Гаральд Граф - Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.
Позже выяснилось, что, когда шайка убийц увидела, что большинство команды на моей стороне, она срочно собрала импровизированный суд, который без долгих рассуждений приговорил всех офицеров, кроме меня и двух мичманов, к расстрелу. Этим они, очевидно, хотели в глазах остальной команды оформить убийства и в дальнейшем гарантировать себя от возможных репрессий.
Во время переговоров по телефону с офицерами в каземат вошел матрос с “Павла I” и наглым тоном спросил: “Что, покончили с офицерами, всех перебили? Медлить нельзя”. Но ему ответили очень грубо: “Мы сами знаем, что нам делать”, – и негодяй, со сконфуженной рожей, быстро исчез из каземата.
Скоро всем офицерам благополучно удалось пробраться ко мне в каземат, и по их бледным лицам можно было прочесть, сколько ужасных моментов им пришлось пережить за этот короткий промежуток времени.
Сюда же был приведен тяжелораненый мичман Т.Т. Воробьев. Его посадили на стул, и он на все обращенные к нему вопросы только бессмысленно смеялся. Несчастный мальчик за эти два часа совершенно потерял рассудок. Я попросил младшего врача отвести его в лазарет. Двое матросов вызвались довести и, взяв его под руки, вместе с доктором ушли. Как оказалось после, они по дороге убили его на глазах у этого врача.
Еще раз потребовав от команды обещания, что никто не тронет безоружных офицеров, я и все остальные отдали свои револьверы. После этого мы все прошли в адмиральское помещение, у которого был поставлен часовой, с инструкцией от команды: “Никого, кроме командира, не выпускать”.
Хорошо еще, что пока команда была трезва и с ней можно было разговаривать. Но я очень боялся, что ее научат разгромить погреб с вином, а тогда нас ничто уж не спасло бы. Поэтому я убедил команду поставить часовых у винных погребов.
Время шло, но на корабле все еще было неспокойно, и банда убийц продолжала свое дело. Мы слышали выстрелы и предсмертные крики новых жертв. Это продолжалась охота на кондукторов и унтер-офицеров, которые попрятались по кораблю. Ужасно было то, что я решительно ничего не мог предпринять в их защиту.
Нас больше уже не трогали, и я сидел или у себя в каюте, из которой была видна дверь в коридор, или был у офицеров.
Вдруг я услышал шум в коридоре и увидел нескольких человек команды, бегущих ко мне. Я пошел им навстречу и спросил, что надо. Они страшно испуганными голосами ответили, что на нас идет батальон из крепости: “Помогите, мы не знаем, что делать”. Я приказал ни одного постороннего человека не пускать на корабль. Мне ответили “так точно”, и стали униженно просить командовать ими.
Тогда я вышел наверх, приказал сбросить сходню, и команда встала у заряженных 120-мм орудий и пулеметов.
Мы прожектором осветили толпу, идущую по льду мимо корабля, но, очевидно, она преследовала какую-то другую цель, потому что прошла, не обратив никакого внимания на нас, и скрылась в направлении города. Как позже выяснилось, она шла убивать всех встречных офицеров и даже вытаскивала их из квартир.
После того как команда, столь храбрая на убийство горсточки беззащитных людей и струсившая при первом же призраке опасности настолько, что у тех, кого только что хотела убить, готова была просить самым униженным образом помощи, успокоилась, я опять спустился к себе в каюту.
Находясь на верхней палубе, я видел, что на всех кораблях флота горели зловещие красные огни, а на соседнем “Павле I” то и дело вспыхивали ружейные выстрелы.
Весь остаток ночи я и офицеры не спали и все ждали, что опять что-нибудь произойдет, так как продолжали не доверять команде. Но, наконец около 6 часов утра начало светать, и сразу стало легче на душе; да и выстрелы на корабле окончательно затихли, и все как будто успокоилось.
Тогда я пошел к себе в каюту, думая немного отдохнуть. Осмотревшись в ней, я увидел, что все стены, письменный стол и кровать изрешечены пулями, а пол усеян осколками разбитых стекол иллюминаторов и кусочками дерева.
Печальный вид каюты командира линейного корабля во время войны и после боя, но не с противником, а со своей же командой!..
Позже, из беседы с офицерами, мне удалось выяснить обстановку, при которой был убит адмирал Небольсин.
Оказывается, он после разговора со мной сошел с корабля на лед, но не успел еще пройти его, как по нему была открыта стрельба. Тогда он сейчас же направился обратно к кораблю и, когда всходил по сходне, в него было сделано в упор два выстрела, и он упал замертво.
