Валерий Шамбаров - Агенты Берии в руководстве гестапо
Рекомендовалось отделить от России национальные окраины и создать из них марионеточные государства, управляемые Германией «на римский манер». А Литву, Курляндию, часть Польши сделать объектами прямой «германизации». Тайный советник МИД М. Серинг в своем докладе отмечал, что в Курляндии это будет легко, 10 % немецкого населения, уже имевшихся там, «будет достаточно для германизации крестьян, рабочих и интеллигенции. Экономические меры и германские средние школы сделают свое дело». А из Литвы предполагалось депортировать поляков, сделать «немцами» «наиболее производительных крестьян».
Предусматривалось и переселение в «германизируемые» области колонистов из Германии и «фольксдойче» из внутренней России.
Практическая реализация данных планов была временно возложена на командование Обер-Ост во главе с Гинденбургом и Людендорфом. И Людендорф писал: «Я был полон решимости восстановить на оккупированной территории цивилизаторскую работу, которой немцы занимались здесь многие столетия. Население, представляющее собой такую смесь рас, не может создать собственную культуру, оно подвергнется польскому доминированию». По воспоминаниям современников, Людендорф в своем штабе «изучал демографическую статистику, как боевые сводки». А началась «цивилизаторская работа» с назначения генерал-интенданта оккупированных земель Эрнста фон Айзенхарта-Роте, повсеместного внедрения военно-полевых судов и… разрушения системы образования. Согласно приказам германского командования, отныне учителями могли быть только немцы, а преподавание разрешалось только на немецком языке. Все прочие учебные заведения закрывались — русские, польские, литовские, латышские. В том числе и польский университет в Вильно, учрежденный Александром I. Немецкий язык был объявлен и единственным официальным языком в оккупированных областях — на нем должны были писать все вывески, говорить в местных административных и хозяйственных учреждениях. Соответственно, и руководящие посты могли занимать только немцы или лица, свободно владеющие этим языком.
Но пока берлинские политики, возбужденные успехами, перекраивали границы Европы, а генералы слали победные реляции о захваченных огромных территориях, внутреннее положение Германии ухудшалось. На затяжную войну не рассчитывало ни одно государство, и в первую очередь это коснулось Германии и Австро-Венгрии, очутившихся в условиях, близких к блокаде. В 1915 г. стратегические запасы продовольствия и сырья, заготовленные на время конфликта, стали иссякать. В связи с призывами в армию и огромными потерями ощущался острый дефицит рабочих рук, особенно в сельском хозяйстве. Нехватку трудовых ресурсов пытались восполнить угонами людей с оккупированных территорий. Гинденбург и Людендорф в приказах войскам особо требовали: «Берите пленных». Специально для использования на полях и на заводах. Почтальонами, кондукторами, железнодорожными служащими, делопроизводителями, курьерами стали работать женщины (что прежде было немыслимо).
Германия первой из воюющих держав, уже в феврале 1915 г., ввела хлебные карточки. По ним полагалось 225 г муки в день на взрослого человека, а детям старше года — 100 г. Хлеб начали выпекать суррогатный, смешивая с картофелем. Яйца стали предметом роскоши. А газеты по правительственным подсказкам писали о вреде сливок и расхваливали «тощий сыр» из снятого молока. Людей призывали к экономии. Пресса рекомендовала не чистить картошку, поскольку при этом теряется 15 % веса. Граждан уговаривали не крахмалить воротнички и манжеты, отложить до победы переклеивание обоев — на клейстер расходовался питательный крахмал. Советовали не стирать часто белье — на изготовление мыла нужны жиры. А лаборатория профессора Эльцбахера публиковала результаты своих исследований, что резервы еще можно изыскать, поскольку каждый немец ежедневно выбрасывает в отходы до 20 г жиров при мойке посуды. И чем дальше, тем труднее становилось германскому обывателю.
