Олег Черенин - Очерки агентурной борьбы: Кёнигсберг, Данциг, Берлин, Варшава, Париж. 1920–1930-е годы
В этой связи заслуживает внимания, на первый взгляд не имеющее отношения к выяснению «истинного» лица Протце, замечание бывшего руководящего работника внешнеполитической разведки СД Вильгельма Хеттля о рассуждениях в различении понятий «государственная измена» и «измена Родине», имевших хождения в среде германского офицерства. Так, характеризуя деятельность адмирала Канариса как главы германской военной разведки, он пишет: «…между понятиями “государственная измена” и “измена Родине” была большая разница. Под первым они (Канарис и офицеры) понимали заговоры и выступления против режима, включая действия против главы государства. Под вторым — передачу государственных секретов противнику. Большинство офицеров было готово пойти на “государственную измену” и лишь немногие — на “измену Родине”»[166].
Конечно, такие суждения были более характерны для периода активизации деятельности «генеральской оппозиции» нацистскому режиму с конца 1930-х годов. Но то, что сама постановка вопроса имеет отношение к адмиралу Канарису и его окружению, весьма симптоматично. Известна, например, активная антинацистская деятельность ближайшего сподвижника адмирала — генерала Остера и многих других кадровых сотрудников Абвера. Напомним, что Протце также входил в «ближний круг» адмирала. При этом, однако, необходимо учитывать, что «сотрудничество» последнего с советской разведкой относится к периоду начала 1930-х годов и в рамки антинацистской деятельности вряд ли укладывается.
Протце и дело Сосновского
Для изучения «профессионального почерка» Рихарда Протце уже в работе на Абвер, который может приблизить нас к пониманию возможных мотивов «сотрудничества» с советской военной разведкой, следует обратиться к другой истории, отражающей его деятельность, но уже на польском направлении.
Мы уже обращались к примерам, характеризующим практику обмена информацией между разведывательными службами и их отдельными представителями. Особенно широко обмен информацией практиковался между военными дипломатами. И это понятно, ведь они в своих действиях по сбору разведывательных сведений были ограничены деятельностью местных контрразведок, а Центр постоянно требовал все новых и новых сообщений по интересующим его проблемам. В таких условиях к Протце инициативно обратился сотрудник аппарата военного атташе Польши в Берлине поручик Юзеф Гриф-Чайковский, который, испытывая нажим со стороны своего руководства, предложил немцам снабжать его на «взаимовыгодной основе» разведывательной информацией, изначально зная, что она будет носить дезинформационный характер[167].
Фактически его обращение к офицеру Абвера означало, что он предложил свои услуги немецкой разведке в качестве агента-двойника. Принимая предложение Гриф-Чайковского, Протце ни секунды не сомневался в исходе дела. Он помнил поговорку «коготок увяз — всей птичке пропасть».
Но вначале Протце необходимо было удостовериться в истинных мотивах обращения Гриф-Чайковского. Это было важно сделать, поскольку, как профессионал, он понимал, что такая инициатива могла быть инспирирована польской разведкой для перепроверки ранее полученных сведений. Поэтому дальнейшая работа с Гриф-Чайковским требовала особой филигранности и осторожности.
На начальном этапе «взаимовыгодное сотрудничество», в рамках обмена информационными материалами, устраивало обе стороны. Гриф-Чайковский, получая от Протце сфабрикованные дезинформационные сообщения, в глазах своего руководства в Варшаве зарекомендовал себя положительно, как деятельный и инициативный офицер разведки. Протце, в свою очередь, «скармливая» дезинформацию в польский Центр, что само по себе было большим успехом, одновременно «приручал» Гриф-Чайковского в стремлении сделать из него «контролируемого агента».
Через определенный промежуток времени Протце, очевидно, удостоверившись в отсутствии признаков «подставы» польской разведки, дал задание Гриф-Чайковскому поставлять в Абвер объективные сведения о деятельности польской разведки в Германии. Его «звездным часом» стало получение от поляка копий фотоснимков с оригинальных документов 6-го (инспекционного) отдела штаба Рейхсвера, отражающих планы германской стороны по использованию в будущей войне бронетанковых сил. Гриф-Чайковский просто сделал лишние копии в фотолаборатории польского посольства в Берлине, куда он был вхож. Для Протце стало ясно, что польская «двуйка» имеет с самом центре «интеллектуальной» деятельности Рейхсвера своего агента.
