайром. О его подвигах просто легенды…
Джон. Сядьте, мисс Альма.
Альма. Я вам, наверно, мешаю?..
Джон. Нет-нет… Мне сообщили о вашей болезни, и я звонил. Отец ваш сказал, что врач не нужен.
Альма. Я нуждалась только в отдыхе… Вы большей частью были в отъезде…
Джон. В Лайоне, в клинике. Доводил до конца начатое отцом.
Альма. …Увенчав себя нежданно-негаданно славой!
Джон. И искупив прегрешения честным трудом!
Альма. Хочу сказать вам — пусть лучше поздно, чем никогда, — как я рада, как счастлива за вас. И как… как горжусь вами. Почти так же, наверно, как отец ваш… если бы он… А вы… вы теперь счастливы, Джон?
Джон (с неловкостью, не глядя на нее). Примирился с жизнью. Чего еще желать?
Альма. Чего еще? Многого. Исполнения мечтаний — пусть даже самых несбыточных.
Джон. Лучше довольствоваться малым.
Альма. Не согласна! По мне — стремись как можно к большему, но приготовься и к неудаче. (Встала, подошла к окну.) Да, прихворнула я. Помните, вы сказали летом — у меня доппельгенгер. Меня все мучило это, и я разыскала наконец в справочнике… Не знаю, благодарить вас или нет, но теперь поняла во мне как бы второе «я», скрытое!.. Да, неважно я себя чувствовала… Одно время было такое ощущение, будто вот-вот умру…
Джон. Когда же оно было у вас, это ощущение?
Альма. В августе. Сентябре. Но теперь его уж развеял ветер с залива — развеял, как дым, и знаю, что не умру. А был бы такой простой исход!..
Джон. Как сердце, не беспокоит? (Предпочел укрыться за профессиональной маской; достает серебряные часы, слушает ее пульс.)
Альма. Так-так. А теперь — стетоскоп.
Взяв со стола стетоскоп, он расстегивает ей жакетик. Она смотрит на его склоненную голову, и вот ее руки в перчатках сами собой поднялись и медленно, непроизвольно опустились ему на макушку. Он неловко встает, а она вдруг приникла к нему и прижалась ртом к его губам.
Что же молчите? Язык проглотили?
Джон. Что мне сказать, мисс Альма?
Альма. Решили вернуться вспять — снова «мисс Альма»?
Джон. Мы и не переступали эту черту. Альма. Как же не переступали? Так близки были — почти дышали одним дыханием.
Джон (смущенно). Не знал. Не чувствовал. Альма. Да? А я так знала. Чувствовала. (Ласково прикоснулась рукой к его лицу.) Вы что — бриться стали аккуратнее? Раньше порезы на подбородке были — цветочной нудрой присыпали… Джон. Бриться стал аккуратнее.
Альма. Тогда понятно. (Пальцы ее всё на его лице — легкие прикосновения: вверх — вниз, словно читает свою книгу слепой.)
Он испытывает смущение и неловкость. Осторожно убирает ее руку.
Теперь уж, значит… невозможно?..
Джон. Не пойму, о чем вы.
Альма. Прекрасно понимаете! Так постарайтесь же быть честным со мной. Я ответила вам как-то отказом. Вы помните, конечно, когда; и петушиный бой помните, и истошный рев оттуда… А теперь вот я передумала, нет, не то даже — просто девчонка, которая ответила вам отказом… ее нет больше: умерла еще летом… в дыму задохнулась: горело у нее что-то внутри. Так вот, ее уже нету в живых, этой девчонки, но она мне… колечко оставила — видите? То самое, которым восторгались вы, — топаз с жемчужинками… И еще сказала она, когда колечко мне надевала на палец: «Помни, — сказала, — я умираю нищей, с пустыми руками, так ты уж позаботься, чтоб хоть в твоих что-то было!» (Сбросила перчатки, снова стиснула руками ему голову.) «А как же гордость?» — спрашиваю. «Отбрось ее, — говорит, — раз мешает взять то, что нужно тебе позарез!»
Джон взял ее за руки.
Тогда я говорю: «А что, если я не нужна ему?» И не расслышала, что она в ответ, — может, даже вообще не ответила: губы ее уж не двигались… да и дышать она, видно, перестала!
Он осторожно снял с лица ее молящие руки.