А Россия очень быстро оправилась от ударов. Преодолела кризис с вооружением и боеприпасами. В 1915–1916 гг. она совершила гигантский промышленный рывок, по масштабам своего времени сопоставимый с рывком 1941–1943 гг. По подсчетам академика Струмилина, производственный потенциал России в период Первой мировой вырос на 40 %. Производство машинного оборудования всех типов возросло более чем втрое, а химической промышленности — вдвое. По выпуску артиллерии Россия обогнала и Англию, и Францию, производство орудий увеличилось в 10 раз, снарядов в 20 раз, винтовок в 11 раз. Возникло 3 тыс. новых заводов и фабрик, проложено более 5 тыс. км железнодорожных магистралей, был построен новый незамерзающий порт Мурманск. Летом 1916 г. генерал Брусилов нанес сокрушительное поражение врагу на Юго-Западном фронте. Юденич наголову разгромил турок, заняв территории, превышающие все российское Закавказье. А на западе немцы ввязались в такие кровопролитные многомесячные «мясорубки», как сражения у Вердена и на Сомме…
Росли потери. Кстати, данные о потерях русской армии в литературе часто приводятся неточные, основанные на слухах и германской пропаганде. В действительности же на февраль 1917 г. Россия потеряла на всех фронтах убитыми и умершими от ран около 600 тысяч солдат и офицеров (ЦГВИА СССР, ф. 2003, on. 1, д. 186, л. 98). Во Франции на тот же период погибло 850 тысяч, в Германии — 1 миллион 50 тысяч, по Австро-Венгрии и Турции точные данные отсутствуют, но и у них повыбило немало. В связи с катастрофической ситуацией кайзер осенью 1916 г. снял начальника генштаба Фалькенгайна, назначив на его место популярного Гинденбурга. Впрочем, сам Гинденбург мало занимался делами, он был, скорее, лишь авторитетной «вывеской». Реально же при нем в полной мере распоряжался энергичный и талантливый Людендорф. Оба они поставили условие своего назначения — диктатура. И Вильгельм II фактически отошел от дел. В руках Гинденбурга и Людендорфа сконцентрировалось руководство как фронтом, так и тылом.
Был выдвинут лозунг «durchalten» — продержаться. Держаться и выиграть время в надежде, что какие-нибудь перемены откроют для Германии благоприятный выход из катастрофической ситуации. Была принята «программа Гинденбурга» — «Закон о конфискациях и реквизициях в военное время», практически перечеркивавший право собственности, «Закон об отечественной вспомогательной службе» — все мужчины, не призванные в армию, от 16 до 60 лет, считались мобилизованными, их разрешалось без ограничений привлекать на любые работы, и никаких протестов и забастовок не допускалось. Теперь каждый немец был обязан жить и умирать «только на службе отечеству». В армию призывали уже лиц от 17 до 45 лет, а на производстве их заменяли рабами с оккупированных территорий, из одной лишь Бельгии пригнали 700 тысяч рабочих.
Но ресурсы Германии были исчерпаны. Для производства снарядов и патронов не хватало меди — германские женщины по призывам правительства сдавали даже медную посуду. Упала добыча угля — его некому стало добывать. Все, что удавалось выжать из шахт, шло на военные заводы, жилые дома не отапливались. Из-за нехватки рабочих рук, тягловой силы, удобрений, урожайность снизилась до 60–40 % довоенной. И при этом урожай еще и не могли собрать. В 1916 г. в дополнение к хлебным карточкам появились карточки на масло, жиры, картофель, мясо, одежду. Для крестьян, фермеров, помещиков была введена полная сдача сельхозпродуктов государству.
Как писали современники, «к концу 1916 г. жизнь для большинства граждан стала временем, когда прием пищи уже не насыщал, жизнь протекала в нетопленных жилищах, одежду было трудно найти, а ботинки текли. День начинался и кончался эрзацем». Зимой 1916–1917 гг. в Германии не стало даже картофеля. Его заменяли брюквой, и эту зиму прозвали «брюквенной». А к весне было произведено очередное урезание карточек, по ним теперь полагалось 179 г муки в день или 1,6 кг суррогатного хлеба на неделю. Недоедание вызывало падение производительности труда. Ослабленные люди болели, подскочила смертность. И становилось ясно, что если даже выдержит фронт, то следующую военную зиму Германия вряд ли вытянет. Людендорф писал: «Виды на будущее были чрезвычайно серьезны», а «наше положение — чрезвычайно затруднительным и почти безвыходным».
Нарастали усталость и общее уныние. В победу больше не верили. Возникали и внутренние трения. Так, Бавария и другие южные земли возмущались, что много продовольствия вывозится на север страны. В баварских деревнях с населением 300–400 человек насчитывалось по 20–30 погибших на фронте.
Генрих Мюллер все эти тяготы не только видел, но и испытал на себе. Правда, баварские крестьяне все же не голодали — несмотря на принудительную сдачу скота и всего урожая, «на земле», при своем хозяйстве можно было подкормиться. Но все равно приходилось затягивать пояса, ужиматься во всем. Тем не менее юный горячий патриотизм Мюллера отнюдь не угас. Может быть, как раз со времен войны он стал презирать интеллигенцию — которая сперва легко загорелась «на подвиг», а потом, обжегшись и разочаровавшись, ударилась в пацифизм и оппозицию властям. С подачи В. Шелленберга и ряда исследователей, например, Ж. Деларю, почему-то принято представлять Мюллера эдаким ограниченным, низменным человеком, чьи помыслы не шли дальше угождения начальству и примитивных житейских благ. Вот уж нет. При изучении его биографии нетрудно увидеть совершенно иное. Оказывается, он умел мечтать. И еще как мечтать!
