Артур Миллер - Цена
Виктор. Потому что вошел сюда так, будто ничего и не было.
Эстер. Ну и что из этого?
Виктор. По-твоему, я могу промолчать?
Эстер. А что ты можешь сказать ему?
Виктор. Значит, по-твоему, я просто должен взять у него деньги и заткнуться?
Эстер. А какой смысл копаться в прошлом?
Виктор. Ты говоришь так, словно начисто все забыла. Еще немножко, и может показаться, что я все выдумал. Ты иногда совершенно выбиваешь меня из колеи — да, вполне серьезно! — когда, например, начинаешь твердить о пенсии. Так, словно у нас всю жизнь только и было света в окошке, что эта пенсия!
Эстер. Хорошо, но при чем все это сейчас?
Виктор. Я не возьму этих денег, не поговорив с ним.
Эстер. Тебе неприятно, что он оказался порядочным человеком?
Виктор. Да, мне неприятно думать, что он порядочный.
Эстер. Если ты откажешься от этих денег, тебе придется хотя бы объяснить мне почему! Легче всего валить наши беды на него, на систему, еще бог знает на что. Даже когда ты можешь поступить, как тебе вздумается, — ты ни на что не способен решиться, вот что меня бесит! (Молчание. Она тихо добавляет.) Ты возьмешь эти деньги.
Он молча смотрит на нее.
Слышишь?! Ты возьмешь эти деньги! А иначе — хватит с меня, ты понял? Если ты не способен с места сдвинуться, это не значит, что и я должна застрять вместе с тобой! Вот теперь я сказала тебе все, что думала!
Из спальни доносится какой-то шорох. Она выпрямляется и застывает. Виктор приглаживает волосы медленным выжидательным движением, как человек, готовящийся к схватке. Уолтер выходит из спальни, улыбаясь и покачивая головой.
Уолтер. Ну, ребята, это тигр! И как вы с ним спелись? Ты что, знал его раньше?
Виктор. Откуда? А что он говорит?
Уолтер. Он все еще норовит купить все разом! (Смеется.) Он говорит, что ты добавил ему пять лет жизни тем, что позвонил. (Садится. Небольшая пауза.) Мы, кажется, друг друга не совсем понимаем, а?
Виктор. Да, Уолтер. Я, как бы это сказать… В общем, мне не все ясно…
Уолтер. А что такое?
Виктор медлит с ответом.
Выкладывай! Нам не так уж много осталось жить!
Виктор. Хорошо. Обойдусь одним примером. Когда я звонил тебе и в понедельник, и во вторник, и опять — сегодня утром…
Уолтер. Я ведь уже объяснил.
Виктор. Я звонил тебе не от нечего делать. Но твоя больничная сестра разговаривала со мной так, словно я осатанел вам своими приставаниями. Это унизительно.
Уолтер. Мне очень неловко, ей не следовало так говорить с тобой.
Виктор. Я верю, что тебе неловко. Но я не верю, что такой тон разговора со мной появился у нее ни с того ни с сего.
Уолтер. Ты ошибаешься. С ней это вообще бывает. Я никогда не говорил при ней о тебе в таком тоне. Можешь мне поверить. Мне это ужасно неприятно. Я просто был занят по горло, вот и все.
Виктор. Ну что ж, ты спросил, я тебе объяснил.
Уолтер. И правильно сделал! (Короткая пауза, напряжение возросло, но Уолтер рискнул улыбнуться.) Так как же насчет этого фокуса с налогом? Он готов оценить все в двадцать пять тысяч. (Сделав усилие над собой.) Если бы ты согласился, я охотно, с радостью отдал бы тебе все деньги, которые сэкономлю на этом деле.
Эстер. Двенадцать тысяч?
Уолтер. Сколько бы ни было!
Пауза. Эстер смотрит на Виктора.
По-моему, тебе уже недалеко до пенсии?
Эстер. Срок уже вышел, но он все никак не решит, что ему делать дальше.
Уолтер (смущение его все заметней). Тогда тем более деньги тебе будут кстати. А мне они не нужны, вот и все. По правде говоря, я уже давно собирался позвонить тебе.
Виктор. Зачем?
Уолтер (внезапно со странным коротким смешком протягивает руку и хлопает Виктора по колену). А ты подозрительный!
Виктор. Я просто пробую понять что к чему.
Уолтер. Да, конечно. Ясно. А я просто считаю, что наступило время возобновить наше знакомство. Только и всего.
Виктор. Послушай, Уолтер. Я ведь несколько раз звонил тебе и раньше, до всей этой истории с мебелью — года три назад…
Уолтер. Я был болен.
Виктор. Вот оно что… Я много раз просил передать тебе, что я звонил.
Уолтер. Я был очень болен. Лежал в больнице.
Эстер. А что случилось?
Уолтер (короткая пауза. Словно колеблясь, стоит ли это говорить). Сильное нервное истощение.
