Юрий Модин - Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья
И в то же время Ким Филби имел одно очень редкое качество, которого не было у других, а именно, умение давать реальную оценку событий. Многие судят о фактах только со своей точки зрения, отсюда между их оценкой и действительностью зачастую большая разница. Филби всегда рассматривал проблемы со всех сторон и пытался доискаться до тех вещей, которые от него скрыты. У него был замечательный дар разбираться в сложных ситуациях и инстинктивно предвидеть, как они будут развиваться. Именно эта способность сделала его таким непревзойденным мастером тайной разведки. Стоило только сказать ему, что возникла какая-либо трудность, как Ким находил очень быстрый, эффективный, безупречный и верный выход. Бёрджесс, который не признавал авторитетов и не нуждался ни в чьих советах из-за своей самоуверенности, глубоко уважал Филби. Когда у него случалась беда, он шел к Киму и делал то, что тот ему говорил. А между тем, знания Филби были не столь обширны, как у Гая, который разбирался во всем, начиная с политики, музыки, театра и до искусства, как такового, вообще.
Мне думается, что, несмотря на свои недостатки, Ким Филби был в самом деле величайшим разведчиком века. Правда мне часто казалось, что эта оценка в большей степени подходит к Маклину. Но если за критерий брать количество и качество добываемой информации, то могу свидетельствовать: мы ее получали от Филби абсолютно точную и эффективную. И, благодаря ему, знали о действиях противной стороны, о местоположении ее агентов и попытках проводить подрывные операции.
Однако, если считать, что цель разведки заключается в предоставлении правительству или важным государственным деятелям информации, которая поможет им принять соответствующие решения, то тогда разведчиком века приходится признать Дональда Маклина. Он обеспечивал нас политической, экономической и научной информацией, которая направляла стратегию наших руководителей на протяжении более десяти лет — и каких! За эти годы мир перешел от войны 1939–1945 годов к «холодной войне». Что могло в то время быть для нас важнее, чем полная осведомленность об англо-американской стратегии по отношению к странам восточного блока?
Ситуация в то время сложилась странная: МГБ не могло нахвалиться Кимом Филби и почти никто из наших сотрудников не отдавал должного заслугам Маклина. Его информация не представляла непосредственного интереса для руководства МГБ, которое больше беспокоилось о разведывательной деятельности на местах как таковой, нежели о политике. Я думаю, только Молотов и его сотрудники, единственные, кто практически получал информацию от Маклина, могли авторитетно определить продуктивность этих двух разведчиков.
Я лично могу сказать одно: был Филби разведчиком века или не был, он всегда останется загадкой. Я не знал его также хорошо, как Бёрджесса, Кэрнкросса или Бланта, хотя Блант тоже оказался человеком довольно скрытным.
Несмотря на мое преклонение перед Филби, несмотря на то, что я хорошо знал его работу, я никогда не испытывал к нему настоящей близости. Он не показывал мне своей истинной сути. И не только мне. Ни англичанам, ни женщинам, с которыми он жил, не удавалось приподнять прочную, как броня, завесу загадочности, которой окутал себя Ким. Это был разведчик в полном смысле слова, разведка стала делом всей его жизни, и он жил ею до последнего дня. Иногда я думаю, что Филби тайком подсмеивался над окружающими и, в особенности, над нами.
Возможно, моя сдержанность в отношении Филби, Бёрджесса и Бланта объясняется каким-то чувством неполноценности. Как только я их встретил, то сразу понял, что по интеллекту они стоят выше меня. Это были интеллектуалы в полном смысле слова, получившие превосходное воспитание в домашних условиях и образование в лучших учебных заведениях страны. По сравнению с ними я был не только молод и неопытен, но и болезненно ощущал свою ординарность. Ленинградское морское училище — неплохое учебное заведение, но оно не может сравниться с Кембриджем.
Я был молод, горд, смел и неглуп. Понимал, что для успешной работы мне лучше и не тягаться с ними, а внимательно их слушать, стараться понять и завоевать их доверие, проявляя к ним уважение. Мы были разными во всем, даже в оценке нашей преданности идеалу. Я был предан коммунистической идее, потому что этого ожидало мое начальство, этого требовала система в нашей стране и мое членство в Коммунистической партии. Такова была норма поведения в то время, хотя моя лояльность и оставалась чисто формальной. Должно было пройти много лет, а мне — состариться, прежде чем я понял, в какой тупик завело нашу страну неразумное руководство.
