Вернер Штиллер - Агент. Моя жизнь в трёх разведках
Так началось ужасное время ожидания, совпадавшее с Рождеством и Новогодним праздником 1979 года. Я до сих пор не понимаю, как мне удалось тогда оставаться внешне спокойным и не дать никому заметить что‑либо необычное в моем поведении. Вероятно, я в душе уже подвел окончательную черту, потому что я либо вскоре бы ушел, либо был бы мертв. Если бы мои прежние действия всплыли на поверхность, смертной казни я бы не избежал, это мне было совершенно ясно. Но именно без риска ничего нельзя было достичь.
Зима 1978/79 года была самой холодной и самой тяжелой на моей памяти. Незадолго до Рождества температура резко упала с пятнадцати градусов тепла до двадцати градусов мороза всего за несколько часов. Только что шел дождь, и внезапно все покрылось скользким льдом. К этому добавился бесконечный снегопад. Движение по дорогам прекратилось почти полностью, и многие дни только немногие осмеливались выйти на улицу. МГБ тоже значительной частью было парализовано. Разумеется, радиоперехват по — прежнему функционировал, и он зарегистрировал 20 декабря 1978 года возобновление передач для шпиона с позывным 688. Федеральная разведывательная служба не посчитала необходимым за это время сменить радиопозывной. Однако, из‑за праздников, к счастью, только 2 января дошло до анализа обработки по делу «Борсте». Теперь, исходя из сравнения разных образцов почерка, они пришли к выводу, что в деле замешаны два преступника. Мое письмо с незашифрованным текстом, написанное в середине декабря, было выловлено из почты и обработано, но затем на него 4 января все же поставили почтовый штемпель и отправили на Запад. Так как в нем не было обнаружено признаков использования средства для тайнописи, контрразведке о нем тоже не сообщили. Только когда я много лет спустя прочёл об этом, мне стало понятно, как невероятно мне тогда повезло.
Мой план предусматривал выезд 18 января сначала в Прагу — в зависимости от погоды машиной или поездом. Для въезда туда не требовалась виза, лишь удостоверение личности, а в моем письменном столе их было несколько с моей фотографией, но на различные имена. Оттуда тогда я с дипломатическим паспортом вылетел бы в Федеративную республику. Это казалось совсем простым. Поэтому я подал заявку на 18 января на одну из моих обыкновенных командировок в Галле и Карл — Маркс — Штадт, откуда я официально должен был вернуться во второй половине 19 января. Это должно было создать свободу действий для вывоза Хельги и ее сына.
Но все случилось иначе. За неделю до запланированного дня X мой руководитель реферата Петер Бертаг зашел в мою комнату и самодовольно спросил: — А ну‑ка, рассказывай, с каких пор ты тайком катаешься в Западный Берлин? Всё, подумал я, вот и всё. Впрочем, ухмылка на его лице заставляла предположить какой‑то двойной смысл в вопросе, потому я с легкомысленным видом ответил: — Там на Кудамме есть одна шлюшка, из‑за которой я, к сожалению, потерял голову. Петер ухмыльнуся. — Ну, тогда возвращай поскорей свой диппаспорт, пока ты ничего от нее не подхватил. Я попросил прощения: — Мне жаль, я просто — напросто забыл его вернуть. Затем я подошел к сейфу для документов, и, изобразив длительное копание в куче хранившихся там паспортов, вынул его и передал ему. Петер исчез с ним в кабинете начальника отдела.
Я сидел как окаменевший в своей комнате. Мой запасный выход был отрезан. Или все еще хуже, может, они меня разоблачили, и тут же последует мой арест? Когда я вскоре после этого еще раз встретил Петера в холле, он, однако, проворчал только: — Разгильдяй! Очевидно, упущенный мною возврат паспорта был замечен только в ходе рутинной канцелярской проверки, и более глубоких причин требования возврата не было. У меня было, скажем так, счастье в несчастье, впрочем, несчастье состояло в том, что у меня больше не было надежного пути для выезда за рубеж. Итак, мне все‑таки пришлось бы воспользоваться переданным мне БНД фальшивым загранпаспортом ГДР. Но карточку регистрации въезда и выезда мне в любом случае следовало заменить новой. Для этого у меня был свой план. Также я надеялся на то, что контролеры на границе предположат во мне выездного НС и проявят некоторый задаток доверия по отношению к «коллеге».
