Олег Царев - КГБ в Англии
Через день-другой Фенлейсон сказал Чаплину по телефону, что он получил указание направить Дьяконова для дальнейших переговоров в Министерство иностранных дел, от которого зависит в данном случае разрешение этого вопроса. «Он сообщил, что нам надлежит связаться с м-ром Стэнли, которому он уже передал соответствующие указания».
Стэнли принял Дьяконова 16 июля. Выслушал то, что Дьяконов уже излагал Фенлейсону, и обещал обо всем доложить заместителю министра сэру Хиллу, который назначит Дьяконову личную встречу. 21 июля Стэнли вновь принял Дьяконова и заявил, что сэр Хилл очень занят, извиняется, что не может встретиться с ним лично, но поручил ему, Стэнли, передать Дьяконову следующее:
«Положение дел таково, что в данный момент мы не имеем возможности открыто вас поддержать. Это отнюдь не означает, что мы совершенно отказываемся от дальнейших переговоров по этому поводу, но в данный момент считаем это невозможным по многим причинам. Более того, сделанное вами предложение представляется нам весьма интересным, и, как только обстановка изменится, мы, весьма возможно, сами заявим о возобновлении переговоров».
На возражение Дьяконова о том, что любая затяжка может усугубиться позднее погодными условиями и какими-нибудь новыми обстоятельствами, и тогда станет невозможно что-либо предпринять, Стэнли ответил:
«Может быть, вы сумеете теперь начать ваше дело самостоятельно, без нашей помощи. А коль скоро вы начнете, нам легче будет, перед лицом свершившегося факта, прийти вам на помощь».
Стэнли попросил Дьяконова оставить ему свой парижский адрес, а Чаплина — поддерживать с ним, Стэнли, связь.
«Прощаясь со мной, — писал Дьяконов, — м-р Стэнли сказал: «Не отчаивайтесь, генерал. Может быть, через какой-нибудь месяц обстоятельства настолько изменятся, что мы опять будем сидеть с вами здесь и условливаться относительно проведения вашего плана в жизнь».
Из доклада Дьяконова «государю» следовало, что Кирилл верно оценил настроения, царившие в британском руководстве, и сам ход переговоров не считал всего лишь вежливым отказом. Видимо, действительно имелись какие-то соображения, о которых речь пойдет ниже, не позволявшие англичанам принять его предложение. Полковник Короткевич в Лондоне использовал другие каналы связи с влиятельными кругами. Он беседовал с ярым антикоммунистом Оливером Локер-Лэмпсоном (братом английского посла в Китае сэра Майлса Лэмпсона), который сказал, что едва ли можно ожидать скорого решения английского правительства, потому что все его внимание сейчас приковано к «угольной забастовке», которая чревата серьезными неприятностями для Англии. «Самый основной вопрос, — добавил Локер-Лэмпсон, — известно ли о предполагаемом восстании Николаю Николаевичу и делается ли оно с его благословления».
Локер-Лэмпсон обещал Короткевичу поговорить о военной операции на Дальнем Востоке с Черчиллем. Но и Короткевич, и сам Лохвицкий считали, что время для выступления в 1925 году уже упущено и до весны следующего года ничего не выйдет. Кирилл направил Короткевичу и Чаплину в Лондон указания; действовать активнее и связаться с Биркенхедом (министр по делам Индии). Однако превалировало мнение, что англичане если и будут разговаривать, то только с Дьяконовым, которого знают лучше других.
Наряду с вышеизложенными сообщениями в августе 1925 года поступали сведения об аналогичных контактах белой эмиграции с французским правительством. Со слов генерал-лейтенанта Лохвицкого, который былдружен с начальником Кабинета Бриана — Лешером, Дьяконов сообщал, что министр иностранных дел Франции; Бриан вместе с директором политического департамента МИД Филиппом Бартелло 10 августа выезжают в Лондон для обсуждения с англичанами планов интервенции. Французы, которые хотели бы видеть во главе выступления Николая Николаевича, имели якобы более широкие планы интервенции с подключением Прибалтийских государств, в связи с чем ожидали приезда эстонского министра Пруста.
Видимо, поступавшие сведения о переговорах белой эмиграции с англичанами и французами настолько обеспокоили советское правительство, что оно решило сделать предупредительный выстрел, или, выражаясь современным языком, провести «активное мероприятие» в советской печати. В «Известиях» была опубликована статья, в которой говорилось, что французское правительство ведет переговоры с представителями русской эмиграции во Франции, причем в числе таковых упоминался Лохвицкий. Когда Лохвицкий встретился с Лешером после возвращения последнего из Лондона, Лешер сказал ему об этой статье и добавил, что из-за этой публикации его «могут обвинить в сношениях с русскими антибольшевиками». «Вообще, за нами (т. е. сотрудниками МИД) следят», — сказал он Лохвицкому и отказался обсуждать результаты своей поездки в Лондон.
