Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло
И, как ни странно, гуманистом, видящим высший гуманизм в обеспечении силы земному Добру в его противостоянии земному Злу. Грозный писал:
«Свет же во тьму не превращаю и сладкое горьким не называю… Я… усердно стараюсь обратить людей к истине и свету, чтобы они познали единого истинного бога в Троице славимого, и данного им богом государя и отказались от междоусобных браней и преступной жизни, подрывающих государства. Это ли горечь – отойти от зла и творить добро? Это ведь и есть сладость и свет!… Что может быть хуже урывать для самого себя? Сам не зная, где сладость и свет, где горечь и тьма, других поучаешь. Не это ли сладость и свет – отойти от добра и начать творить зло?.. Всякому ясно, что это не свет, а тьма, не сладость, а горечь...».
Как видим, Грозный видел своё предназначение как государя в служении государству, а не в потакании животным страстям и своекорыстию. А его заявление о том, что он усердно старается «обратить людей к истине и свету», чтобы они «отказались от междоусобных браней и преступной жизни, подрывающих государства» – это точное выражение политического и жизненного кредо Грозного.
Исследователи, изучая переписку царя и князя, делают акцент на стремлении Грозного править самодержавно, и подают дело так, как будто Иван считал, что царь имеет право быть неограниченным самодержцем, а все остальные обязаны «рабски» и беспрекословно исполнять его волю.
При этом как-то забывается, во-первых, что реальные тираны и деспоты мировой истории никогда не заботились о публичном обосновании своего права на тиранство. Богослов Тертуллиан, обнаруживая железную логику, заявлял: «Credo, quia absurdum!» («Верую, ибо нелепо!»), и был прав – вера не нуждается в логическом обосновании. Но и психология тирана такова, что у него нет потребности что-то кому-то доказывать, он тиранит, и всё!
Иван же Грозный поступил иначе – он принял вызов Курбского и отвечал ему. Так тиран ли и деспот ли он?
Да, он отвечал Курбскому (а, фактически, всем своим обвинителям):
«Разве это и есть “совесть прокажённая” – держать своё царство в своих руках, а своим рабам не давать господствовать? Это ли “против разума” – не хотеть быть под властью своих рабов?..».
Но это была не программа тирана, желающего властвовать над рабами, ибо далее Иван пояснял:
«Как же ты не смог этого понять, что властитель не должен ни зверствовать, ни бессловесно смиряться?… Неужели не следует казнить разбойников и воров? А ведь лукавые замыслы этих преступников ещё опаснее! Тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней… Немало и иных найдёшь царей, которые спасли свои царства от всяческой смуты и отразили злодеяния и умыслы злобесных людей. Ибо всегда царям следует быть осмотрительными: иногда кроткими, иногда жестокими, добрым же – милосердие и кротость, злым же – жестокость и муки…».
Разве это мысли и программа тирана? Причём мы ведь имеем примеры тех Земских соборов, на которые Иван выносил важные вопросы и на которых принимались важные решения.
Резюмировал же свои рассуждения Иван так:
«…если же нет этого, то он не царь. Царь страшен не для дел благих, а для зла. Хочешь не бояться власти, так делай добро; а если делаешь зло – бойся, ибо царь не напрасно меч носит – для устрашения злодеев и ободрения добродетельных…».
Последние слова – прямая отсылка к стихам 3 и 4 главы 13 Послания апостола Павла к римлянам: «Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от неё; / Ибо начальник есть Божий слуга тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч…».
Иван резонно спрашивал Курбского:
«Неужели же ты видишь благочестивую красоту там, где царство находится в руках попа-невежды (имеется в виду Сильвестр. – С.К.) и злодеев-изменников, а царь им повинуется?… И в том ли благочестие, чтобы не управлять царством, и злодеев не держать в узде, и отдаться на разграбление иноплеменникам?».
Чтобы понять весь драматизм и правоту последнего замечания, надо не забывать, что Грозный писал это Курбскому во время тяжёлой внешней войны, и писал бывшему подданному, перебежавшему во вражеский стан.
А далее Иван уместно и верно замечал:
«Нигде ты не найдёшь, чтобы не разорилось царство, руководимое попами. Тебе чего захотелось – того, что случилось с греками, погубившими царство и предавшимися туркам? Этого ты нам советуешь?».
