Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало
Далеко не все подданные Габсбургов стремились к активному участию в обороне империи, ее области значительно отличались друг от друга не только по национальному и религиозному составу. 73 % населения Галиции и Буковины, на территории которых должно было пройти большое пограничное сражение, задействовалось в сельском хозяйстве, по сравнению со средними показателями в 55 % по Австро-Венгрии. Среднегодовой доход на душу населения составлял в Галиции 316 крон, в Буковине – 310 крон (Нижняя Австрия – 850 крон, Богемия – 761 крона)41. На внутреннюю слабость Австро-Венгрии обращали внимание и ее союзники. Э. Людендорф отмечал: «…как и в сентябре (1914 г. – А. О.), при поездке в Ней-Сандец, я получил впечатление о полной отсталости народностей, которые не принадлежали к числу господствующих. когда я увидел хижины гуцулов, мне стало ясно, что это племя не могло понять, за что оно воюет»42.
Неудивительно, что в боях на русском фронте австро-венгерские части, укомплектованные славянами, не всегда демонстрировали стойкость наравне с немецкими частями и гонведом. Провоевавший практически всю войну на Юго-Западном фронте А. И. Деникин так вспоминал об австровенгерской армии: «Конечно, рассматривалась она нами неизмеримо ниже германской, а разноплеменный состав ее со значительными контингентами славян представлял явную неустойчивость. Тем не менее для скорого и решительного разгрома этой армии наш план предусматривал развертывание 16 корпусов против предполагавшихся 13 австрийских»43.
Утром 2 августа 1914 г. германское посольство (80 человек) выехало поездом с Финляндского вокзала домой через Швецию44. Порядок был соблюден, в то время как при эвакуации русского посольства из Германии на сотрудников, членов их семей и укрывшихся в посольстве подданных России, включая женщин и детей, были совершены нападения толпы, некоторые из них подверглись избиению. Только послу удалось проехать беспрепятственно45. «По счастливой случайности я лично не пострадал», – заявил в интервью по возвращении в Россию С. Н. Свербеев. Первые четыре автомобиля при выезде дипломатов конвоировал наряд из 15 конных жандармов, остальные были предоставлены собственной судьбе, кулакам и тростям берлинцев46. Весьма тяжелым было положение тех, кто спешил к границам нейтральных государств с гостеприимных немецких курортов: их арестовывали, женщин и даже детей избивали прикладами, а толпы мирных немцев призывали к расправам47.
Сложности возникли даже у императрицы-матери, которую война застала в Германии. Отъезд ее поезда сопровождался улюлюканьем и оскорблениями. Марии Федоровне пришлось задержаться в Дании: до вступления в войну Великобритании шведские власти были очень придирчивы в вопросе о разрешении переезда через свою территорию русским подданным, а императрица не хотела пользоваться своим особым положением. Эта история вызвала сильнейшее раздражение у Николая II. «Государь не скрывал, – вспоминал русский министр финансов, – своего негодования проявленным Вильгельмом II отсутствием простой вежливости по отношению к императрице Марии Федоровне. Он добавил, что если бы мы объявили войну Германии, и мать германского императора была бы в России, он дал бы ей почетный караул для сопровождения ее до границы»48.
Немцы смотрели в будущее без боязни и поэтому не церемонились соблюдениями правил приличий прошлого. Немецкая военная разведка в предвоенные годы констатировала постоянный рост революционных настроений и пропаганды49. Перед отъездом из Петербурга Ф. фон Пурта-лес не скупился на слова. Об этом упоминает и английский посол в России: «Германский посланник предсказывал, что объявление войны вызовет революцию. Он даже не послушался приятеля, советовавшего ему накануне отъезда отослать свою художественную коллекцию в Эрмитаж, так как предсказывал, что Эрмитаж будет разграблен в первую очередь. К несчастью, единственным насильственным действием толпы во всей России было полное разграбление германского посольства 4 августа»50. Именно против Германии, а не Австро-Венгрии были направлены тогда чувства, во всяком случае городского населения России, именно в «немце» оно не без основания видело настоящего творца кризиса и войны51.
