Анджей Стасюк - Ночь: Славянско-германский медицинский трагифарс
Обзор книги Анджей Стасюк - Ночь: Славянско-германский медицинский трагифарс
Анджей Стасюк
Ночь
Noc. Słowiańsko-germańska tragifarsa medyczna: Andrzej Stasiuk (2005)
Перевод Марины Курганской
Хор
Они брали солидный тяжелый автомобиль и въезжали в магазин сквозь витрину.
Забирали золото, серебро, бриллианты и возвращались в свои полудикие города на Востоке. «Гляньте! Гляньте! Уже едут!» Так кричали девушки, которые ждали их, ждали духов, юбок с блестками и обитых кожей сидений в угнанных автомобилях.
И только потом их чуяли цепные псы, псы, стерегущие полудикие города на Востоке.
Здесь они оставляли машины открытыми посреди улиц и площадей и уходили к девушкам, в черное небытие ночи.
Но утром оживал страх. Поэтому они выскальзывали за дверь незаметно, возвращались к своим машинам и принимались колесить по улицам восточных городов. Как древние кочевники — сбившись в стаю, постоянно в движении, всегда начеку.
Стосковавшиеся по вещам бедняки — для них собственность всегда была чужой и никогда своей собственной.
Они развлекаются, сжигая бензин. Описывают круги — трусливо, не отъезжая далеко, чтобы не терять друг друга из вида. Подражают тому, что увидели в телевизионных передачах, которые доходят сюда со всех концов света, в эти их восточные города с домами, похожими на ветхие шатры.
Они привозят с Запада бриллианты, потому что ничего другого там нет. Пригоняют автомобили, потому что Востоку от Запада больше ничего не нужно.
Автомобили доживают свой век в песках Монголии.
«Мерседес» счастлив — он должен наращивать производство. «Ауди» тоже счастливо, и BMW тоже, потому что на модели Х5 ездит сын цыганского барона всей Молдавии.
Но больше всех счастлив «Мерседес», ведь остовы его машин, как чешуя, покрывают прекрасное тело Албании.
Они угоняли солидный тяжелый автомобиль и въезжали в магазин сквозь витрину.
Брали золото и серебро и возвращались в свои сонные города на Востоке.
Однажды из окна высунулся хозяин и застрелил одного из них.
Они не верили своим глазам. Ведь вещей, бриллиантов и автомобилей было столько, что те казались ничьими, брошенными, лишними, никому не нужными, почти что общими.
Потом, в темноте, сбившись в кучу и вслушиваясь в собственное дыхание, они шептали:
Смотри-ка, выстрелил…
Смотри-ка, смог убить…
Такого не забывают…
Чему их учили в школе…
Растили щенка от рождения…
А потом взяли да и убили…
И после содрали с него шкуру…
Если бы им не велели, они бы не убили…
А когда им велят, они сделают что угодно…
Они ничего не делают для души?..
Для души они слушают приказы…
А этому кто велел?..
Этот по велению долга…
Наверняка где-то было написано, что ему можно…
Или что он даже обязан…
Надо — значит, надо, куда деваться…
Такого не забывают…
Впитывают с молоком матери…
И потом это в крови до конца жизни…
Что-то теперь с нами будет?..
Куда нам теперь податься?..
Откуда взять брильянты?..
Откуда — автомобили?..
Поедем к русским…
У них нет автомобилей…
Есть, но мало, и стерегут их…
Русский убьет на месте…
От русского жди чего угодно…
Бывает, ему просто лень…
А не лень — убьет со скуки…
Или развлеченья ради…
Или скажет, чтобы шли подальше…
Он считает, что всё можно…
Что ни сделай, всё едино…
По-любому, как было, так и будет…
Получится, как всегда получалось…
Поэтому у них так мало своих автомобилей…
Поэтому краденых им нужно много…
Для них краденый лучше своего родного…
Да, свои у них ни к черту…
Ломаются с ходу…
Хотя они пытались…
Хотя передирали…
Хотя делали точно такие, только хуже…
Там ломается все — знай завози снова…
Они думают, это что-то изменит…
Да…
А вот в русского тот стрелять бы не решился…
Русских они боятся…
Больше всего на свете…
Такого не забывают…
Отдали бы им все машины…
Увидят угнанный «мерс» в Москве и рады…
Или «бумер» в Петербурге…
О-о-о, русский украл! — восклицают…
На колени встать готовы…
Если б русский им велел, сами б отдали…
Кое-кто из них хотел бы походить на русских…
Да куда им…
Русским быть трудно…
Вот они и злятся…
Им кажется, они могут все на свете…
Но как русские они быть не способны…
Это надо умудриться — хотеть быть русским…
Им кажется, что русский всё может…
Что для него нет запретов…
Так им кажется…
Ведь русские, когда к ним пришли, делали что хотели…
Такого не забывают…
Они тоже хотели бы делать что хотят, да боятся…
Русский сделает, что захочет, и они ему всегда прощают…
А как они тогда пришли к нам, только убивали…
Наших женщин они не хотели…
Стеснялись?..
