Игорь Атаманенко - Операция «Пророк»
По замыслу режиссеров-разработчиков, Анне отводилась не последняя скрипка в оркестре. Однако после первой же встречи с Аношиной ведомственный оптимизм поугас. Опрашивавшие Анну интеллектуалы из Лубянской синекуры были нимало удивлены ее неосведомленностью о статусе «БАКЛАЖАНА» в стране постоянного проживания, о его происхождении и т. д.
Пытаясь выяснить ее намерения в плане возможного переезда из СССР в Чад, оперативники наткнулись на твердый ответ:
«Никуда я из Союза не поеду. Всё сделаю, чтобы Ганнибал переехал жить сюда!»
Такая перспектива перемещения «БАКЛАЖАНА» в физическом и социально-политическом пространстве никак не устраивала Комитет. Нам он нужен был т а м, и только там, но под нашим присмотром. Было принято решение до поры воздержаться от привлечения Анны для участия в мероприятиях по «БАКЛАЖАНУ», пока эмоциональный шлейф, оставленный в душе славянской девушки «черным метеоритом», не перестанет заслонять ей разум, так как было видно невооруженным глазом, что она по уши влюблена.
В беседе выяснилось также, что Анна ждет ребенка и ради него готова поступиться многим, даже перспективами, открывающимися в связи с ее секретарством в РК ВЛКСМ.
Дознаватели поинтересовались, как Анна собирается назвать ребенка. Она ответила, что этот вопрос уже обсуждался с родителями. Ее отец, Аношин Павел Иванович, наотрез отказался давать свое имя возможному внуку. Поэтому Анна решила, что сына назовет именем возлюбленного. Если тот, конечно, не будет против. В письмах они еще об этом договорятся. Ну а если родится дочь — будет Анной…
Контрразведчики, приятно удивленные детской наивностью Аношиной и ее трогательным оптимизмом, на прощание взяли с нее подписку о неразглашении содержания беседы и отобрали визитную карточку «суженого». Но просвещать ее о подробностях происхождения «БАКЛАЖАНА» и его социальном статусе не стали.
Визитная карточка, как и предусмотрительность оперов, пригодятся Казаченко спустя тридцать с лишним лет, при планировании мероприятий по объекту оперативной разработки «ПРОРОК».
В резюмирующей части рапорта контрразведчики охарактеризовали Аношину как волевую, умную, патриотично настроенную, романтично-доверчивую и внешне привлекательную женщину.
Годы мытарств с малолетним темнокожим сыном по общежитиям и коммуналкам вытравят бесследно все перечисленные оперработниками качества. Останутся только воля и ум.
* * *Дело оперативной разработки «БАКЛАЖАН» Казаченко читал как захватывающий авантюрный роман.
По возвращении принца из Москвы Центром было получено донесение, что он во всеуслышание заявил о своем намерении вместо Сорбонны отправиться на учебу в Московский государственный университет, так как во время пребывания на фестивале встретил и полюбил русскую девушку, на которой собирается жениться.
По данным осведомителей нашей резидентуры, у Ганнибала по этому вопросу состоялся бурный разговор с отцом. Выяснить, чем он закончился, не представилось возможным, однако, по предположению источников, заслуживающих доверия, итоги состоявшихся между отцом и сыном объяснений были для нас неутешительны…
В Чаде после ухода французских колонистов наступил период реакции. Вместе с тем были отмечены признаки усиления американской экспансии в страну, в частности, эмиссаров американских спецслужб, которые располагали достаточно прочными позициями в окружении монарха и способны были оказывать влияние на принятие им решений, касающихся внешнеполитической арены.
12 декабря 1957 года «Фигаро» на первой полосе сообщила:
«Накануне в Чаде, в ходе традиционного обряда глумления над поверженным врагом наследный принц Ганнибал Сесе Секо погиб, поперхнувшись малой берцовой костью съеденного им представителя враждебного племени, и скончаля в муках у ритуального костра».
Статья и фотографии поверженного наследника в набедренной повязке из шкур леопарда были подшиты в деле.
«Ни хрена себе! — в сердцах воскликнул Казаченко, едва не выпрыгнув из кресла. — В агентурных сетях КГБ кого только не было: священники и проститутки, дипломаты и гомосексуалисты. Но чтобы людоеды! Что-то я не помню, чтобы в вербовочной практике Комитета государственной безопасности фигурировали каннибалы… А ведь “БАКЛАЖАНА” готовили и обрабатывали именно в целях вербовки. Неужели нашей резидентуре не было известно, что семья императора, и “БАКЛАЖАН” в том числе, балуются каннибализмом?! А я, в свою очередь, собираюсь использовать его сына — “АРАПА” для подставы “ПРОРОКУ”. Генерал говорит, что “четвертой попытки не будет”, а, по-моему, так и третьей может не случиться, если в “АРАПЕ” проснется “голос отцовской крови”, и он с потрохами сожрет “ПРОРОКА”!!»
