Василий Ставицкий - Тайное становится явным. ЦОС ФСБ уполномочен заявить
«КГБ очень долго занимался дезинформацией. Почему вы думаете, что сейчас вам можно верить?»
Я ответил так: «Нам можно верить потому, что мы и раньше говорили правду, но, может быть, она воспринималась как дезинформация потому, что мы ее ничем не подкрепляли. Были только слова, которые можно было оспорить. Сейчас мы каждое слово, сказанное нами, готовы подтвердить документально. Мы сейчас открыли ряд архивных документов, мы готовы их показать. Это и является гарантией достоверности того, что мы сейчас говорим.
В конце передачи Н.Чернова спросила:
«Би-би-си в СССР глушили в течение многих, многих лет. Сейчас глушение снято, и мы с вами можем спокойно общаться. Скажите, пожалуйста, не может так получиться: придет какой-нибудь генерал и прикажет нас снова глушить. Как бы вы реагировали на это?»
«Вы знаете, я просто представить себе этого не MOIY сейчас, — ответил я. — Я думаю, что процесс перестройки, который начался в СССР, идет необратимо. Что касается того, как бы я на это отреагировал, то этот поворот, не дай Бог, чтобы он случился, противоречил бы моим убеждениям — тому, ради чего я сейчас работаю… Я был бы глубоко несчастлив, если бы какой-то генерал сделал то, о чем вы говорите. Я хочу верить в то, что перестройка необратима, хотя я трезвый человек, достаточно поживший на свете, и понимаю, что и всевозможные зигзаги могут быть. Но я думаю, что все-таки надо надеяться. Это важно и для нас, и для вас, чтобы этот процесс был завершен. В противном случае всем будет плохо».
Вернулся я в Москву, и вдруг вызывают в секретариат КГБ, показывают сводку радиоперехвата этой передачи и говорят, что Би-Би-Си осуществила провокацию, что какой-то человек от моего имени «вещал из-за бугра» и т. п. Как выяснилось, в секретариате не знали, что я побывал в Англии. Пришлось их успокоить, что это никакая не провокация, что это я сам выступал на Би-Би-Си.
Кстати, надо заметить, что все годы работы в ЦОС я во избежание каких-либо недоразумений (мало ли что кому взбредет в голову) всегда записывал на диктофон все свои публичные выступления и храню эти записи до сих пор. Вот в такой непростой обстановке приходилось работать тем, кто прокладывал дорогу гласности!
Но запомнилось не только то, что удалось сделать, но и то, что по каким-то причинам не удалось. С особым сожалением вспоминаю сейчас несостоявшуюся полемику с О.Калугиным в программе В.Молчанова «До и после полуночи». Несколько лет назад Молчанов подготовил ретроспективу этой некогда популярной программы и рассказал, как было организовано первое появление О.Калугина на ЦТ, когда он выступил с яростными нападками на КГБ. Как якобы поздним вечером О.Калугин, предварительно оторвавшись от слежки, тайно, с соблюдением чрезвычайных мер предосторожности проник в здание телецентра и неожиданно появился на экранах телевизоров.
В действительности все было совсем не так. Около четырех часов дня В.Молчанов позвонил в КГБ и сообщил, что вечером он приглашает к себе в студию О.Калугина. Он сам предложил участвовать в этой передаче кому-нибудь из сотрудников КГБ, который смог бы вступить в полемику с О.Калугиным и тем самым обеспечить соответствующую объективность при обсуждении острых тем.
На созванном в Пресс-бюро совещании я предложил свою кандидатуру, потому что хорошо знал О.Калугина (он когда-то был моим начальником в Управлении «К» ПГУ), был уверен, что смогу достойно ему противостоять. Пока вопрос о моем участии в передаче согласовывался с руководством КГБ, я на дежурной машине успел съездить домой и переодеться. Весь вечер с интервалом в час в КГБ звонили от В.Молчанова и интересовались, будет ли кто-то из Пресс-бюро выступать в прямом эфире. Все это время я тоже находился во взведенном состоянии, обдумывая возможные варианты полемики с О.Калугиным. И только в 20 часов В.Молчанову был дан отрицательный ответ, он провел встречу с О.Калугиным без всяких оппонентов, и тот плел все, что ему вздумалось, не опасаясь никаких опровержений.
До сих пор жалею, что руководство КГБ не разрешило мне участвовать в этой передаче. Кто знает, может быть, отношение к О.Калугину было бы совсем иным, если бы мне удалось выступить в качестве его оппонента!
Я ни в коем случае не собираюсь идеализировать работу Пресс-бюро в 1988-90 г.г. Но, несмотря на все проблемы и трудности того периода, все же считаю, что именно к середине 1990 года был достигнут самый разумный и высокий уровень открытости и гласности в работе КГБ, потому что никогда ни до, ни после этого не было проведено столько пресс-конференций, встреч с народными депутатами, в трудовых коллективах и учебных заведениях, различного рода тематических выставок, всевозможных дискуссий, сделано столько телевизионных программ, снято документальных фильмов, опубликовано очерков и статей, рассекречено различного рода исторических и оперативных документов, как тогда. Это был действительно «золотой период» в деятельности Пресс-бюро, и несомненная заслуга в этом принадлежит В.С. Струнину.
