Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Так полковник Глинка стал сугубо гражданским человеком, получив чин коллежского советника. Карьера его поломалась – но, с другой стороны, у иных обрушилась жизнь.
Да и, в общем говоря, судьба Фёдора Николаевича вовсе не шла к закату, как могло бы показаться. Постепенно новые стихи его начали выходить в петербургской и московской периодике.
Глинка сошёлся с местным губернатором (нравы тогда, не в пример нынешним, были вполне себе свободные: российские чиновники повсеместно принимали у себя не только ссыльных, но даже и каторжан из числа «декабристов»). Более того, вскоре Глинка был приглашён на должность советника губернатора.
Душу отводил, изучая фольклор Карелии. Занимался переложением псалмов на язык поэтический.
Его отношение к русской государственности видоизменяется в сторону всё более консервативную. В одном из писем друзьям Глинка рассказывает, что у него два портрета государя, и что он его любит «как человека с ясным умом, с превосходной душою».
Впрочем, биограф Глинки Павел Николаев резонно предположил, что «трюк» с признанием в любви к государю Глинка проделывал осмысленно – ведь писал он об этом А. А.Ивановскому, служившему в канцелярии Военного министерства, где всю корреспонденцию просматривала цензура.
Это ли подействовало, или заступничество друзей, но в декабре 1829 года Глинке – личным соизволением государя Николая I – разрешили перебраться в Тверь, где он и оказался весной следующего года.
Путешествуя по Тверской губернии и случайно приметив древние рисунки на камнях, Глинка всерьёз увлёкся археологией. Вскоре он обнаружит останки мамонта и несколько мест древнейших поселений.
В Твери Глинка наконец женится – на Авдотье Павловне Кутузовой. Жена много читала, играла на арфе и на рояле, сочиняла стихи, Шиллера переводила – ровно о такой, наверное, ему и мечталось; а то, что ему было уже 46, а ей 38, – ну так ничего, не пришлось тратить время на юношеские страсти.
К тому же Глинка, всю жизнь проживший весьма скромно, наконец получил материальную независимость: жена была наследницей двух богатых имений.
В 1834 году ему позволили выйти в отставку – и он стал свободен от службы. На редкость благой финал многочисленных треволнений: походов, заговоров, казематов, ссылки и прочих перетрясок.
Фёдор Николаевич и Авдотья Павловна перебираются в Москву, живут в своём домике близ Сухаревской площади. У них свой, как это называется, салон: замечательные гости, заходит Пётр Чаадаев, ведутся умнейшие разговоры; Глинка и его жена принимают участие в открытии Московского комитета для призрения просящих милостыню, Авдотья Павловна выступает попечительницей девяноста бедных московских семей.
В 1837 году Глинка опубликовал статью «Мои заметки о признаках древнего быта и камнях, найденных в Тверской Карелии, в Бежецком уезде» – за неё он получит премию Географического общества.
В археологических изысканиях, утверждает биограф Павел Николаев, «Глинка открыл культуру верхневолжского неолита (конец каменного века), и сделал это на десять лет раньше Буше де Перта, который считается основателем учения о каменном веке… он предвосхитил вывод Буше де Перта об одновременном существовании человека и ряда вымерших животных (например, мамонта)».
Казалось бы, религиозные искания, научная работа, переход в года седые и степенный возраст, умиротворённая жизнь – всё это должно было как-то смирить патриотический и, как это порой называется, милитаристский пыл Глинки, давно расставшегося со шпагою.
Но – нет.
Что-то осталось в нём совершенно неизменным; в первую очередь – спокойное знание: стоять за интересы Отечества с оружием в руках – ровно то занятие, что делает тебя и гражданином, и достойным сыном своей земли.
Глинка написал много и в разных жанрах. Он автор исторической прозы и исторических драм, многочисленных «путевых» заметок, «народной» лубочной прозы (в частности, повести «Аука да Марья»), он мистик, записавший великое количество своих снов и видений – тоже, по сути, отдельный жанр, он создатель духовных эпических поэм и стихов (т. н. «элегических псалмов»), он один из основателей жанра тюремной поэзии, он – представитель школы поэзии гражданской, а самые поздние стихи его, «стариковская» лирика, удивительным образом схожи с поздними стихами Георгия Иванова (это отдельная тема для сравнения и исследований), но…
…Но как военный писатель Глинка всё-таки достиг высот наибольших: это и «Письма русского офицера…» (те части этой книги, что касаются собственно военных походов), и «Очерки Бородинского сражения» (безусловно повлиявшие на работу Толстого над «Войной и миром» – причём не просто как исторический документ, но именно как проза, где, к примеру, едва ли не впервые даются описания сражения и с позиции русского солдата, и с позиции француза), и, конечно же, военная лирика, которую он писал всю жизнь.
Русский человек и война – одна из главных тем Фёдора Глинки (наряду с христианской и богоискательской).