Самое заметное участие в нападении на здание немецкого посольства сыграла молодежь, заметно разогретая пришедшими в Петербург известями об издевательствах, которым подверглись русские в Германии52. «Уличные горлопаны, которых везде и всегда много, рады были «выдающемуся» случаю, чтобы покричать и продемонстрировать свои дешевые чувства на улицах… – вспоминал русский генерал. – Но тут было мало, конечно, патриотизма и много, очень много звериного»53. Германское посольство подверглось разгрому и было подожжено. Даже массивная скульптурная композиция на парапете крыши здания, изображавшая двух воинов, державших под уздцы коней, была сброшена вниз, а металлические фигуры утоплены в Мойке54. На площади перед Исаакиевским собором горел костер из портретов кайзера, взятых в посольстве, в воздухе летали бумаги. Полиция поначалу не вмешивалась, позже прибывший эскадрон конных жандармов постепенно оттеснял толпу с тротуаров. За всем этим наблюдал министр внутренних дел Н. А. Маклаков в компании только что назначенного нового градоначальника55. Министр проигнорировал просьбу представителя МИДа вмешаться и остановить акты вандализма. Он считал, что подобным образом народные страсти смогут найти безопасное применение56.
После разгрома германского посольства толпа отправилась к австровенгерскому, в котором еще находились посол и сотрудники. Однако на подступах к нему ее встретили усиленные наряды войск, и она вынуждена была отступить, а вскоре и рассеяться по улицам русской столицы57. В результате пострадали и здания редакции немецкой газеты «Санкт-Петербург Цайтунг», немецкая кофейня и книжный магазин58. Вскоре все вошло в норму, хотя уровня немецкого организованного энтузиазма в России так и не достигли. Однако и эти события вызвали тревогу среди дипломатического корпуса и русского Министерства иностранных дел. 23 июля (5 августа) 1914 г. его глава подал докладную записку на имя государя. С. Д. Сазонов был в высшей степени обеспокоен тем, какой международный резонанс мог получить разгром посольства.
«Вашему Императорскому Величеству благоугодно было лично отметить, – писал он, – что Россия встретила ниспосланное ей испытание «со спокойствием и достоинством». Именно такое отношение сильно содействовало заметному до сих пор повсюду сочувственному нам настроению. С тем большим прискорбием приходится говорить об ужасном и позорном событии, произошедшем вчера ночью. Под предлогом патриотических манифестаций толпа, в которую вошли подонки столичного общества, совершенно разгромила здание германского посольства и даже убила одного из служащих посольства, а власть, на обязанности которой лежало предупредить или пресечь подобные недопустимые в цивилизованной стране неистовства, не оказалась на высоте требования. Ночью многие аккредитованные при высочайшем дворе дипломатические представители, из коих некоторые оказались очевидцами этой дикой картины, обращались с тревогой в Министерство иностранных дел, заявляя о своем желании выехать из Петербурга, а некоторые – даже о желании вытребовать свои военные суда для ограждения личной и имущественной безопасности своих подданных ввиду того, что императорское правительство, по их мнению, видимо, не может достаточно ее обеспечить, ибо раз, несмотря на установленное здесь военное положение, события, подобные вчерашнему, возможны, есть основание опасаться развития новых беспорядков»59. Эти опасения временно были развеяны, однако уже в первые дни войны проявилась слабость немногочисленной даже в столице империи русской полиции.
Несмотря на то что возбудителем спокойствия была Австро-Венгрия, гнев общественного мнения оказался направлен именно против Германии60. В. А. Сухомлинов вспоминал: «Война против Германии, – об Австро-Венгрии, к которой относились с пренебрежением, почти что не говорили, – была популярна как в армии, среди чиновничества, интеллигенции, так и влиятельных промышленных кругов. Тем не менее когда разразилась гроза, в Петербурге сначала верить этому не хотели. Состояние скептической сдержанности сменилось сильным возбуждением. На улицах появились демонстрации с флагами и пением, и в результате воинственного настроения был разгром германского посольства»61. Эту оценку В. А. Сухомлинова почти дословно повторяют и его непримиримые противники.
«Вся нация, – вспоминал А. Ф. Керенский, – жители больших и малых городов, как и сельской местности, инстинктивно почувствовали, что война с Германией на многие годы вперед определит политическую судьбу России.