Вдруг Олега осенило. Открыв дело на той странице, где излагались подробности передачи 15 000 франков французскому репортеру за отказ от публикации компрометирующих «БАКЛАЖАНА» материалов, он сразу всё понял и успокоился. И компрматериалы и очерк в «Фигаро» о трагической кончине каннибала были подписаны одной и той же фамилией: Жан-Мария Лумье! Не было никакого людоедства! Парня просто ликвидировали. Нет, не парня. Будущего африканского лидера кремлевской ориентации. А мировой общественности дело представили как заурядный эпизод каннибализма.
«Ну что, дескать, с них взять, с этих африканских вурдалаков в набедренных повязках? Жрут друг друга, да и всё тут! Можно сказать, сами себе могилы роют собственными зубами. А мы им еще заводов-фабрик понастроили, школ да больниц понаоткрывали, а они нас, обозвав колониалистами, вышвырнули из страны. При нашей администрации того, что случилось с принцем, не случилось бы никогда. А теперь вот, после нашего ухода, даже заместитель Председателя Народной партии не гнушается поеданием себе подобных. А еще в Парижский университет собирался, упырь чертов! Может, и слава Богу, что к нам не попал!»
Вышеприведенными стенаниями и заклинаниями изобиловал очерк Жан-Марии Лумье.
«Сколько же этот малый получил от американских или французских спецслужб за свой гноеточивый очерк? — задал себе вопрос Казаченко. — Думаю, несравненно меньше, чем двумя годами раньше от нашей резидентуры. А сколько выложили американцы или французы за устранение принца? Это останется за кадром. Ясно одно: мы потеряли неизмеримо больше!
Кроме того, — продолжал размышлять Олег, — в спецслужбах, уничтоживших “БАКЛАЖАНА”, всегда помнили о его поездке в Москву. И для них это был вопрос вопросов: выезжал он туда, чтобы участвовать в праздничных мероприятиях Фестиваля или для того, чтобы пройти спецподготовку под началом инстркторов из КГБ?
Кто знает, — Олег ставил себя на место противника, — может, русские экстрасенсы и гипнотизеры настолько обработали наследного принца, что в Африку он вернулся уже “сложившимся коммунистом”?
Если исходить из этого, то у американцев или французов были причины убрать преемника императора. Посещением Москвы он вынес себе приговор, впоследствии приведенный в исполнение спецслужбами… Похоже, для “БАКЛАЖАНА” поездка на фестиваль стала ознакомительной прогулкой со своим кладбищем…»
— Всё, надо идти к генералу! — вслух произнес Олег, поднимая телефонную трубку прямой связи с Карповым.
Глава четвёртая. Генерал Карпов
Генерал Карпов имел своеобразную манеру выслушивать доклады своих подчинённых. Ни короткого кивка головой в знак одобрения, ни поцокивания языком в случае несогласия с аргументацией. Он неподвижно молчал, глядя в упор на собеседника. Хотя о каком собеседовании может идти речь? Ведь собеседование предполагает взаимный обмен репликами. В нашем же случае был просто монолог. Если бы было возможно поставить на «прослушку» кабинет Карпова (а, думается, ни одна из иноразведок перед таким соблазном не устояла бы!) «слухачей» поначалу обескуражило бы то обстоятельство, что в тиши начальственного кабинета некто — отнюдь не хозяин — дискутирует сам с собой. Приводит «за» и «против», распаляясь, доказывает, опровергает, одним словом, пытается убедить самого себя в собственной правоте. Ну не параноик ли туда забрел?
Генерал, как опытный наездник, отпускающий повод скакуна перед взятием им препятствия, давал выговориться докладчику до конца, даже если творческое воображение оперативника разгуливало по самому краю еретической пропасти. Роль шенкелей выполнял взгляд Карпова, которым он горячил подчиненного. Взгляд то загорался озорными лукавыми искорками, то становился безразличным.
Опытные сотрудники, проработавшие с Карповым не один год, следили за выражением его глаз, время от времени корректируя свой доклад: «Сейчас меня занесло! А это — уже “в тему”! Так, а это — не интересно!»
