Вернер Штиллер - Агент. Моя жизнь в трёх разведках
В 1988 году я уже достаточно проработал с продажей рент и мог перейти в группу собственной торговли «Голдман Сакс». Мы должны были добиваться возможно более высоких прибылей с капиталом фирмы и вкладывать их в других местах. Мой приятель Чарли и я там были единственными, которые не были выпускниками Оксфорда, Кембриджа, Гарварда или Йеля. Это была маленькая элитная труппа, у которой я очень многому смог научиться. Девиз был такой: «Если вы не абсолютно уверенны в деле, уберите свои пальцы от него, играйте лучше в «тетрис» или отправляйтесь играть в гольф. Но если у вас есть хорошая идея, то покупайте правильно». Только одно обстоятельство строго принимали во внимание: уже при приобретении нужно было установить, насколько высок риск, какие потери могли быть и были ли мы готовы принять это. Там имелись четкие границы. Как только вещи угрожали выйти из‑под контроля, нужно был вмешаться.
Естественно, такая работа соблазняет к спекуляции, так как жадность находится глубоко в человеке. Нам как‑то представили одно репрезентативное исследование. Людей спросили: что вам нравится больше? Вы зарабатываете 100 000, а сосед 80 000, или вы получаете 120 000, а сосед 140 000? Ответ был однозначен: почти все хотели иметь больше, чем сосед, даже если это было в абсолютных цифрах меньше. Это стимулирует также в пределах группы. Каждый хочет быть наилучшим, и готов достичь этого даже самыми рискованными методами.
Раньше полагали, что люди и группы людей принимают преимущественно рациональные решения. Выражением этого стала гипотеза эффективного рынка, которая исходит из того, что цены ценной бумаги — это по существу выражение всей известной информации и поэтому может быть, собственно, только немного неожиданностей или отягчающих отклонений. (Во время учебы нам это проиллюстрировали следующей шуткой. Однажды профессор финансового дела и его студент гуляли вместе. Внезапно студент указывает взволнованно на тротуар: — Смотрите, господин профессор, там лежит десятидолларовая банкнота. — Не может быть, — ответил профессор, — если бы она там лежала, ее бы уже давно кто‑нибудь поднял.) Наибольшие финансовые ученые между тем уже отказались от этой теории. Поведение инвесторов, по более новым сведениям определяется, прежде всего, двумя основными человеческими свойствами: жадностью и страхом. Поэтому многим инвестиционным консультантам после конца ГДР удалось «раскрутить» неопытных «восточников» на инвестиции с якобы гарантированными тридцатью процентами дохода. После того, как эти мошенничества лопнули, едва ли кто теперь инвестирует на востоке, и там царит распространенный страх перед рынком долгосрочных капиталов. Сберегательная книжка зато снова входит в моду. Финансовых кризисов нельзя избежать в открытой рыночной экономике, они существуют, чтобы завершать спекулятивные фазы, в которых утратившие от жадности ум участники рынка теряют всякую осторожность и вслепую ставят на увеличение, не учитывая риск. За этим следует горькое наказание.
Второе, что я понял, работая в группе собственной торговли, это была непредсказуемость рынка. Всем так называемым экспертам, которые выступают по телевизору и предсказывают до конца года состояние индекса Доу — Джонса или Германского индекса акций (DAX), следовало бы лучше пойти работать предсказателями в цирке. Мне еще раз стало ясно, что мир вокруг нас невообразимо сложен и не может быть описан линейными моделями. Это совпадало с моим опытом разведывательной работы. Можно сколь угодно хорошо распланировать все собственные действия заранее и точно разыграть все мыслимые варианты противоположной стороны, но, в конце концов, часто самую решающую роль играет непредвиденный случай.
Вероятно, поэтому склонность к азартным играм также была выражена так сильно у банкиров. В то время как мы с коллегами в Нью — Йорке играли только в «покер лжецов» со ставками в 100 долларов, то в Лондоне уже была настоящая, правильная игра в покер. Если перед Рождеством мы получали бонусы — их размер тогда составлял от 300 тысяч до 500 тысяч фунтов стерлингов для хорошего работника, то в период между праздниками шла самая интенсивная игра. Ставки колебались от 300 до 1000 фунтов. Когда меня во время отпуска заносит в Лас — Вегас, я до сих пор совершаю обход покерных столов и, как правило, выхожу из зала с большей суммой денег, чем та, с которой зашел.