Вскоре после этого мне угрожала следующая неприятность. У нас всех были служебные пистолеты марки AP-9 венгерского производства, и я в такой напряженной ситуации очень хотел бы держать пистолет поблизости. Оружие хранилось в закрывавшемся каждый день служебном сейфе соответствующего офицера. Теперь в январе поступило новое распоряжение о том, что оружие нужно сдавать для хранения на центральном складе оружия. Причина не называлась, но ходили слухи, что в последнее время произошло сразу несколько случаев самосуда и самоубийств с применением служебного оружия. Однако в середине января состоялась ежегодная демонстрация памяти убийства Розы Люксембург («свобода это всегда свобода инакомыслящих») и Карла Либкнехта. Во время ее МГБ должно было обеспечивать безопасность партийного и государственного руководства на пути к кладбищу социалистов в берлинском районе Фридрихсхайн. Как свежеизбранный секретарь партийной ячейки нашего отдела, я хотел идти впереди, показывая всем хороший пример того, что на меня можно положиться даже в самый жуткий мороз. Мы получили для этой операции наши пистолеты. Когда спектакль закончился, я остановился на пути домой и засунул оружие в снег. На следующий понедельник на пистолете появилась небольшая ржавчина. Ответственный за хранение оружия, увидев это, скривился от отвращения и отказался принять пистолет, потребовав от меня основательно его почистить. Итак, я снова взял его с собой.
Время не терпело. Я больше не мог откладывать день моего ухода, так как на 20 января должен был прибыть для встречи мой НС «Клаус» из ядерного научно — исследовательского центра в Карлсруэ. На предыдущей заявленной встрече у лодочного причала Цюрихского озера он не появился. Наш инструктор зря ждал его. Вместо этого в почтовой открытке, отправленной в конверте на оговоренный условный адрес, он сообщил, что его уличила ревнивая жена, что она что‑то пронюхала о нем. Это значило, что за ним наблюдали, то есть, что он уже попал под прицел ведомства по охране конституции. Если бы агент сообщил об этом на официальной встрече в ГДР в присутствии моих начальников, был бы большой шум, и сирены тревоги завыли бы на самых верхних этажах. Неизбежно последовало бы более глубокое расследование моей работы, чтобы установить, не было ли каких‑то ошибок или неосторожности с моей стороны. Такой оборот меня действительно никак не устраивал.
Но время торопило еще по другой причине. В конце января меня должны были на полгода послать в районную партийную школу ГУР в Бельциг для повышения квалификации в теории марксизма — ленинизма — обязательной аттестации на пути к должности руководителя реферата. Однако это означало мою абсолютную изоляцию, это было бы пребывание в интернате среди сотрудников МГБ, без малейшего шанса неподконтрольного контакта с внешним миром. Там я бы оказался в абсолютной ловушке.
За три дня до 18 января я покинул свой дом около шести часов утра, как обычно. Моя машина стояла на стоянке рядом с другими служебными автомобилями. Но что это? Там стояла еще и машина западногерманского представительства в ГДР. Я мало что смог разглядеть в темноте, но машина не была пустой. Я осторожно широко расставил указательный и средний пальцы на левой руке: Victory! После этого я взялся за скребок. Когда я очистил ветровое стекло от льда, другой машины уже не было. Пуллах хотел удостовериться, что я еще на свободе.
Мы долго ждали знака из Пуллаха, как теперь должна была происходить эвакуация Хельги и ее сына. Для них до сих пор не пришли никакие документы. Когда, наконец, долгожданная радиограмма прозвучала, это снова был холодный душ: БНД настаивала на том, что сначала на Запад должен был попасть один я, но обещала, что сразу после этого устроит вывоз их обоих, все будет подготовлено. Вывоз должен был осуществиться через третью страну.
Теперь больше не помогало никакое промедление. Все становилось слишком горячим. Хельга и ее сын с вещами приехали в Берлин в понедельник 15 января. Мы увиделись только на очень короткое время. Они вдвоем сели на ближайший поезд до Варшавы, куда в то время тоже можно было ездить без виз с удостоверением личности. Я инструктировал их разместиться там в маленьком, неприметном пансионе, где не уделяют особое внимание формальностям при регистрации. Еще перед моим уходом на Запад нам следовало созвониться, чтобы я точно знал, где они поселились. Там тогда с ними установила бы контакт западная сторона и устроила бы все остальное. Мы расстались в надежде, что все каким‑то образом сложится хорошо.
Впоследствии мы задним числом узнали, что в тот момент всё сорвалось. Курьер БНД, верный ХСС «журналист», регулярно приезжавший в страны Восточного блока, приехал в Варшаву с двумя фальшивыми паспортами. Там он должен был оставить все это в камере хранения. Но уже после въезда он заметил, что его собственные въездные документы внешне сильно отличаются от тех, которые Федеральная разведывательная служба передала с ним для Хельги и ее сына. Штемпели, удостоверяющие въезд, не соответствовали, отсутствовали обязательные для туристов гостиничные штемпели и справка об обмене валюты государственного туристического бюро ORBIS. С такими документами они оба могли бы только провалиться. Он самостоятельно решил, что уничтожит эти плохо изготовленные документы и возвратится как можно скорее. Все же, когда, наконец, были изготовлены лучшие документы, пурга занесла снегом Варшавский аэропорт. Никто не знал, что произойдет дальше.
