Валерий Карышев - Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха
Прошла неделя.
Миша понемногу освоился в камере. Никто не лез к нему с расспросами, никто не навязывал дружбу. Тут, на «хате», каждый отвечал только за себя.
Бутырский быт отличался редким однообразием. Утром, после завтрака, камера шла на прогулку в тюремный дворик. Впрочем, двориком его можно было назвать лишь с натяжкой: клетушка, по размерам не больше гостиной в типовой московской квартире. Толстая металлическая решетка, положенная на кирпичные перегородки, разделяла небо на ровные квадратики, и это «небо в клеточку», так же, как и силуэты охранников с автоматами, застывшие наверху, создавало ощущение тоски и обреченности.
После команды: «Камера, прогулка окончена!» — арестанты возвращались на «хату».
Как правило, во время прогулки сто шестьдесят восьмую камеру «шмонали»: об этом свидетельствовали и вещи арестантов, небрежно разбросанные по полу, и сброшенные со «шконок» матрасы, и вывернутые сумки. Менты искали самодельные игральные карты — «стиры», оружие, спиртное и наркотики: Луконин уже знал, что за деньги в Бутырке можно купить у «вертухаев» что угодно — от поллитровки «Столичной» до новомодных таблеток «экстази».
Арестанты даже поговаривали, что найденное спиртное (которое, как правило, проносилось на «хаты» в медицинских грелках) потом продавалось в других камерах. Впрочем, по поводу ежедневного «шмона» Миша мог не волноваться — ничего запрещенного у него не было.
После прогулки обитатели камеры обычно усаживались перед телевизорами — на этой «хате» их было целых три штуки.
В Бутырке был свой рейтинг телепрограмм, который разительно отличался от того, что периодически публиковали московские газеты.
Арестанты, обвиняемые по наркоманским статьям (с двести двадцать восьмой по двести тридцать третью), очень любили передачу «Партийная зона», в которой ведущие часто дают слово молодым людям для привета своим друзьям. Среди веселящейся публики немало таких, кто к наркоте имеет самое прямое отношение.
Зная, что попавшие в Бутырку подельники наверняка сморят эту программу, они нередко передают им приветы в замысловатой, закодированной форме.
Не меньшей популярностью пользовались милицейские репортажи вроде «Криминала» и «Дорожного патруля». Подробное описание перестрелок, взрывов, «наездов» на фирмы и задержаний наводило на мысль, что программы эти снимаются по заказу братвы из оргпреступных группировок, находящейся ныне в сизо, — интерес к профессиональным новостям не оставлял бандитов и на бутырских «шконках».
Но больше всего любили аэробику. Арестанты, забывшие, как выглядит живая женщина, с горящими взорами следили, как гимнастки в обтягивающих трико демонстрируют чудеса гибкости движений и изощренности поз.
«Сеанс» — а именно так назывался просмотр аэробики — обычно вызывал в обитателях «хаты» бурю эмоций, провоцируя самые невероятные мечты и желания.
— Прикидываешь, вон ту, сисястую, раком бы поставить, — мечтательно предполагал один.
— Ага, и в два ствола отыметь: я сзади, а ты — спереди, — сладострастно закатывал глаза второй.
— Пацаны, прикидываете: сейчас бы этих трех барух да нам на «хату»! — заливался третий.
— Да ладно тебе мечтать, сейчас обкончаешься! — надрывались от хохота соседи. Впрочем, по блеску глаз арестантов было ясно, что они и сами близки к этому.
Первоход почти не интересовался «сеансами» — вот уже третью неделю он не видел свою девушку Наташу, и воображение рисовало ему картины одна мрачнее другой.
Кто знает, может быть, Натаха уже забыла о своем Мише? Может быть, за это время она уже нашла кого-то другого? Да и вообще, захочет ли девушка и дальше встречаться с бывшим арестантом?
Миша уже трижды беседовал с адвокатом. Беседа немного успокоила: во-первых, в отделении милиции, куда доставили Мишу Луконина, предельно безграмотно составили протокол задержания, а это давало немалые шансы выкрутиться на суде. Во-вторых, хозяин «семерки», с которой была украдена магнитола, за соответствующую плату был согласен написать встречное заявление: мол, претензий не имею, прошу к уголовной ответственности не привлекать. В-третьих, Луконин не взламывал дверку машины и не выдавливал стекло — просто хозяин «жигуля» забыл закрыть автомобиль на ночь, тем самым провоцируя на кражу.
Все это давало основания надеяться на лучшее, вплоть до освобождения прямо в зале суда…
А жизнь в камере продолжалась.