НАЗАД В ГЕРМАНИЮ
В 1987 году в ГДР официально отменили смертную казнь. Но у меня не было иллюзий. Если бы люди Мильке узнали, где я нахожусь, они бы сделали все мыслимое и немыслимое, чтобы вывезти меня в ГДР. До этого времени я исходил также из того, что в худшем случае они могут убить меня и прямо за границей. (После 1990 года во многих статьях и книгах мне довелось прочитать, что меня заочно приговорили к смертной казни и даже якобы назначили премию за мою голову, но в документах Штази я не нашел никаких доказательств этого.) К счастью МГБ не знало моего нового имени и моей измененной внешности. Я немного пополнел, завел густые усы и носил очки, по возможности даже темные очки. От предложенной ЦРУ пластической операции я отказался. С 1984 года я отважился снова отправиться в Люксембург, в Швейцарию и в Австрию, а затем, наконец, и в ФРГ. БНД и ЦРУ не имели ничего против, так как считали, что я делаю это под свою ответственность, срок их долга попечительства уже истек. Во всех этих поездках я был очень осторожен. Стекла моих машин были тонированными, и я довольно часто менял марки. В кругу моих банковских коллег никто не знал о моей прежней жизни.
С большим интересом я следил за Горбачевым и его новой политикой гласности и перестройки. Старая доктрина Брежнева с обязательным поддержанием единства Восточного блока во всех вопросах была отвергнута, отдельные страны получили больше свободы для самостоятельной политики. В ГДР оппозиционеры смогли организоваться под крышей церкви, не боясь, что их всех сразу арестуют. Государству пришлось демонстрировать больше либерализма, поскольку нужно было продолжать диалог с Западом и получать оттуда кредиты. Советский Союз поднял цены на нефть и все сильнее заботился о своих внутренних проблемах. Политика гонки вооружений Рейгана возымела действие, СССР пошел на уступки на переговорах по ограничению вооружений, русским требовалось перенаправить средства, выделявшиеся прежде на вооружение, в экономику и на улучшение жизненного уровня людей.
Мне было ясно, что тотальной изоляции ГДР скоро придет конец. Щедрое предоставление права на выезд на Запад «по срочным семейным обстоятельствам» уже указывало на это. Во мне росло желание снова связаться с моей семьей. Но сразу выходить на жену и детей могло быть слишком опасно. Они наверняка сменили имя и, несомненно, переселились в другое место. Кроме того, за ними, вероятно, по — прежнему строго наблюдали. С моими двумя сестрами, напротив, это можно было сделать легче. Но у них не было телефона, а посылать письмо по их адресу было слишком рискованно. Обе еще числились, вероятно, в контрольных почтовых списках МГБ. Потому на ум мне пришел двоюродный брат моего шурина, который жил в том же городе, что и мои сестры, и у него, как инженера на заводе синтетического каучука, был телефон. Я узнал его номер, позвонил, назвавшись чужим именем, и попросил, при помощи придуманной истории, пригласить госпожу такую‑то к телефону на более позднее время, когда я перезвоню снова. Так и получилось. Она узнала меня, однако, не показала никакого волнения, а порекомендовала мне другой номер телефона. Это был ее рабочий телефон, где она могла бесконтрольно принимать звонки, но сама звонить на Запад не могла. Отныне у нас был регулярный контакт.
Мой шурин был уже в пенсионном возрасте, поэтому он мог ездить в ФРГ. Используя свои шпионские навыки, я организовал конспиративную встречу во Франкфурте — на — Майне. Помимо семейных новостей я расспросил его о подробностях экономического положения в стране, о настроениях людей и о состоянии снабжения в провинции. Отставание от Запада, похоже, стало еще большим, особенно в области современной техники. О персональном компьютере обычный гражданин не мог даже и мечтать. Кроме того, эта современная технология представляла угрозу для государства, так как если у каждого дома был бы компьютер и принтер, то он мог бы легко печатать листовки, а МГБ с его анализом почерка и сравнением шрифтов пишущих машинок ничего не могло бы с этим поделать.
К тому времени на Западе уже появились в открытой продаже мобильные телефоны, и можно было предвидеть их миниатюризацию. Я купил себе лэптоп, — сейчас его назвали бы «компьютером на прицепе», и с некоторой фантазией мог себе представить, как такая техника изменит всю работу разведки. Больше не нужно будет записывать надиктованные по радио колонки цифр, таскать с собой толстые портфели на другую сторону, маленькой дискеты будет достаточно.