Виктор. Я об этом понятия не имел.
Уолтер. Собственно говоря, я еще только возвращаюсь к делам. Перерыв был почти в три года. Но я начинаю думать, что мне это пошло на пользу. Мне еще никогда не жилось так хорошо.
Эстер. Ты очень изменился, я сразу заметила.
Уолтер. Мне тоже так кажется, Эстер. Иначе живу, иначе думаю. Живу в небольшой квартире; от своих богаделен я тоже отказался, и…
Виктор. От каких богаделен?
Уолтер. У меня было три дома для престарелых. На стариках зарабатывают большие деньги — это не трудно понять: дети не знают, что делать, дети в отчаянии — куда им сбыть престарелых родителей? Но с этим делом я тоже покончил. И бросил играть на бирже. Теперь половину времени я провожу в городских больницах. И представьте себе — ожил. Впервые в жизни чувствую себя человеком. Я врач, и я лечу — больше ничего. (Пытается заговорщически улыбнуться.) Конечно, иной раз и теперь выдоишь кого-нибудь побогаче, но только так, чтоб самому хватало на жизнь — не больше.
Он говорит так, словно только ради этой исповеди и шел сюда, и теперь ждет, что ему ответит Виктор.
Виктор. Что ж, очевидно, все это здорово…
Уолтер. Вик, всего, что мне надо сказать тебе, не переговоришь и за месяц! У меня никогда не было друзей — это для тебя не новость, а теперь они есть. Да, есть, и хорошие. Слишком многое в жизни приходит не сразу. Начинаешь жизнь, желая быть первым, а чтобы быть первым, надо быть фанатиком, это закон — и против него не попрешь. Тебе надо все больше и больше знать, а у тебя все меньше и меньше времени. И ты беспощадно выпалываешь из своей жизни все лишнее, включая людей. Но когда-нибудь все равно наступает момент, когда ты понимаешь: нет, не ты сделал все, что хотел в жизни, а жизнь сделала с тобой все, что хотела, превратив тебя — человека — в еще одно приспособление для извлечения денег из других людей. И постепенно все глупеешь. Каких только фокусов не проделывает с человеком чувство власти над ближним. Тебе кажется, что страх, который ты вселяешь в людей, заставляет их любить тебя. И ты в ответ на это сам начинаешь любить их. А потом все рассыпается и остается один страх. Однажды я обнаружил себя в собственной гостиной, пьяного, с ножом в руке и твердым намерением убить собственную жену.
Эстер. О боже!
Уолтер. Да, да, и я чуть не сделал этого. Но когда человек спятил — если, конечно, не навсегда, — в этом есть свой плюс. Ты начинаешь видеть этот ужас, не тот, когда волосы дыбом, а тот медленный, ежедневный страх, в котором разом все — и честолюбие, и осторожность, и жажда денег. И главное, что мне хотелось сказать тебе, когда я думал о встрече с тобой, — это что именно ты помог мне понять самого себя.
Виктор. Я?
Уолтер. Да. Тем, что ты сделал. Я долго не мог этого понять, Вик. Ведь если по совести, ты был способнее меня. И когда ты столько лет продолжал тянуть свою лямку в полиции, мне казалось… Понимаешь, пока я не заболел, мне даже не приходило, не могло прийти в голову, что ты просто сделал выбор.
Виктор. Выбор? Какой?
Уолтер. Ты хотел жить настоящей жизнью. А это дорого обходится! (Он заметил, что, наконец, затронул в Викторе какую-то струнку.) Представь себе, я дошел до страха перед собственной работой. Под конец я не мог оперировать. Бывают случаи, когда, оставь человека в покое — и он может прожить еще год-два, а положи его на стол — и он может умереть у тебя под ножом. Практически решение зависит от тебя. И случается, что вытаскиваешь пустой номер. И на это можно идти, если твердо знаешь — ради чего. Или, наоборот, — если вообще об этом не думаешь. Так я и делал. До поры до времени. Потом у меня пошли неудачи, одна за другой, и за всеми ними стояло одно и то же — люди поступали ко мне от других специалистов с диагнозом: неоперабелен. И мне вдруг сделалась ясна цепь причин, заставлявших меня браться за это дело. Я трижды шел на риск, имея минимум шансов, и трижды терпел поражение. Но если так — спрашивается: как я могу идти на риск там, где умывают руки даже самые компетентные люди. Самый простой ответ: иду на риск, чтобы добиться невозможного, чтобы посрамить конкурентов. Ну что ж, великолепно! При одном условии: не углубляться и подавить в себе потребность узнать, что же лежит там, за этим? Но я углубился. И понял: там, глубже, лежит страх. Он лежит в самом центре моего существа и все эти тридцать лет направляет мои руки хирурга, и мой разум, и мое честолюбие.
![Светлана Чистякова - Наследники Падших Книга вторая Трудно признать [CИ]](/uploads/posts/books/3156/3156.jpg)