Здесь Иван IV Васильевич бил в точку – в немалой степени из-за того, что в Византии церковная власть была поставлена выше светской, Византия и пала под ударами Османской империи. Но и для православной России, ведущей борьбу с католической Польшей, проблема была актуальной.
Всё послание Грозного проникнуто ясным пониманием необходимости для сохранения Русского государства сильной центральной власти. Обнаруживая и прекрасное знание истории, и государственную зрелость, 34-летний царь напоминал Курбскому о том, что византийский «август-кесарь» «обладал всей вселенной», но после того как сыновья Константина Флавия разделили власть, «Греческая держава стала дробиться и оскудевать», и «с тех пор нарушился всякий порядок в Греческом царстве – только и боролись за власть, честь и богатство гибли в междоусобной борьбе…».
Это было написано в послании человеку, который находился в системно противоположном России Ивана Грозного государстве – где властвовало «шляхетское» буйство и своевольство, где гремели оппозиционные речи, а магнаты имели официальное право поднять против короля бунт – «рокош». Там, где, по выражению Грозного, царило «многомятежное человечества хотение»…
Царь удивлялся:
«Откуда брани и свары в вас? Не отсюда ли – не из вожделений ваших, бушующих в душах ваших? Жаждете – а не имеете, убиваете и завидуете, и не можете добыть, препираетесь и враждуете…».
Как это точно!
И как в высоком смысле слова человечно…
Показательно, что Иван написал и так:
«Это всё о мирском; в духовном же и в церковном если и есть некий небольшой грех, то только из-за вашего же соблазна и измены; кроме того и я – человек: нет ведь человека без греха, один бог безгрешен; а не так, как ты – считаешь себя выше людей и равным ангелам…».
Это было написано в XVI веке – за сто лет до появления во Франции «божественного» «Короля-Солнца» Людовика XIV, усомниться в непогрешимости и «божественной природе» которого публично было равно государственному преступлению. Царь же Иван открыто – ибо послание Курбскому было не конфиденциальным письмом, а политическим манифестом – признавал свою человеческую природу и тем самым отдавал себя на суд не только высшего судии, но и смертных своих современников. Для этого надо было обладать очень большими запасами духовной стойкости и убеждения в своей правоте.
Кроме первого послания 1564 года Курбский направил Грозному и ещё два послания в 1579 году, и академик Сигурд Шмидт, имея их в виду, справедливо замечает, что Курбский «мечтал не о представительных учреждениях, а прежде всего о способах ограничения самодержавной власти государя».
«О соборах 1564–1565 и 1566 гг., – пишет С.О. Шмидт, – в деятельности которых участвовали и купцы и которые, казалось бы, больше всего должны были отвечать идеалу совета с “всенародными человеки”, Курбский умалчивает. Более того, время, когда происходили эти события, он характеризует, как “время зла”…»
Что ж, здесь не с чем спорить – взгляды и действия курбских объяснялись не их заботами и тревогами об общественном благе, а, говоря словами Грозного, вожделениями, бушевавшими в их душах.
Вполне закономерно, что свой поздний анти-ивановский памфлет Курбский назвал «История о великом князе Московском», отказывая не только Ивану в праве именоваться «царём всея Руси», но и Руси в праве быть не великим княжеством, а суверенным царством!
Внутренний мир Ивана Грозного был, вне сомнений, богат и трагичен. По сути, Иван был почти всю свою жизнь духовно и человечески одинок, и это его не могло не тяготить. Впрочем, о человеческой натуре Ивана мы знаем, в основном, из записок иностранных дипломатов и авантюристов, бывавших на Руси, а объективность их, мягко говоря, сомнительна. Скорее надо предполагать, напротив, сознательное негативное искажение нравственного облика Грозного иностранными авторами.
Так, в 1582 году в Европе на немецком языке была издана книга Г. Хоффа «Erschrekliche greutiche und unerhörte Tyranney Iwan Wasiljewiec» («Ужасающая, мерзкая и неслыханная тирания Ивана Васильевича»). Название говорило за себя – это был не исторический источник, а яркий образец антирусской пропаганды, назвать которую геббельсовской нельзя только потому, что до появления Геббельса должно было пройти более трёх веков.