Кембриджская пятерка выбрала себе идеал совсем из других соображений. Их убежденность возникла из широкого анализа теории и практики. В 30-е годы, когда они были молодыми, политическая и экономическая ситуация в Великобритании оставляла желать лучшего. Нищета и безработица сосуществовали бок о бок с нарочитой роскошью. Доброта, жажда справедливости и сочувствие нуждающимся руководили всеми их поступками. Они с ужасом предвидели рост фашизма в Германии и остальной части Европы: в Италии, Франции и даже в Великобритании. Кризис капиталистической системы и недовольство трудящихся также повлияли на их убеждения. Они пришли к заключению, что надо всеми силами и средствами помогать Советскому Союзу.
Так было в начале 30-х годов. Постепенно их взгляды менялись, но отступать стало уже поздно, а предать свои идеалы они не могли.
Как правило, на работу разведчика смотрят как на аморальную, а на самого разведчика — как на беспринципную личность. В отношении кембриджской пятерки такой взгляд глубоко ошибочен. Если разведчики аморальны, то во сколько раз безнравственнее их боссы и политические лидеры, посылающие их выполнять свою тяжелую миссию в интересах государства?
Теперь я считаю, что кембриджская пятерка — это действительно выдающиеся люди. Мне до сих пор трудно осознать, что я работал с людьми такой непревзойденно высокой культуры, образования и убеждений, которые предсказывали упадок СССР в то время, когда нам казалось, что дела наши идут прекрасно. И все же они продолжали служить ДЕЛУ.
Меня иногда довольно язвительно спрашивают, как могли эти люди посвятить свои жизни безнадежному делу? Уж если руководители КГБ не смогли этого понять, то какой же невыполнимой должна была казаться эта задача кембриджской пятерке!
У англичан предвзятое мнение об этих людях. У них не укладывается в голове, как аристократы могли отказаться от богатства, амбиций, любви и предпочесть риск и опасность; как могли они цепляться за иллюзию, что все их жертвы послужат какой-то великой идее? Они не понимают, как эти люди сумели подняться чуть ли не на самую вершину иерархической лестницы в своей стране, почему их не арестовали вовремя, почему, наконец, дали возможность бежать в Советский Союз и таким образом уклониться от наказания? В наступившую эру предательства и измены англичане не понимают, почему кембриджская пятерка осталась верна своим идеалам.
Все члены кембриджской группы оставались типичными представителями своей нации и своего класса. И для англичан это — самое удивительное во всем случившемся.
Но я могу понять поведение этих людей, которое на Западе может показаться непостижимым. Прежде всего, я преклоняюсь перед их патриотизмом. Все они, а Гай Бёрджесс в особенности, питали глубокую и страстную любовь к Англии. Многие считают их предателями, но только не я. Я не преувеличиваю, когда говорю, что знаю больше, чем кто-либо, насколько ценные для нас материалы они нам давали, но при этом утверждаю: ни один из них не собирался принести вред своей стране. Они работали против американцев, это точно. Они передавали нам все, что попадало им в руки, даже иногда и много лишнего. Но ни разу не выдали нам ни одного секрета, который мог бы повредить Великобритании.
Будучи студентами Кембриджского университета, они участвовали в принявшей широкий размах кампании оказания помощи бедным. Они примкнули к коммунистическому движению. И им вовсе не приходило на ум, что они предают свою родину. Члены кембриджской пятерки боролись за победу мировой революции. Остальное пришло позднее. Их не останавливали жертвы, с какими связаны революции. Они прежде всего оставались верны своему идеалу — созданию справедливого, бесклассового общества, способного противоборствовать фашизму. Эта цель сблизила их с Россией. Все пятеро не просто состояли в компартии или сочувствовали ей. Они считали себя настоящими революционерами, готовыми ради торжества дела на любые жертвы. Им также нельзя поставить в вину и слепую веру в Сталина. На этот счет заблуждалось целое поколение честных людей во всем мире.
Сейчас можно, конечно, посчитать кембриджскую пятерку людьми наивными, но в 30-е годы это совсем так не казалось.
