Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)
— Мам, пожалуйста, давай не будем больше об этом...
— Лили...
— Ты же знаешь — мы будем общаться, несмотря ни на что, — произнесла она как можно мягче и спокойнее: ее мать была не из тех родителей, которые всерьез мешают дочерям встречаться с друзьями.
— Знаю, — ответила мама, и на этот раз в голосе ее было что-то болезненное, почти... страх. Лили невольно ощутила раздражение, но усилием воли подавила это чувство.
Мама вправе опасаться Сева, он и впрямь кажется зловещим. Она просто не знает, что он ни за что не причинит мне вреда, и это не ее вина.
Лили сама когда-то этого не знала и его боялась — и одновременно боялась, что его вот-вот схватят и отдадут дементорам. Но после той битвы, когда он ее спас, из двух ее страхов остался только один. Потому что тот, кто рискует ради тебя жизнью, тебе не враг.
— Лили... — сказала мама и осеклась. Лили устремилась к ней через всю прихожую и крепко обняла, уткнувшись носом в аромат гардении и апельсинов.
— Все хорошо, мама, — пробормотала она.
— Нет, не все. Лили, ты повздорила с этим мальчиком полгода назад — даже не думай, я не забыла, как обстояли дела в начале лета — потом прошлой ночью я обнаруживаю, что ты плачешь из-за ребенка, а затем вдруг оказывается, что вы с ним — с Северусом — помирились?.. Здесь точно есть какая-то связь, я уверена.
Лили невольно поморщилась — попыталась это скрыть, но не успела; мама заметила и впилась в нее глазами — требовательно, почти отчаянно.
— Лили, пожалуйста, скажи мне правду, — попросила она грустно. Лили почувствовала слезы в уголках глаз; сморгнула их — и едва не проиграла эту битву, когда мама осторожно коснулась ее лица. — Он лучший лжец, какого я только встречала — ему бы я поверила. Но ты... даже если бы я не была твоей матерью — ты краснеешь, когда врешь.
— Рыжие легко краснеют, — пробормотала Лили, скривившись.
Мама улыбнулась — мимолетно, будто не замечая этого; ее палец легонько выписал круг на щеке дочери.
— Лили — правду.
Лили закусила губу; глубоко вдохнула — воздух наполнил легкие, распирая грудь; и наконец вытолкнула его наружу вместе со словами:
— Я... не могу, мам. Не могу рассказать.
Мама не сводила с нее глаз.
— Я бы честно хотела — очень-очень — но не могу. Это, — поколебавшись, она все-таки продолжила, — это связано с моим миром — с магией. Я ничего не могу тебе рассказать.
Про себя Лили взмолилась: ох, только бы в этих словах оказалось достаточно искренности, чтобы лицо ее не выдало. Парадоксальность этой ситуации от нее не ускользнула: два года она мечтала — тысячи и тысячи раз — чтобы мама была жива, чтобы с ней можно было поделиться миллионом пустяков про Джеймса и Гарри, даже рассказать насчет Северуса — что она всерьез опасается за его душу, во всех возможных смыслах... И вот ее желание исполнилось, но она не может ни о чем даже заикнуться.
Нежно, бережно мама убрала Лили за ухо выбившуюся прядь волос.
— Ты все еще моя доченька, — сказала она так печально, что у Лили защипало глаза, и к горлу снова подступили слезы. — Возможно, колдовать я и не умею, но если кто-то — кто угодно — захочет навредить моей доченьке, он очень горько пожалеет, что твоя мама именно я.
Лили улыбнулась сквозь нахлынувшую боль. Ах, если б только все было так просто — а ведь когда-то ей казалось, что так оно и есть...
— Мамочка, ты у меня самая лучшая, — сказала она дрожащим голосом и прижала мать к себе покрепче, чувствуя, как та обнимает ее в ответ.
— А ну кыш убираться на столе, — мама отпустила ее и подтолкнула к ведущей наверх лестнице. — Кажется, нам крупно повезло, что твой Северус не возник в центре столовой и не перебил весь парадный фарфор.
Лили поцеловала мать в щеку и взлетела по ступенькам, думая, что если б только ее родные хоть раз в жизни видели аппарацию, они бы сразу догадались, что Северус забрался в комнату через окно.
* * *
Северус приземлился на очередную ни в чем не повинную урну — та покатилась по переулку, изрыгая содержимое — и несколько мгновений просто лежал на холодной мостовой — снизу что-то мокрое, сверху капает другое что-то мокрое — не обращая внимания на оставшуюся в морозном воздухе мусорную вонь. Он сам чувствовал себя как эта урна.
Я был Пожирателем Смерти.
Я знаю. Узнала еще тогда, когда ты меня спас.