Причём, преодолевая традицию одическую, Глинка не уходит в другую крайность, когда основным наполнением военной лирики становится скорбь об утратах и культ жертв. За этими стихами всегда стоит жизнеутверждение.
Среди военных стихов Глинки стоит вспомнить как минимум несколько.
Как вихорь, как пожар, на пушки, на обозы,
И в ночь, как домовой, тревожит вражий стан…
…тишком, с своей командой зоркой,
Прокравшись из леса под горкой,
Как тут!.. «Пардон!» Им нет пардона:
И, не истратив ни патрона,
Берёт две трети эскадрона…
Они бегут – сии толпы врагов,
Бегут от нас, как страшная зараза!
А русский царь с Днепровских берегов,
С Задонских стран, с седых вершин Кавказа
Привёл, под знамем чести рать
От берегов пустынной Лены
На берега роскошной Сены
Победы праздник пировать!
Битва на поле гремела – битвы такой не бывало:
День и взошёл и погас в туче нависнувшей дыма;
Медные пушки, дрожа, раскалялись от выстрелов частых,
Стоном стонала земля; от пальбы же ружейной весь воздух
Бурей сдавался сплошной…
– в этом стихотворении юноша несёт погибшего в сражении товарища хоронить; гренадеры помогают ему выкопать могилу штыками – тут же начинается новый виток сражения, и могилу засыпает картечью и ядрами (см. название!)… Мощнейшие стихи!
А шашка между тем чеченцев
Вела с штыком трёхгранным спор,
И именем его – младенцев
Пугали жёны диких гор.
К перечисленным вещам (и ещё большему количеству неназванного) тематически примыкают стихи Глинки о Москве, в том числе одно из самых известных его сочинений:
Город чудный, город древний,
Ты вместил в свои концы
И посады и деревни,
И палаты и дворцы!
Опоясан лентой пашен,
Весь пестреешь ты в садах;
Сколько храмов, сколько башен
На семи твоих холмах!..
Исполинскою рукою
Ты, как хартия, развит,
И над малою рекою
Стал велик и знаменит!
На твоих церквах старинных
Вырастают дерева;
Глаз не схватит улиц длинных…
Это матушка Москва!
Кто, силач, возьмёт в охапку
Холм Кремля-богатыря?
Кто собьёт златую шапку
У Ивана-звонаря?..
Кто Царь-колокол подымет?
Кто Царь-пушку повернёт?
Шляпы кто, гордец, не снимет
У святых в Кремле ворот?!
Ты не гнула крепкой выи
В бедовой твоей судьбе:
Разве пасынки России
Не поклонятся тебе!..
Ты, как мученик, горела,
Белокаменная!
И река в тебе кипела
Бурнопламенная!
И под пеплом ты лежала
Полоненною,
И из пепла ты восстала
Неизменною!..
Процветай же славой вечной,
Город храмов и палат!
Град срединный, град сердечный,
Коренной России град!
Пушкинской силы строки; но и некрасовский голос, и тютчевский, и цветаевский – все тут уже различимы.
О Глинке Пушкин говорил: «Из всех наших поэтов Глинка, может быть, самый оригинальный». Но он ведь, увы, не застал стихов Глинки о Москве: здесь бы и вовсе Александр Сергеевич был очарован.
Однако с началом Крымской войны Глинка, которому тогда было без малого семьдесят лет (для русского поэта – возраст почти недостижимый), превзошёл себя самого.
Ура!.. На трёх ударим разом,
Недаром же трёхгранный штык
«Ура!» – отгрянет над Кавказом,
В Европу грянет тот же клик!..
И двадцать шло на нас народов,
Но Русь управилась с гостьми:
Их кровь замыла след походов;
Поля белелись их костьми.
Тогда спасали мы родную
Страну, и честь, и Царский трон;
Тогда о нашу грудь стальную
Расшибся сам Наполеон!..
Теперь же вздрогни, вся природа!
Во сне не снилось никому:
Два христианские народа
На нас грозятся за чалму!
Но год двенадцатый не сказки,
И Запад видел не во сне,
Как двадцати народов каски
Валялись на Бородине.
И видел, что за все лишенья
Пришли с царём пощады мы ж,
И белым знаменем прощенья
Прикрыли трепетный Париж.
И видел, что коня степного
На Сену пить водил калмык,
И в Тюильри у часового
Сиял, как дома, русский штык!..
<…>
Так знайте, ваши все мытарства,
Расчёт и вычет – всё мечта!
Вам русского не сдвинуть царства:
Оно с Христом и за Христа!..
Изданное отдельной книжкой стихотворение Глинки «Ура!» было настолько популярно, что продалось фантастическим по тем временам тиражом 10 тысяч экземпляров. Все полученные с издания деньги Глинка перевёл раненым в Крымской войне. Очень скоро эти стихи были переведены на английский, болгарский, китайский, маньчжурский, молдавский, немецкий, новогреческий, польский, сербский, французский языки.
