Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло
Когда Бату проходил по Венгрии и Силезии и подходил к Далмации, Европа была в ужасе. Германский император призывал коллег-государей собирать войско, духовенство молилось, народ постился… Лишь французский король Людовик IX «Святой» (1214–1270), поддерживаемый матерью – регентшей Бланкой Кастильской, уверял, что, уповая на Бога и свой меч, «смело встретит варваров»…
Всё это было, впрочем, не более чем болтовнёй. Вскоре Людовик решил заняться более надёжным делом – организацией 7-го крестового похода на Восток, начавшегося в 1248 году, а затем – в 1270 году, и 8-го крестового похода, во время которого Людовик умер.
Что же до крестового похода на Бату, то Иннокентий IV действительно обнародовал буллу, где призывал к походу «богемский, моравский, польский, сербский и другие народы», однако ничем реальным это не закончилось. Власть папы в то время была велика, и «осечка» с помощью Даниилу была вполне объяснимой: Иннокентий IV предпочитал бороться против германского императора Фридриха II Гогенштауфена и поощрять Тевтонский орден в его завоевании польской Пруссии, Литвы и продвижении на русский Север. Даниила же Галицкого на Юго-Западе, как и Александра на Севере, просто провоцировали, что Даниил, к его чести, быстро понял и, несмотря на угрозы папы, в 1255 году отказался от всех обязательств перед Римом.
Даниил попытался противостоять Орде на свой страх и риск и вошёл в союз с великим литовским князем Миндовгом, который успешно воевал против ограниченных монгольских контингентов, посылаемых против него.
Жизнь Миндовга вполне схожа с жизнью многих русских князей: союзы с бывшими врагами, вражда с бывшими союзниками, борьба за власть с племянниками, которые его в конце концов и убили в 1263 году во время охоты…
Миндовг много лет уступал Тевтонскому ордену, позднее громил его войска, в 1262 году вёл переговоры о совместном выступлении против Ордена с Александром Невским, и в том же году заключил мир с галицкими князьями, успев повоевать и с ними.
А за семь лет до этого Миндовг оказался союзником Даниила. В Орде умер Бату, начались, как водится, распри, темником-наместником на Южной Руси был слабый Куремса, и Даниил решил рискнуть и освободить занятые монголами волынские города.
Увы, первоначальный успех был непрочным – Куремсу сменил решительный Бурундай, и в начале 60-х годов монголы, войдя на Волынь, ультимативно, под угрозой тотальных репрессий, потребовали срыть крепостные валы вокруг Владимира-Волынского и других городов, за исключением столичного Холма.
Постаревший Даниил укрылся в Польше, пытался склонить к выступлению против Бурундая поляков и венгров, но в том, естественно, не преуспел. В 1264 году он умер, и Галицко-Волынское княжество быстро пришло в упадок, разрываемое на части хищными соседями.
Либералы обвиняют Александра Невского в том, что он-де сознательно отказывался от союза с католическим Западом в пользу «союза (? – С.К.) с монголами» и подавлял-де стремление русских городов, и прежде всего – Новгорода, к расширению своих прав, поскольку в последнем случае, как утверждает Ирина Карацуба, «Русь неизбежно втягивалась в систему европейского права», а Александра-де «устраивала система правления, принятая в монгольских улусах»…
Но как мог Александр Невский, находясь «под боком» у Орды, проводить линию на конфронтацию с ней, если Орда навязывала свою волю и смогла сломать даже Даниила Галицкого, отделённого от Бату-Сарая и Каракорума пространствами Северо-Восточной и Южной Руси!?
Относительную самостоятельность сохранила тогда лишь боярская Новгородская республика – «господин Великий Новгород». Почти за полвека до нашествия Батыя Новгородская земля заключила первый торговый договор с немецкими городами и островом Готланд – так закладывались основы будущего Ганзейского союза, Ганзы.
Староготским словом «Ганза», означающим «толпа, союз», были названы торговые товарищества немецких купцов, объединившихся для взаимной помощи и защиты их торговли за границей. Полностью Ганзейский союз оформился значительно позднее – в 1367 году на съезде в Кёльне, но уже в XII веке он активно торговал с Русью. Проходивший по территории Киевской Руси путь «из варяг в греки» терял своё международное значение, однако сама торговля Европы с Русью и русским Севером не прекращалась, и главную роль здесь играл Ганзейский союз. В Европу шли пенька, смола, мёд, воск, меха. Из Европы – сукна, товары ремесленников. Из Скандинавии везли сельдь и треску.
