Елисей Синицын - Резидент свидетельствует
Он громко и торжественно заявил, что с давних пор является гражданином Советского Союза. За антифашистскую деятельность нацистский суд Германии приговорил его к смертной казни. Взяв в руки газету и повертывая ее, он быстро написал: «Красная капелла».
Затем, продолжая водить рукой по газете, он сделал вид, что читает мне некоторые строки из нее.
Когда я кивнул головой, подтвердив, что заметил написанное им, Вольвебер попросил меня сообщить о нем в Москву, запросить его паспорт.
Должен сказать, что как только Вольвебер написал эти слова, я вспомнил, что в прошлые годы в Германии с такими позывными работали антифашисты.
Из тюрьмы я сразу поехал к Коллонтай и сказал ей, что мне надо срочно сообщить в НКВД о случившемся с Вольвебером.
Коллонтай задумалась и затем спросила:
— Что совершил Вольвебер такого, что немцы упорно добиваются его выдачи для расправы?
Я рассказал Александре Михайловне эту довольно давнюю историю. Когда Германия в 1936 году вступила в войну на стороне генерала Франко в Испании, все прогрессивные силы мира выступили против немецкого фашизма, посылавшего в Испанию оружие. Антифашистские силы в самой Германии создали группу по срыву поставок оружия для Франко. В эту группу были включены специалисты по изготовлению электромагнитных мин и установщики этих мин на кораблях, перевозивших оружие. Возглавил эту группу опытный моряк Вольвебер. Когда в 1936 году эта группа приступила к действию, то каждый пятый корабль, следовавший из Германии в Испанию, вдруг в открытом море, далеко от берегов, взрывался, а моряки спасались на шлюпках. Так продолжалось около двух лет, и немцы никак не могли выяснить причину гибели пароходов.
Когда гестапо случайно удалось напасть на лабораторию по изготовлению таких мин, Вольвебер и большинство его группы успели бежать в Норвегию. Из Норвегии, оккупированной немцами, Вольвебер нелегально перебрался в Швецию, где его и арестовали. Такова суть этого дела…
Я составил телеграмму в адрес руководства НКВД с изложением сути проблемы и попросил срочно выслать советский паспорт на имя Вольвебера. Я просил также дать указания Наркоминдела Коллонтай, чтобы она посетила министра иностранных дел и потребовала передачи Вольвебера Советскому Союзу. Телеграмму послал «молнией».
В Стокгольме события развивались своим чередом. Вернувшись от министра иностранных дел, Коллонтай пригласила меня к себе и рассказала, что, по словам министра, если Советский Союз не представит доказательств, что Вольвебер является гражданином СССР, шведское правительство будет вынуждено передать его немцам.
— Вольвебер, — сказала Коллонтай министру, — является советским гражданином, и через несколько дней я представлю юридическое доказательство, сделав при этом официальное заявление шведскому правительству.
Мне же Коллонтай сказала:
— После Сталинграда шведы стали много сговорчивее, и они отдадут нам Вольвебера.
День спустя получил срочную телеграмму из НКВД.
В ней говорилось, что Вольвебер известен, его паспорт советского гражданина первым самолетом будет мне переслан. Эту весть тут же сообщил Коллонтай и как на крыльях помчался в МИД.
Через день, за три часа до взлета самолета, в советское посольство прибыли два полицейских, которые вместе со мной отправились в тюрьму. Там на Вольвебера надели наручники и доставили его к трапу самолета. Наручники были сняты, когда он вступил в самолет. Через 20 минут машина взлетела, взяв курс на восток.
Завершилась эта история тем, что по прибытии в Москву Вольвебер стал одним из руководителей антифашистского фронта и до конца войны работал среди немецких военнопленных. Уехал он в Германию сразу после образования ГДР.
Когда несколько лет спустя я, волею судьбы, был направлен в Берлин резидентом для ведения разведки в Федеративной Республике Германии (ФРГ), то в лице министра ГДР Вольвебера встретил доброго товарища и друга.
Через две недели Коллонтай позвала меня для продолжения беседы, начатой во время первой встречи.
Воспользовавшись добрым отношением к себе со стороны Коллонтай, я попросил ее рассказать, почему дипломаты посольства жалуются, что им трудно проникать в высшие сферы шведского общества, чтобы устанавливать там полезные связи.
— В чем корни этого явления? — спросил я.