«Смотрящий» Хиля деятельно сообщался с другими камерами через «малявы», то есть записки. «Малявы» шли через так называемые «дороги» — тонкие веревочки, натянутые между зарешеченными окнами «хат».
Веревочки эти, идущие от зарешеченного окна вертикально и горизонтально, позволяли общаться с любым окном этого корпуса. В случае необходимости связаться с другим корпусом арестанты перекрикивались, перестукивались по трубам, передавали «малявы» через прикормленных конвоиров либо через «баландера». Поговаривали, что у законных воров, сидевших на спецу, были пейджеры и мобильные телефоны, по которым они держали связь с вольной братвой.
Досуг скрашивался сообразно интеллекту, воспитанию, привычкам и темпераменту заключенных. Кроме телевизора и игральных карт (которые делались при помощи газетной бумаги, хлебного клейстера и трафарета тут же, на «хате»), развлекали себя прессой и библиотечными книгами, шахматами и домино, физическими упражнениями и самоделками из хлебного мякиша — так называемым китчем.
Тюремные скульпторы могли вылепить из чернушки что угодно: муляж кастета, противопехотной гранаты и даже пистолета Макарова. Впрочем, в сто шестьдесят восьмой камере поделки выглядели исключительно мирно и даже забавно, изображая привычные картинки российской действительности: мальчика, делающего непристойный жест, мента, протягивающего «грабку» за взяткой, грузчиков из гастронома, разливающих водяру по стаканам, «новых русских», обвешанных ювелирными украшениями и сотовыми телефонами.
Прохладный апрель сменился жарким маем — столбик термометра неумолимо пополз вверх, и жизнь в камере сделалась невыносимой. Испарения потных тел, вонь от параши, скверного мыла, пищи, табака сливались в такой чудовищный смрад, что новички, впервые заехавшие в сто шестьдесят восьмую со «сборки», едва не падали в обморок.
Арестанты лежали на нарах неподвижно. Млели, обмахивались газетами, ловили спасительный сквознячок из зарешеченного окна, но ветра почти не было, снаружи недвижно стояли миазмы выхлопных газов и перегретого асфальта. Вентиляторы, переданные с воли, не спасали: теплый до омерзения воздух, казалось, прилипал к коже.
Перед сном окатывали водой полы, спали нагими поверх простыней, и белье, влажное от пота, почти не просушивалось в душной камере. Пот крупными каплями струился по векам, и заключенные дико вскрикивали во сне: наверное, многим казалось, что у них вытекают глаза. Вскоре «заплакали» стены — по ним потекла вода.
Казалось, еще чуть-чуть, и Бутырка, расплавившись подобно пластилиновому домику, грязной лужей стечет по раскаленным московским мостовым в решетчатые канализационные люки.
А в начале июня в сто шестьдесят восьмой «хате» произошло событие, серьезно повлиявшее на судьбы многих ее обитателей…
Уже к концу мая состав постояльцев камеры сильно изменился. Большинство блатных, составлявших окружение Хили, получив после суда свои сроки, отправились на Краснопресненскую пересылку, в сизо номер 3, где их ждали этапы в лагеря и крытые тюрьмы.
На их место пришли новички — в основном первоходы, «закрытые» по банальной бытовухе: хулиганство, мелкое воровство, убийство по пьяни. Дискотеки, рынки, рестораны, школьные выпускные вечера, коммунальные кухни, коих еще немало в Москве, обычно и поставляют в следственные изоляторы подобный контингент.
Шестого июня, в субботу, на сто шестьдесят восьмую заехало сразу пятеро новичков. Накачанные бицепсы атлетов, коротко стриженные головы, низкие лбы неандертальцев, массивные челюсти и булыжное выражение глаз свидетельствовали, что это типичные «быки», которые пудовыми кулаками и интеллектуальной отмороженностью обслуживают самую беспредельную часть российского криминалитета.
(Как выяснилось позже, это были рядовые «пехотинцы» из череповецкой и хабаровской группировок. Еще с начала девяностых десятки групп провинциальных рэкетиров отправились «на покорение Москвы», предлагая наемнические услуги столичным структурам: ореховской, люберецкой, бауманской. — Авт.)
Эта же пятерка молодых бандитов-беспредельщиков сошлась между собой еще на «сборке», выработав единственно правильные, как им самим показалось, стратегию и тактику освоения новой территории.
Новички сразу же повели себя нагло и вызывающе. Один из них, отзывавшийся на кличку Карел, тут же согнал с нижних нар какого-то серого мужика, объявив, что отныне это его место. Замечание Хили о том, что «на хате» спят по очереди, осталось без должного понимания.
