Олег Черенин - Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы
Примечательно, что авторы Справки вообще не анализировали роль Яковенко в операции Абвера, ограничиваясь только одним упоминанием о нем.
Кстати, дальнейшая судьба Зюсь-Яковенко в доступных источниках описывается неоднозначно. В частности, по информации исследователя проблематики репрессий в Красной армии О. Ф. Сувенирова, бывший военный атташе после ареста 7 июня 1937 года был осужден на 15 лет и умер в заключении 23 марта 1942 года. По воспоминаниям же эмигрантского деятеля и агента советских спецслужб И. В. Дорбы выходит, что их знакомство состоялось на пересыльном этапе перед самым окончанием войны, то есть как минимум через два с половиной года после «официальной» даты смерти Яковенко[430].
Правда, нужно оговориться, что воспоминания Дорбы не могут считаться достоверным источником по причине их противоречивости.
В связи с исследованием версии о якобы проводимой Абвером в начале 1930-х годов операции, очень показательным является приводимый в воспоминаниях Оскара Райле следующий эпизод. В частности, он пишет, что адмирал Канарис якобы отказал Гейдриху в его просьбе о предоставлении образцов почерков генералов Рейхсвера фон Секта и фон Хаммерштейна, а также специалиста по их подделке. Уже после московских процессов в одном из разговоров Гейдрих «похвастался» перед Канарисом своими успехами в доведении до Сталина сфабрикованных им материалов о сотрудничестве Тухачевского с германской разведкой. На что Канарис задал вопрос — «в чем смысл» задуманного, иными словами, в чем заключался замысел операции[431]?
Если принять версию Райле в изложении событий за достоверную, а оснований ей не верить у нас нет, то нам придется предположить, что Канарис действительно не был осведомлен о характере проводимой Гейдрихом операции. А если продолжить «логическую цепочку» дальше, то нам, в свою очередь, придется допустить, что Канарис, принимая в 1935 году «хозяйство» от своих предшественников, ничего от них не узнал и об аналогичной «операции Абвера». Отсюда следует, что она либо не проводилась, либо предшественники ее от Канариса скрыли. Последнее предположение вообще невероятно и невозможно.
При анализе таких хитросплетений агентурной деятельности противостоявших друг другу спецслужб важно всегда помнить, что их участники были обычными людьми, со всеми человеческими слабостями и достоинствами. Они могли вольно или невольно ошибаться, сомневаться, приукрашивать результаты своей работы, выдавать желаемое за действительное, подпадать под влияние агентуры и т. д. Все эти противоречия отражались в служебной документации в виде отчетов о встречах с источниками, обобщенных справках по результатам работы, служебных записках.
Например, авторы Справки, описывая противоречивые сведения о «главе военного заговора» генерале Тургуеве (Турдееве, Турганове и т. д.), заостряют внимание на том факте, что даже фамилия генерала доподлинно источнику не была известна и каждый раз на очередной встрече он ее «коверкал».
Из контекста документа резидентуры усматривается, что советские разведчики особо не «заморачивались» по поводу правильности написания фамилии и их больше интересовало фактическое служебное положение «генерала». Они могли предполагать, что при передаче сведений от Хайровского к Поссанеру было возможно некоторое искажение, от которого существо их не менялось. Кроме того, для «австрийских немцев» Хайровского и Поссанера фамилия русского «генерала» на слух воспринималась с трудом, и вполне объяснимо, что они могли путаться при ее произнесении.
Любому профессионалу-психологу или сотруднику агентурной разведки известно, что при передаче информации по цепочке, от человека к человеку, она вольно или невольно искажается. Тем более такое искажение возможно и объяснимо, когда разные люди одно и то же событие, в котором они принимали непосредственное участие, воспринимают и описывают по-разному.
Известен рассказ одного из преподавателей криминалистики, когда, описывая этот феномен в студенческой аудитории, он разыграл сценку с участием статистов. В помещение, где находилось несколько студентов-юристов, внезапно с шумом ворвалась группа посторонних, которые начали изображать потасовку между собой. Когда они быстро исчезли, студентам было дано задание описать внешность и особые приметы участников «потасовки». И вот тут-то выяснилось, что показания «свидетелей» резко различаются. Они не смогли даже назвать точное число участников розыгрыша.