В многочисленных источниках дальнейшие события отражены вполне обстоятельно в рамках дела о провале берлинской резидентуры «In.3» 2-го отдела польского Главного штаба, возглавляемой ротмистром запаса Ежи Сосновским[168].
Коротко напомним канву дела. После получения сигнала об утечке секретных документов из войскового отдела Рейхсвера (Генерального штаба) Протце, не имея оперативных и процессуальных возможностей в раскрытии и документировании деятельности польского агента, был вынужден обратиться за помощью к гестапо. Здесь-то первичные материалы проверки и попали на стол криминаль-секретаря берлинского гестапо Лика, решавшего в своем учреждении задачи по борьбе с польским шпионажем.
Напомним, что с конца 1920-х годов этот скромный по должности чиновник политической полиции сотрудничал с советской внешней разведкой под псевдонимом «Папаша». В своей работе он замыкался на нелегальную группу помощника резидента ИНО в Германии Феликса Гурского («Монгола»). Нет необходимости говорить о том, что все получаемые агентом материалы разработки резидента польской разведки передавались в Москву. Но проявленный Лубянкой к делу интерес был не практического свойства, а, если так можно выразиться, скорее, «научного». Для целей противоборства с германскими и польскими спецслужбами эти сведения не имели особого практического применения, но в текущем режиме позволяли пополнять «банк данных» по конкретным фактам и персоналиям. Этим обстоятельством, а также скверным характером самого агента объясняется тот факт, что на Лубянке к его деятельности относились с большим недоверием. Оно было развеяно, когда его информация была реализована при драматических обстоятельствах вербовки Сосновского на Лубянке. Но об этом — чуть позже[169].
Пока Протце «сплетал свою паутину» вокруг неизвестного агента в Берлине, первые заслуживающие внимания сведения о личности польского резидента были получены из Данцига. В отчете представителя Абверштелле «Остпройссен» в Данциге Оскара Райле были изложены обстоятельства провала одного польского резидента Вальтера Куджерского, действовавшего в Германии по документам на имя Хельмута Зюльке. Как следовало из отчета, деньги на оперативные расходы ему передавал швейцар польского посольства в Берлине Казимеж Зелиньский, также поддерживавший конспиративную связь с неким Сосновским. В реферате 3F Абвера (внешняя контрразведка) эта фамилия была взята на учет[170].
Настоящим «прорывом» в разработке явилась информация одной танцовщицы кафешантана по имени Леа Роза Круз, выступавшей под сценическим псевдонимом Леа Нико, которая своему концертному импресарио рассказала о связи с польским разведчиком[171]. Она родилась в 1908 году в Гамбурге и воспитывалась матерью, работавшей стриптизершей в ночных клубах. Начав артистическую карьеру в молодые годы, к началу 1930-х годов Леа Круз добилась определенных профессиональных успехов, когда на нее в Будапеште обратил внимание Сосновский. Он предложил ей перебраться в Берлин, где обещал похлопотать перед своими приятелями о получении роли в кино.
Когда через некоторое время она убедилась, что «ухаживания» Сосновского объясняются не ее высокими творческими дарованиями, а желанием вовлечь в «шпионскую историю», Круз поделилась своими подозрениями со своим концертным импресарио Гансом Штернхаймом. В частности, она сообщила, что Сосновский побуждал ее принять знаки внимания штандартенфюрера СА Даниеля Герта, являвшегося помощником одного из высших руководителей СА Карла Эрнста.
Рано или поздно, но эти сведения стали известны Протце, который, завербовав Нико, нацелил ее на получение дополнительной информации по связям Сосновского. К тому времени Протце уже не сомневался, что резидентом поляков в Берлине был бывший ротмистр австро-венгерской армии Ежи Сосновский — фигура очень известная в кругах берлинского «бомонда».
Красавец, любимец женщин, блестящий кавалерийский офицер в прошлом, участник спортивных состязаний высшей лиги по конному спорту в настоящем, по прибытии в германскую столицу в 1925 году Сосновский развернул бурную деятельность по формированию агентурной сети. Его высокий профессионализм разведчика позже был блестяще подтвержден, когда ему удалось завербовать ряд женщин и мужчин, деятельность которых могла составить славу любой разведслужбе мира.