При этом надо отметить, что столь высокий уровень открытости и гласности ни тогда, ни сейчас даже не снился зарубежным спецслужбам, что подчеркивали журналисты всех стран. Мне неоднократно приходилось выслушивать «претензии» со стороны наших коллег из соответствующих подразделений зарубежных спецслужб, когда они упрекали нас в том, что мы, активно и продуктивно работая со СМИ, ставим их в крайне затруднительное и деликатное положение, потому что они не могут ответить тем же и поэтому постоянно подвергаются критическим нападкам со стороны своих СМИ и общественных институтов.
А получилось так потому, что нам приходилось работать, можно сказать, в уникальной обстановке. После начала перестройки и последовавшего за этим разгула гласности многие стали понимать эту самую гласность весьма своеобразно, подвергать все наше советское прошлое безусловному и тотальному очернению. На органы государственной безопасности обрушился шквал критики. Порой эта критика была правильной, справедливой, но по большей части совершенно незаслуженной. Вот нам и пришлось отражать эти атаки. А ведь нас в ту пору было всего 15 человек!
Поэтому решение о создании Центра общественных связей явилось логической реакцией на сложившуюся ситуацию и с энтузиазмом было воспринято всеми сотрудниками, надеявшимися, что им удастся закрепить и развить достигнутые успехи.
С первых дней совместной работы я разошелся с новым руководством в понимании задач, которые должен решать ЦОС. Резко и притом в неблагоприятную сторону изменилась обстановка в коллективе. На смену старым стали вырабатываться новые штампы, вся доводимая до общественности информация стала строго дозированной, любая разумная инициатива глушилась на корню, каждое сказанное нами слово, любое мероприятие проходило длительную и сложную процедуру согласования. Мы по-прежнему многое умалчивали или стыдливо мямлили о том, что было известно всем и ни в одной цивилизованной стране не составляло никакого секрета.
Для меня этот год стал самым трудным периодом во всей моей многолетней карьере в органах госбезопасности, о котором я сейчас вспоминаю без всякого удовольствия. Не раз и не два я подумывал о том, чтобы уйти из ЦОС, и только ряд незавершенных проектов удерживал меня от этого шага…
А затем наступил август 1991 года. Обращение ГКЧП застало меня в Кишиневе, где я вместе с семьей проводил отпуск. Повинуясь годами выработанному правилу в критических ситуациях находиться на службе, 20 августа, прервав отпуск, прилетел в Москву. Сразу позвонил в ЦОС и узнал, что здание КГБ фактически блокировано, контакты с прессой затруднены, да никто и не пытается с ней общаться, хотя информация поступает. Посоветовавшись с коллегами, решили, что мне не стоит появляться на работе, а лучше находиться в городе и свободно общаться с прессой, получая необходимую информацию по телефону.
Уже вечером 20 августа я дал первое интервью французскому телевидению, которое было показано во многих европейских странах. В течение последующих двух дней ко мне домой непрерывно приезжали иностранные корреспонденты, и я' комментировал происходившие события, используя информацию, переданную мне из ЦОС. 23 августа вместе с Войтеком Дзержинским, внуком «железного Феликса», мы находились на Лубянской площади и комментировали варварскую акцию по сносу памятника основателю КГБ.
Спустя год я сделал телевизионный фильм о событиях этих дней, который с большим успехом демонстрировался на Каннском фестивале телевизионных фильмов.
Что больше всего запомнилось в эти трагические дни и месяцы 1991 года? Арест председателя КГБ В.А. Крючкова и обыск в его кабинете. Назначение В.Бакатина председателем КГБ и его заявление о необходимости «покончить с КГБ»… Вынужденная отставка Л.В. Шебаршина и отделение внешней разведки, ставшее началом развала КГБ. Прокурорское рвение С.Станкевича, возглавившего парламентскую комиссию по «расследованию деятельности КГБ». Трусость некоторых руководящих работников КГБ, каявшихся перед этой комиссией и закладывавших своих коллег. Храбрость и порядочность командира «Альфы» В.Ф. Карпухина, пожалуй, единственного, кто не дрогнул и не уклонился от ответственности. Мстительное злорадство О.Калугина, с видом победителя разгуливавшего по зданию КГБ. Наглость Б.Курковой, в поисках «криминала» облазившей со съемочной группой все закоулки здания КГБ. «Демократический задор» попа-расстриги Г.Якунина и его верного соратника В.Пономарева, шаставших по всем подразделениям и совавших свой нос во все дела. Самодовольная улыбка Внуковского, позировавшего перед телекамерой в баре ЦОС на фоне разложенных на столе томов дела его агентурной разработки… Да разве можно перечислить все грязное и недостойное, что творилось тогда в стенах КГБ?!