О Боже, его сейчас стошнит. Его уже много лет как не тошнило ни от чего, кроме самых изощренных пыток.
Но это и есть пытка.
Он умудрился все-таки не расстаться с обедом — в основном потому, что переварил эти свиные шкурки еще несколько часов назад; несмотря на то, что только что случилось — на то, что он только что узнал — Северус на самом деле основательно проголодался. За исключением тех лет в Хогвартсе, в молодости он никогда не ел досыта — а потом, когда стал вероломным предателем, довольно быстро усвоил, что иногда наедаться просто непродуктивно, а иногда, наоборот, лучше воспользоваться подвернувшейся возможностью и не слишком... привередничать.
Он заставил себя подняться с земли, из этой грязной лужи, и похромал из переулка на улицу, что вела к приюту.
Стены ночлежки содрогались от басовитых переливов церковной музыки. На ужин снова был суп — вероятно, потому, что он лучше согревал; Северус как раз подчищал пальцем остатки со стенок миски, когда к нему повернулась та попрошайка с пятью фунтами — Господи, неужели это было только сегодня? — предлагая поделиться с ним джином и сладостями.
— Что с твоей родней? — поинтересовалась она. В ночлежке было тепло, и от нищенки несло так же отвратительно, как и от других бездомных. Северус подозревал, что скоро с ним случится то же самое — если только уже не случилось.
— Без них куда лучше, — ответил он — и даже не солгал.
Кивнув, она протянула ему бутылку джина, но он взял только шоколадный кексик. Алкоголь никогда ему особо не нравился — отчасти из-за вкуса, который он не ценил, отчасти из-за неприятных ощущений — головокружения, сонливости, вялости... И, конечно, еще в этом была виновата статья в медицинском журнале, которую он прочитал еще подростком — там говорилось, что склонность к алкоголизму передается по наследству. Поэтому он всегда ограничивался в лучшем случае двумя бокалами вина за ужином — ибо, когда дружишь с Малфоями, вино не пить невозможно; благо еще, что Люциус всегда считал его слишком плебеем и не предлагал насладиться хорошим бренди.
Когда в ночлежке выключили свет, он еще долго лежал на койке — не сонный, нет, но отчаянно уставший, уставший до такой степени, что лучше бы уж оставался мертвым. Что бы его сюда ни вернуло — неужели оно не могло выбрать кого-то другого?
Лили было не шестнадцать, а двадцать один, и она тоже умерла.
Это означало, что до недавнего времени она была замужем за... ним. И, должно быть, до сих пор любила... его.
"Вот уж воистину, — подумал Северус, — в жизни ли, в смерти ли — все равно я в жопе".
Он перекатился на бок, ныряя в пустые объятия окклюменции, утекая подальше от воспоминаний Лили об ослепительном зеленом свете. Главный подвох легилименции: как только ты оказываешься у кого-то в голове, его воспоминания становятся твоими.
* * *
25 декабря 1976 года, Рождество
В то утро Лили разбудила Петунья, которая по-слоновьи топала то вверх, то вниз по лестнице, периодически шумно хлопая дверями. Когда такое времяпрепровождение ей надоело, она включила пылесос и начала чистить ковер. Лили заподозрила, что это страшная месть за вытащенную вчера волшебную палочку, и окончательно утвердилась в своей догадке, когда сестра — явно нарочно — грохнула пылесосом о дверь ее комнаты.
И все-таки она осталась лежать в кровати, не желая дать понять Петунье, что та преуспела. Этой ночью Лили приснился странный сон — не то чтобы совсем странный по меркам сновидений, просто какой-то... неожиданный, что ли? И все же не совсем. Ох, она окончательно запуталась.
Ей снилось, что она шла по берегу реки, от которой пахло морем. Разумеется, во сне не было запахов, но она ясно помнила, как шла и думала: "Как странно, здесь пахнет морем". А потом она подняла глаза, и на другом берегу реки стоял Северус — но она его едва узнала, потому что он выглядел гораздо старше, хотя все равно без малейших сомнений оставался Северусом.
— Сев! — он и так смотрел прямо на нее, но во сне она все равно его позвала. — Как ты туда попал?
— Не знаю, — произнес он этим своим гладким, безупречным, свободным от эмоций голосом. — Как ты туда попала?
— Можно ли как-то перебраться на другой берег? — она и правда хотела это выяснить.
— Полагаю, нам стоит пройти дальше — может, река где-нибудь станет уже, — ответил он. И они все шли и шли, каждый по своему берегу, но река все не сужалась и не сужалась. Потом Северус промолвил: "Здесь пахнет морем", — и Лили проснулась в темноте, потому что до рассвета оставалось еще несколько часов, и она лежала и думала, что голос Северуса напоминал ей гул океана.