Советские разведчики на практике знали эти особенности человеческого восприятия. Они также знали, что память и внимание человека избирательны, как противоречивы оценки тех или иных событий или сведений. То, чему агенты могли не придавать особого значения, для разведчиков было важно, и наоборот, агент мог считать, что сведения, которыми он обладает, ценны, а для разведчика интереса абсолютно не представляют. Поэтому Шнеерсон вновь и вновь возвращался к вопросу о «генерале Тургуеве» и требовал от Поссанера подробностей и малейших деталей по существу информации.
Авторы Справки пишут: «Все эти и другие сведения о “военной партии”, о будущем “русском правительстве”, о советских военачальниках, поступавшие в ОГПУ-НКВД от своей агентуры в Германии, длительное время не только не находили какой-либо реализации, но и вызывали сомнения у многих работников иностранного отдела ОГПУ».
Что подразумевалось авторами Справки под «реализацией», нам трудно судить. Если исходить от общепринятого положения, что такая важная, государственного значения информация реализуется только в виде информирования руководства страны, то нам известно, что Сталин с содержанием материалов Хайровского — Поссанера в 1932–1933 годах был ознакомлен[432]. И мы также знаем, что органы безопасности СССР не ограничились проверкой-перепроверкой указанных материалов в Германии и Франции. В оперативную разработку военной контрразведки по новому месту службы в Ленинградском военном округе попал бывший военный атташе Зюсь-Яковенко, о результатах которой нам ничего не известно[433].
На допросе в 1937 году бывший начальник 3-го отделения ИНО ОГПУ Штейнбрюк, который в Центре руководил ходом разработки «военной партии», показал: «Эти материалы были доложены Артузову, а последним — Ягоде, причем Ягода, ознакомившись с ними, начал ругаться и заявил, что агент, давший их, является двойником и передал их нам по заданию германской разведки с целью дезинформации. Артузов также согласился с мнением Ягоды и приказал мне и Берману больше этим вопросом не заниматься».
Это высказывание Штейнбрюка без материалов его следственного дела трудно датировать. Следовательно, нам трудно судить, на каком этапе разработки дела о «военной партии» Ягода так отреагировал на материалы Артузова. Возможно, это произошло уже после того, как первичная, еще не проверенная информация была доложена Сталину.
Если поверить словам Штейнбрюка о причинах прекращения разработки «военной партии», то обращает на себя внимание «волюнтаристское» решение Ягоды, запретившего проводить дальнейшую разработку без веских к тому оснований. Не в этом ли эпизоде скрыта одна из причин его падения в 1936 году?
Авторы Справки, делая выводы о недобросовестности Поссанера — Хайровского, неоправданно злоупотребляют понятием «связь с германской разведкой», считая, что сам факт контакта Хайровского с Бергом служит доказательством «провокации» Абвера. Но при этом полностью игнорируется другой неоспоримый факт, что инициатива в вербовочной разработке Хайровского исходила все же от советских разведчиков, решавших конкретную задачу агентурного проникновения в Абвер. Возвращаясь к личности и деятельности Поссанера, необходимо также отметить, что Артузов на допросах на Лубянке называл его нашим «ценнейшим источником» в Германии.
Но к весне 1933 года время, отпущенное Поссанеру как советскому агенту, уже истекало. Нацисты не могли забыть его «прегрешения» перед партией и сомнительный в их глазах случай обнаружения у него при обыске ряда подозрительных материалов. 16 марта 1933 года, после освобождения из нацистского заключения, Поссанер был убит при невыясненных до конца обстоятельствах.
Так что, давая свои нелицеприятные оценки последнему, «Эрих» мог сильно ошибаться в отношении своего агента. У Поссанера в то время уже «горела земля под ногами», и он, возможно, думал уже больше о своем физическом выживании, а не о сотрудничестве с советской разведкой.
Но, прежде чем обратиться к другому источнику сведений о «военном заговоре», попробуем конспективно подвести предварительный итог «делу Поссанера — Хайровского». Итак, все вышеизложенные обстоятельства свидетельствуют о том, что, несмотря на сомнения советских разведчиков в искренности Поссанера, обусловленные, прежде всего, его личными качествами, доверие к нему и в Центре, и у разведчиков в Германии в целом было высоким.