— Начну с того, — ответила Александра Михайловна, — что вы первый, кто обращается ко мне за советом по такому важному вопросу деятельности дипломатического корпуса. В двух словах ответить на него трудно.
В процессе завязывания связей возникают ситуации объективные и субъективные. В первые годы моего пребывания в Швеции был сильно распространен антисоветизм, и встреча советского человека со шведом была весьма затруднительна.
Далее она поведала, что когда начинала завязывать связи, то немногие отваживались приходить в советское посольство. Представители политической и буржуазной элиты вообще избегали контактов с советскими людьми. Требовались большие усилия, чтобы преодолеть их антипатию к Советскому Союзу. Правда, было одно исключение, когда швед охотно приходил в посольство. Это тогда, когда с нашей стороны ему предлагалась выгодная сделка. Шведы любят торговать и охотно торгуют продуктами своего труда. Каждый швед — коммерсант. Их девиз в жизни — накопительство. Поэтому Швеция была одной из первых стран, которая вступила в торговые отношения с Советской Россией.
Коллонтай напомнила мне историю, как в тяжелые годы гражданской войны в России именно шведы поставили «тысячу паровозов для Ленина».
— Однако, — сказала Коллонтай, — названные трудности вовсе не означают, что в высшие сферы невозможно проникнуть. Можно, но для этого дипломат должен быть хорошо подготовлен в области государства и права, быть способным экономистом и обязательно знать шведский язык. Без этих качеств дипломату в Швеции делать нечего. По себе могу сказать, что пока не освоила шведский язык, со своими немецким, английским и французским было очень трудно устанавливать связи.
— Советские дипломаты должны быть внешне представительными, эрудированными и высокообразованными, — продолжала посол. — Не зря Екатерина Великая на дипломатическую службу предлагала посылать умных, стройных, высоких, лицом красивых и пьющих умеючи.
На тот период времени, пока вы не выедете в Хельсинки, — продолжала Коллонтай, — рекомендую вам попытаться проникнуть в социал-демократическую партию и торгово-экономические круги. В этом я готова оказать вам помощь, и увидим, что из этого получится.
Я поблагодарил ее за полезные советы и оказание помощи. Затем сказал, что хочу доверительно проинформировать о судьбе ее личного архива, доставленного в НКВД предыдущим резидентом, когда она в тяжелом состоянии находилась в больнице. Я знал, что этот архив был по сути дела выкраден у нее из-под больничной кровати, поскольку мой предшественник полагал, что такое же может сделать и шведская спецслужба, чтобы прочитать совершенно уникальные заметки старого деятеля большевиков и ее характеристики партийных коллег. Когда личный секретарь Коллонтай Эмми Лоренсен вынуждена была рассказать больной Александре Михайловне об этом неприятном происшествии в больнице, Коллонтай очень переживала и огорчилась.
— Поскольку я в Центре руководил разведкой по скандинавским странам, то два ваших чемодана — один большой, второй поменьше, поступили к нам в отделение с поручением наркома Берии: прочитать содержимое от первой до последней строчки и письменно доложить ему о прочитанном.
Откровенно говоря, такое приказание Берии означало, что я должен изучить ваш архив на предмет вашей политической благонадежности. Не скрою, — сказал я, — что ваши мемуарные материалы прочитал с большим интересом и ничего в них не обнаружил такого, что бы представляло интерес для Берии.
Мою докладную записку начальник разведки Фитин направил Берии и позднее сказал мне, что с ней ознакомлен Сталин.
Вскоре я получил указание сложить материалы назад в чемоданы, как они лежали при вскрытии их, опечатать чемоданы сургучными печатями НКВД и отвезти их в Институт Маркса-Энгельса-Ленина, где сдать в архив на хранение. Так и было сделано, сказал я Александре Михайловне. Она, волнуясь, протянула мне свою морщинистую руку:
— Спасибо за рассказ об архиве и за то, как вы доложили о нем Берии. Теперь я, наконец, буду спокойна! А то чего я только и не думала…
Я был рад, что хоть одна забота свалилась с ее старческих плеч.
Секретная встреча Коллонтай и Паасикиви
Рано утром 10 февраля 1944 года Коллонтай позвала меня к себе на квартиру в здании посольства и при этом заметила, что речь пойдет о моем деле. Это означало, что надо ехать немедленно.