Нет, удерживало чувство долга и отвращенье…
Был приказ — со скотом не совокупляться…
А вот когда русские пришли к ним, то делали с их женщинами то и это…
Сношались и убивали?..
Это же русские…
У них можно и то и это…
И стали они завидовать русским, и завидуют до сих пор, да…
Ведь такого не забывают…
Вот что шепчут они в темноте, отъехав на безопасное расстояние. Они прислушиваются к лаю собак в своих городах, и чужой страх служит им утешением. Девушки ждут их в темноте дверных проемов, но они проходят мимо, бросая на ходу: «Идите спать, курвы. Сегодня мы пьем одни за смерть убитого».
Потом выбирают темный-темный дом и берут грязную-грязную скатерть.
Ибо хотят почувствовать настоящее горе. Бросают свои машины, не выключив мотора.
Чтобы ждали их, как верные псы, и чтобы сгорал бензин, потому что и автомобили должны почувствовать горе.
Они пьют водку и запивают пивом. Пьют теплую водку и запивают прогорклым пивом.
Грызут и глотают стекло. Так они представляют себе траур, потому что не в силах поверить в смерть.
Мы не знали, что там можно сгинуть…
Почему нас не предупредили…
Незаметно, чтобы там умирали…
Ни-ни, никакой смерти…
Одна только обеспеченная жизнь…
Все начиналось от самой границы…
Даже старики смотрелись живо…
Розово-румяно…
Безмятежно…
Некоторые даже жирно…
Вокруг одни живые…
Умирают ведь только у нас…
Тогда воют собаки…
А там собаки сидят тихо…
Теперь бриллианты могут лежать себе спокойно.
И владельцы машин пусть отойдут от окон. Собственники — переведут дух.
Этой ночью ничего не случится. Пусть вся страна отдыхает.
Ей ничто не угрожает, ибо они оплакивают смерть, в которую не в силах поверить. Смерть для воров не существует.
Они ее не увидят, смерть прибудет в их город в запаянном гробу. И они станут прикладывать к нему ухо, прислушиваться, принюхиваться и стучать по серебристой крышке.
Глянь, гладкая какая…
Полированная будто…
Ничего через нее не слышно…
Будто ничего там нету…
Ничего не случилось…
Ничем не воняет…
Всё как раньше…
Блестит, как новый «мерин»[1]…
Нет, не как «мерин» —
Блестит… как у кобеля яйца…
Нет, как алюминиевое «ауди»…
Шикарные похороны…
Интересно, его положили голым?..
И целым? Его зашили потом ниткой?..
Когда «потом»?..
После того, как разрезали, чтобы проверить…
Может, он ненормальный, раз ворует…
Ну конечно, потом зашили…
Русские бы не стали…
Они и резать бы не стали — русского воровством не удивишь…
Итак, он возвращается героем. Запакованный столь надежно, что собаки не почуют смерти.
Они почуют лишь страх живых, запах холодного пота и завоют, потому что, когда человек боится, собака боится еще сильнее и припадает к стопам господина. Он возвращается пустой внутри, а значит, уже без страха. Из него вынули всё, и неизвестно, положили ли обратно. Он с Востока, так что могли и не положить. Эти, на Востоке, по-прежнему верят в гадание по внутренностям. Наверно, не положили — чтоб не потакать суевериям или чтоб нельзя было узнать судьбу. Он возвращается героем. Возвращается как святой. Не воняет. Девки останутся без дела, пока пацаны будут пить на серебряной алюминиевой крышке гроба вместо стола.
Взамен девок придут матери и бабки, ибо те ничего не боятся. Даже смерти не боятся, ведь они родились на Востоке.
Не надо ребятам туда ездить…
А куда же…
Здесь пускай ездят! Как Господь судил нам…
Здесь покатаются и сразу назад, потому что бензин на исходе…