Что касается вахтенного начальника лейтенанта Г.А. Бубнова, то он был убит во время того, как хотел заставить караул повиноваться себе. Для этого он схватил винтовку у одного из матросов, но в тот же момент был застрелен кем-то с кормового мостика.
Потом тела как адмирала, так и лейтенанта Бубнова были ограблены и свезены в покойницкую.
На следующее утро команда выбирала судовой комитет, в который, конечно, вошли все наибольшие мерзавцы и крикуны. Одновременно был составлен и суд, которому было поручено судить всех офицеров. Он не замедлил оправдать оказанное ему доверие и скоро вынес приговор, по которому пять офицеров были приговорены к расстрелу, в том числе и младший доктор: очевидно, только за то, что был свидетелем гнусного убийства раненого мичмана Воробьева.
Вечером с готовым приговором ко мне пришли члены судового комитета и заявили о желании прочитать его офицерам.
Теперь, таким образом, для меня явилась новая трудная задача: задержать исполнение приговора, а потом уговорить комитет и совсем его отменить. Для начала я предложил комитету перевести осужденных офицеров в мой кабинет, с тем, что ни я к ним без членов комитета, ни они без меня не смели бы входить. Они на это согласились, и эти несчастные офицеры были помещены в кабинете, а остальные освобождены из-под ареста без права съезда на берег.
Двое суток я употребил на непрерывные разговоры, уговоры и убеждение команды отменить этот нелепый приговор, но все было напрасно. Между тем больше медлить было нельзя, ибо приговор должен был быть приведен в исполнение на следующий день в три часа дня. Тогда я решил прибегнуть к последнему средству спасти их: это – использовать приезд членов Временного правительства. В этом духе я стал инспирировать команду, говоря, что странно, что члены правительства посетили все корабли, кроме нас. Да и действительно было странно, что они не посетили нас, когда здесь их помощь особенно была нужна, и этого не мог не знать командующий флотом адмирал Максимов!..
Наконец на следующий день, утром, мне удалось убедить команду пригласить на корабль приехавшего в числе депутации Родичева. Под контролем одного из членов комитета в 10 часов утра я передал как бы от имени команды ее желание теперь же видеть Родичева. Я старался придать такой оттенок своему разговору, чтобы в штабе поняли, что если он не приедет, то опять произойдут печальные события.
Но все же, не будучи совершенно уверен, что моя просьба будет исполнена, я через час вторично позвонил в штаб и сказал, что команда ждет Родичева и необходимо торопиться.
В час дня я звонил еще раз, и мне подтвердили, что Родичев к двум часам приедет на корабль. Я сказал, что это самый последний срок, что команда больше не хочет ждать и повторил: “Вы понимаете меня?” Мне ответили: “Мы Вас понимаем, это будет исполнено”.
После этого началось мучительное ожидание. Время шло чрезвычайно быстро; скоро было уже два часа, а затем оставался всего один час до приведения в исполнение приговора. Если Родичев вопреки всем моим просьбам все же не приедет, то последняя надежда на спасение рухнет, и несчастные пять офицеров на наших глазах будут расстреляны.
Наконец пробило два часа, и через несколько минут мне сообщили, что в автомобиле едет Родичев. Я облегченно вздохнул.
Взойдя на корабль, он вполголоса меня спросил, есть ли арестованные офицеры. Я ответил, что пять человек ожидают с минуты на минуту приведения в исполнение смертного приговора.
Речь Родичева в защиту офицеров произвела сильное впечатление на команду, и она с криками “ура” снесла его на автомобиль. Арестованные офицеры были освобождены, и приговор отменен.
Так кончилась пытка этих трех дней, и, кроме адмирала, двух офицеров да нескольких кондукторов, остальные жертвы были спасены. Но эти три кошмарных дня не прошли бесследно и навсегда запечатлелись в наших душах.
Тем не менее команда все еще не была совершенно спокойна, и агитаторы с утра до вечера произносили речи, стараясь ее настроить против офицеров и, в частности, подорвать мое влияние. Они никак не могли простить мне, что оно имело большее значение, чем вся их агитация.
Все вечера, до поздней ночи, мы с офицерами просиживали в кают-компании. Они не хотели расходиться по своим каютам, будучи уверены, что в этом случае в ту же ночь они по одиночке будут перебиты.
Как результат пережитого было то, что два офицера совершенно потеряли рассудок, и их пришлось отправить в госпиталь. Среди кондукторов трое сошли с ума. Из них одного вынули из петли, когда он уже висел на ремне в своей каюте. Другой же, одевшись в парадную форму, вышел из каюты и стал кричать, что он сейчас пойдет к командиру и расскажет, кто кого убивал. Это очень не понравилось убийцам, и они тут же его расстреляли.