27 августа 1925 года из Лондона в Париж приехал Чаплин и сообщил, что встречался со Стэнли из Форин Офиса, который сказал, что сэр Хилл заинтересовался предложением Дьяконова. Но пока англичане занимают выжидательную позицию, и вопрос будет рассматриваться после 10 сентября, когда из отпусков вернутся высшие чины Форин Офиса и Военного министерства. По словам Чаплина, англичане обеспокоены развитием событий в Китае и чувствуют, что надо что-то предпринять в отношении агрессивных действий китайцев. Локер-Лэмпсон продолжает лоббировать в поддержку выступления и интересуется, как относится к этой идее Николай Николаевич. Локер-Лэмпсону бьщо сказано, что Николай Николаевич возражать не будет.
Наряду с целым рядом сдерживающих факторов политического рода, таких как усиление левых тенденций в профсоюзном движении Англии (английское посольство в Москве тщательнейшим образом отслеживало визит руководителя профсоюза горняков А. Дж. Кука, телеграмма Ходжсона Чемберлену от 7.12.26), невозможность определить точку применения силы в Китае (Меморандум Форин Офиса о внешней политике Англии от 5.04.28), на колебания англичан в отношении поддержки белой интервенции не мог не влиять существовавший раскол в верхушке белой эмиграции. Форин Офис, щупальцем которого выступал Локер-Лэмпсон, получал через последнего сведения от кирилловцев, что Николай Николаевич не будет возражать против их акции на Дальнем Востоке. Это никак не стыковывалось с информацией о том, что николаевцы готовят самостоятельное выступление. Англичане знали об этом лучше других, так как сами же и вели с ними переговоры на эту тему.
5 сентября 1925 года Дьяконов сообщил сведения, полученные им от генерала Бема, друга начальника штаба врангелевской армии генерала Миллера, о том, что «уже второй месяц представители Николая Николаевича в Лондоне — князь Белосельский-Белозерский и генерал Гальфтер ведут переговоры с англичанами об использовании остатков армии против СССР». «Не находится ли в связи факт переговоров англичан с представителями Николая Николаевича с тем, что англичане задерживают продолжение переговоров с генералом Дьяконовым — представителем кирилловцев и Лохвицкого», — задавался риторическим вопросом автор сообщения, писавший о себе в третьем лице.
В сторону осторожного подхода к инициативам белоэмигрантов склонялась и Франция, вторая реальная сила в Европе, которая могла бы их Поддержать. По сообщению Дьяконова, сотрудник МИД Франции Кастанье за завтраком с Лохвицким в конце сентября 1925 года сказал, что план Лохвицкого очень интересует французов, но современное финансовое положение Франции, не позволяет поддержать его деньгами. С другой стороны, по словам Кастанье, отношения Франции с Англией сейчас таковы, что всякая попытка французов помочь нам побудила бы англичан отказаться от какой бы то йи было помощи. Тем не менее МИД Франции назначил бывшего посланника в Португалии чиновником для связи с Лохвицким, а Кастанье просил держать его в курсе всех переговоров с англичанами.
Видя колебания официального Лондона и Парижа, Лохвицкий активнее задействовал частные каналы влияния. Он установил контакт с герцогом Манчестерским, который должен был прибыть в Париж для заключения соглашения о помощи. Герцог брался за комиссионное вознаграждение лоббировать английское правительство и частный капитал. «Лохвицкий готов заплатить, — писал Дьяконов, — так как деньги будут все равно не его, а англичан». «Ближайшая цель герцога и Лохвицкого — убедить английское правительство в тесной связи между внутренним положением в Англии, событиями в Китае и внешней политикой советского правительства и доказать англичанам, что удар по большевикам в Китае означает одновременно и удар по коммунизму в Англии», — завершал свое послание генерал.
И англичане, и французы в своих отношениях с белой эмиграцией не могли также не учитывать и такой фактор, как весьма слабое моральное состояние боевых армейских частей русских эмигрантов. Генерал Бем в беседе с Дьяконовым о врангелевской армии, насчитывавшей 17–18 тысяч человек в Сербии и Болгарии, сказал, что настроение личного состава упадочническое, растет недовольство, усугубляемое нехваткой денег, и именно этим, а не боевым духом армии объясняется все более крепнущая идея необходимости скорейшего выступления против советской власти, которое оживит армию, поднимет ее дух и позволит получить деньги от иностранцев.
