Андрей Окулов - В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война
— Вес оружие предназначалось исполнителям. У меня собой не было никакого оружия, даже моего джеймсбондовского «вальтера», который я оставил в Москве. Я, правда, знакомился с оружием и проверял изготовление его, но когда всё было готово, оружие было переправлено в Вену, подполковнику Окуню, туда прилетели агенты и полковник Годлевский, многократный чемпион СССР но стрельбе из пистолета, тренировал их. Кроме двух блоков, замаскированных под коробки с сигаретами, были изготовлены также бесшумные пистолеты, о которых вы пишете. Они также предназначались исполнителям на тот случай, если, использовав сигаретные блоки, они были бы вынуждены еще защищаться при отходе. Вес оружие было спрятано в автомобильной батарее, которую швейцарский агент спецслужбы привез на юг Западной Германии. Оба исполнителя привезли батарею оттуда и спрятали ее в одной из ячеек хранения на вокзале во Франкфурте. Из этой ячейки американцы его извлекли. Я оружие не должен был даже трогать, но мне пришлось вытаскивать его из батареи, поскольку дебилы из ЦРУ не смогли его увидеть там, даже когда батарея была вскрыта.
— Недавно один сотрудник спецслужб сказал, что это — предательство. Разведчик не имеет права рассуждать, он должен выполнять приказ. Что вы могли бы ему ответить?
— Во время процесса над нацистами в Нюрнберге военные преступники все время утверждали, что они всего лишь «выполняли приказ». И судьи и все мировое общественное мнение признало, что выполнение преступного приказа тоже есть преступление. Если Ваш знакомый из спецслужбы этого не понимает, то, возможно, и ему когда-нибудь будет вынесен такой же приговор. В этой жизни или следующей, большой роли не играет.
— КГБ не простил вам срыва операции по убийству Околови-на. Что вам известно о попытках ликвидировать вас? Сколько их было?
— Прямых сведений обо всех таких попытках у меня, конечно, нет. Однако из разных источников информация об операциях но ликвидации Хохлова все же до меня дошла. Так, например, бывший генерал госбезопасности Калугин в одном из его интервью западной прессе сказал, что да — операции по ликвидации опасных противников советской власти проводились, хотя намеченных жертв было немного. Среди кандидатов на ликвидацию, которые преследовались упорно и бессрочно, он назвал и меня. Ему это полагалось знать. Ведь Управление контрразведки, одним из занятий которого были именно эти «спецзадания», было его «хозяйством».
Контрразведка Америки задерживала иногда советских агентов, которым КГБ приказывало установить мои координаты и разработать план моей ликвидации. Забавно, что после этого американские контрразведчики обычно обращались ко мне с идиотским вопросом — почему КГБ так упорно за мной охотится. Верьте не верьте, но такой вопрос мне задали во франкфуртском консульстве, когда советского агента, полномочного представителя Белоруссии в ООН задержали в Сан-Франциско по ее возвращении из Токио, где ее засекли на встрече с резидентом КГБ в Японии. Она быстро раскололась и объяснила, что ее вызывали туда для подробных инструкций, как установить координаты Хохлова и найти пути надежного подхода к нему. А я жил в то время в Германии, и КГБ потеряло меня из виду. Сотрудники американского консульства вызвали меня и выражали свое недоумение по поводу им непонятного задания.
Но вот два из таких спецзаданий оказались довольно успешными. Весной 1957-го я переехал в Париж, чтобы там дописать свою книгу. Среди моих знакомых в Париже оказалась и некая Христина Краткова, которую я встретил еще в Нью-Йорке. Симпатичная старушка из первой волны эмиграции быстро завоевала доверие и моих друзей. Много лет спустя, когда американская служба расшифровки опубликовала отрывки из расшифрованной переписки советской разведки со своей резидентурой в Северной Америке, я узнал, что советский агент Краткова (та самая) успешно участвовала в убийстве перебежчика Кравченко. Она, кстати, оказалась специалистом по особым ядам и даже имела научную степень в этой экзотической области знаний.
Получив задание ликвидировать Хохлова, Краткова подошла к нему научно. Хохлов должен был умереть естественным путем — от тяжелого, но, в общем, известного заболевания. Христина Павловна, последовав за мной в Париж, начала отравлять меня постепенно, и этот утонченный процесс был похож на обыденное отравление пищей. Я, конечно, ничего не подозревал, но мне было с каждым днем все хуже, и от смерти меня спас только счастливый случай — мои друзья в Германии предложили мне переехать туда и устроиться на работу в немецкой экономике. Как только я уехал из Франции, все симптомы «тяжелого желудочного заболевания» моментально прекратились. «Попытка» сорвалась.