Ганзейская торговля опиралась на три основные базы – две крайние и одну серединную, передаточную. Передаточной базой был немецкий Любек, расположенный у подножия Ютландского полуострова, на скрещении путей с Запада на Восток и обратно. Крайней западной складочной базой был фландрский город Брюгге, а крайней восточной – Новгород.
Во времена Киевской Руси Новгород на реке Волхов удобно стоял на пути «из варяг в греки», особым образом из других крупных русских городов не выделяясь. Нашествие Батыя и ордынское иго обошли земли Новгорода стороной, общий строй жизни там сохранился. И благодаря этому Новгород сохранил своё европейское значение, был районом почти поголовной грамотности и развитой культуры. В средневековом Новгороде мужчина и женщина пользовались равными правами. Если бы не ордынский Потоп, так бы было на всей Русской земле!
Центральные, северо-восточные и южные русские области подпали под власть Степи и деградировали. Казалось бы, общерусское значение Новгорода должно было неизмеримо возрасти, на Новгород должны были возлагаться надежды и упования, а Новгород должен был, с достоинством ощущая новую высокую общенациональную ответственность, принимать её на себя.
Увы, ничего такого не произошло, и даже в новых исключительных условиях системный русский центр на Русский Север – в Новгород, перемещаться не стал.
Почему?
С одной стороны, это объяснялось чистой географией… Это Пётр мог силой своей монаршей воли и в силу исторической необходимости перенести сложившийся за почти четыреста лет политический и экономический центр из древней «белокаменной» Москвы в новый «град Петров».
Но шаг Петра был оправдан во всех отношениях, начиная с системного и «знакового» его смысла. Новому государству, входящему в Европу сразу на равных, нужна была и новая столица, не отягощённая ни старыми традициями, ни старой знатью. Необходимо было также надёжно обеспечить контроль над возвращёнными России издревле новгородскими землями, отторгнутыми шведами. Надо было обеспечить и их защиту. Наконец, создание новой столицы расширяло географические границы реформ, связывая через Санкт-Петербург центральные районы страны с северными, с Архангельском и Беломорьем, с теми же Новгородом и Псковом.
Ничего подобного нельзя сказать о возможной общерусской роли Новгорода. Её не было даже в потенции – даже в лучшие времена Новгорода. Более того, Новгород, хотя формально из него и произошла русская государственность, всегда был локальным явлением русской жизни. Да, наравне с Киевом он был вторым торговым и культурным центром Киевской Руси, однако идейным центром, равноценным Киеву, он не был и быть не мог.
Это очень плохо понимается, а особенно сегодня, когда либеральные «историки» очарованы «скромным обаянием» новгородской средневековой «республиканской» «буржуазии», однако нельзя сказать, что локальность и отличность Новгорода от Киева не понимал в России никто и никогда. Так, уже упоминавшийся ранее исследователь русских былин В.И. Калугин точно подмечал, что хотя возникновение Новгородского цикла былин хронологически почти совпадает с возникновением и развитием Киевского цикла, «…они абсолютно разные, выразили разные идеалы личности героя, социальных отношений…».
Об этом же писала и другой исследователь – Т.А. Новичкова: «Новгород – это острые внутригородские конфликты (“Хотен Блудович”), столкновение идеалов мифологии, язычества и культа торговли (“Садко”), ставка на собственную смелость и силу, олицетворение насмешки над христианскими святынями (“Василий Буслаев”)…».
Всё верно: торговый Новгород не смог и не мог дать героев-богатырей с общерусским смыслом… Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович потому и были объединены на знаменитой картине Васнецова как хранители рубежей Русской земли, что их образы видятся нам такими на страницах русских «киевских» былин. Широки и общерусские образы былинного «оратая» Микулы Селяниновича, героя русских сказок киевлянина Никиты Кожемяки!
Поразительно, но русская историография не освоила очевидную мысль о принципиальной идейной разнице Новгорода и Киева на основании параллельного анализа двух практически идейно антагонистических циклов былин, созданных в двух древних центрах Руси. А ведь в былинах налицо издревле проявляемый себялюбивый сепаратизм Новгорода противостоящий мужественной готовности Киева к борьбе за единую «Святую Русь». Поэтому подлинным системным и идейным преемником Киева как главного центра Руси мог быть лишь тот город, который стоял на позициях объединения, но никак не Новгород.