Но агент Краткова не собиралась сдаваться. Москва связала ее с группой своих агентов в Германии, и «подход» был изменен. Хохлов должен был умереть от новоизобретенного яда, так закамуфлированного, что результаты вскрытия показали бы гибель от промышленного яда, используемого для уничтожения грызунов. Однако этот яд — таллий — людей убивал только в очень редких случаях, когда их здоровье уже было так подорвано естественным образом, что и таллий мог их прикончить. В Москве специалисты из секретной лаборатории КГБ поместили крупинку таллия в особую камеру, где эта крупинка была превращена в исключительно радиоактивный изотоп. Радиоактивность этого изотопа была кратковременной, поэтому его срочно переправили во Франкфурт, где в это время шла ежегодная конференция издательства «Посев». Я был в числе приглашенных. Агентам КГБ удалось подбросить радиоактивную крупинку в чашку кофе, которую я пил в перерыве. Замысел был в том, что крупинка поразит меня изнутри лучевкой, а потом быстро исчезнет. Эффект таллия, однако, останется и должен был сбить с толку докторов. Так и случилось. Фактически я был приговорен к смерти и, несмотря на то что американские доктора во франкфуртском военном госпитале многие недели трудились над моим спасением, почему я все-таки выжил, так и осталось неясным. О лучевке я узнал только тогда, когда вернулся в Америку и Нью-йоркский токсикологический институт занялся анализом моей встречи с прогрессивными методами советской разведки.
— Вскоре после этого вы попали в Южный Вьетнам. Как и почему это случилось?
— Таллий лишил меня всех волос и на теле и на голове. Лысый, с лицом, покрытым шрамами от язв, кровоточивших во время действия лучевки, я поехал в Америку, где выступал во многих городах с лекциями о положении в Советском Союзе и об успехах советской науки, занятой изготовлением ядов специального назначения. К весне 1958 года я вернулся в Германию, и там один мой знакомый, часто посещавший Южный Вьетнам, сообщил мне, что меня приглашают туда для серии лекций о Советском Союзе. Лекции нужно было читать по-французски. Мой французский был так себе, но я решил рискнуть и в начале лета прилетел в Сайгон.
Я ожидал, что в сайгонском аэропорту меня встретит представитель агентства по организации лскциопных турне. Вместо этого офицеры пограничной службы отвели меня в отдельную комнату, где человек в белом гражданском костюме заявил, что его зовут Во Ван Хай и ему приказано отвезти меня на встречу с одним важным лицом. Он вывел меня через заднюю дверь на территорию города и посадил в лимузин с флагом Южного Вьетнама. Никаких таможенных или пограничных проверок. Это был Южный Вьетнам, и возможность похищения коммунистами я исключал.
Во Ван Хай отвез меня прямо в президентский дворец. Во дворец мы проникли без каких-либо препятствий или проверок, и мой гид привел меня в большой кабинет, где сидело несколько людей. В дальнем ушу кабинета стоял большой концертный рояль, покрытый большущей тигровой шкурой с оскаленной пастью, свисавшей над человеком во вьетнамском национальном костюме. Этот человек поднялся, и я увидел, что он был маленького роста. Подойдя ко мне с протянутой рукой, он заявил: «Я — Нго Дин Дьем, президент этой страны. Бьснвеню, мсье Никола». В последующие годы моей работы во Вьетнаме я так и остался «мсье Никола». А Во Ван Хай оказался личным секретарем президента Дьема.
Дьем с места в карьер объяснил мне истинные причины моего приглашения в Сайгон. Никаких лекций, конечно, не планировалось. Дьсму нужен был личный советник, убежденный антикоммунист, но не зависящий от ЦРУ. Его контакты в США рекомендовали меня. Я спросил президента, почему он уверен, что я не завишу от ЦРУ. Он кивнул человеку тоже небольшого роста, но с непропорционально большой головой, и тот вытащил из портфеля какой-то документ. Позже я узнал, что этот головастик был доктор Туен, директор южновьетнамской разведки. Туен передал Дьему документ, и тот, разглядывая его, рассказал мне, что это был ответ ЦРУ на запрос Дьема обо мне,
В письме ЦРУ характеризовало меня, как честного и убежденного антикоммуниста, но предупреждало, что контролировать меня невозможно. Президент заявил со смехом, что это предупреждение и было для него необходимой рекомендацией. Дьем явно не доверял ЦРУ и, как он тут же рассказал мне, — не без оснований.
