Александр Куланов - В тени восходящего солнца
Ордер об аресте Ощепкова был подписан 29 сентября, а сам арест произошел в ночь с 1 на 2 октября 1937 года. Одновременно с Василием Сергеевичем были схвачены такие корифеи отечественного японоведения, как профессоры Д.М. Позднеев и Н.А. Невский, много других, менее известных японистов, но, судя по степени организованности «изъятий», давно находившихся в поле зрения НКВД как подлежащие аресту в соответствии с п. За приказа № 00593. Ощепков попал под молох, уничтоживший почти до основания отечественную школу японоведения, но в его следственном деле нет ни одного протокола допроса. Выдающийся спортсмен и тренер давно страдал от стенокардии и не расставался с нитроглицерином. В 46-й камере 7-го коридора Бутырской тюрьмы, куда его доставили после ареста, никаких таблеток, конечно, держать не разрешалось, и в 18 часов 50 минут 10 октября 1937 года Василий Сергеевич Ощепков скончался от приступа, как тогда говорили, «грудной жабы». На этот день Василию Сергеевичу и Анне Ивановне удалось достать билеты на «Дни Турбиных», шедшие на малой сцене МХАТа, — спектакль о таких же «золотопогонниках» и «сменовеховцах», каким был сам наш герой...
Судя по всему, тело Ощепкова сразу перенесли в тюремную больницу Бутырок, которая располагалась в бывшем тюремном храме Покрова Пресвятой Богородицы — он существует и сегодня. Там, скорее всего, был составлен акт о его смерти, и под этим крестом закончилась земная жизнь разведчика, японоведа и борца. Человек, начавший свой земной путь в недостроенной сахалинской церкви, получивший образование и прошедший школу жизни под крестом над Токио, окончил свой путь тоже под крестом. Он был верующим — жена вспоминала, что даже в страшных 30-х годах они ходили в один из немногочисленных московских храмов — Воскресения Словущего на Успенском Вражке...
Сегодня можно, как ни кощунственно это звучит, порадоваться тому, что Ощепкову удалось избежать пыток и издевательств, предварявших короткую дорогу к расстрельному рву—бывшего посла СССР во Франции Х.Г. Раковского под пытками заставили, например, признаться в том, что он «вернулся из Токио, имея в кармане мандат японского шпиона». Смерть дзюдоиста не только оборвала возможную ощепковскую нить следствия — в соответствии с п. 5 приказа № 00593 можно было не сомневаться, что такую нить лубянские следователи из Ощепкова вытянули бы, как вытягивали практически из всех, кто попадал в «ежовые рукавицы» НКВД, но и спасла его третью жену—Анну Ивановну Ощепкову. В декабре (точная дата не указана) 1937 года, то есть примерно через два месяца после смерти Василия Сергеевича, старший лейтенант госбезопасности Вольфсон и капитан госбезопасности Сорокин подписали «Постановление о прекращении уголовного дела № 2641 по обвинению Ощепкова В.С. в шпионской деятельности в пользу Японии», а сержант госбезопасности Воденко сдал его в архив. Прекращение дела означало, что он не попал в утвержденные списки репрессированных, а значит, в другие аналогичные списки не попала и его семья.
Как ни удивительно, но это постановление от 1937 года работает и сегодня. Несмотря на то что в 1957 году Василий Сергеевич Ощепков был полностью реабилитирован, его фамилия не попала в списки репрессированных в годы сталинского террора. Нет его пока и в списках жертв сталинских репрессий, хотя в архиве общества «Мемориал» хранятся переданные туда автором копии наиболее важных материалов его архивно-следственного дела. Ощепков не значится среди японоведов — ни как один из первых практиков и преподавателей японского языка, окончивших Токийскую семинарию, ни как жертва «чисток среди японоведов» (трое его соучеников — Г.Н. Журавлев, В.Д. Плешаков, Т.С. Юркевич в эти списки попали). Японист и разведчик — Василий Ощепков как будто бы исчез. Его помнят только спортсмены, хотя здесь речь может идти скорее о легендарном образе, своеобразном «православном ниндзя», чем о реальном человеке, — проводятся соревнования по дзюдо и самбо памяти Василия Ощепкова, в Подмосковье есть школа самбо его имени. На его родине, в Александровске, в 2013 году открылась памятная доска, посвященная знаменитому сахалинцу, годом раньше в одном из спорткомплексов Владивостока появился бюст первого дзюдоиста России, поставленный там на японские деньги, снимаются фильмы и ставятся спектакли о нем. Но... о нем ли? Для большинства людей Василий Сергеевич Ощепков пока так и остаётся легендой, человеком из ниоткуда, шагнувшим в никуда. Но крест на этом ставить рано.
Глава 3. ТРОФИМ ЮРКЕВИЧ — АГЕНТ «Р»
...Я вижу край, где вновь и вновь Несется стон и льется кровь,
И не несут душе утех И эта песнь, и этот смех.
Николай Матвеев.На чужбине (Япония, 1919)Трофим Степанович Юркевич — еще один воспитанник святителя Николая Японского, по неизвестным причинам не окончивший Токийскую православную семинарию, — сначала был одним из безвестных офицеров-восточников, а позже стал одним из первых признанных советских востоковедов-лингвистов. По сравнению с судьбами большинства его однокашников, о жизни Юркевича известно довольно много. В то же время почти все, что мы знаем о нем сегодня, — материалы лишь одного следственного дела...
В отличие от основной массы русских семинаристов, обучавшихся в Токио после Русско-японской войны, Трофим Юркевич не был сыном казака, присланным для подготовки в качестве военного переводчика за счет русской военной разведки. 17-летнего Трофима вместе с его младшим братом Федором в августе или сентябре 1906 года с Сахалина в Токио привез отец — Степан Юркевич, сам по себе персонаж, достойный отдельного упоминания.
Степан (или Стефан) Григорьевич Юркевич — бывший сахалинский каторжанин — известен нам еще по переписным карточкам А.П. Чехова, оформленным в 1890 году—тем самым, в которых не удалось найти никаких упоминаний о Марии Ощепковой и Сергее Плисаке. С Юркевичем же Чехов встречался и записал: «Степан Григорьев Юркевич. Хозяин (то есть владелец собственного крестьянского хозяйства. — А.К.). Тымовский округ, селение Рыковское, номер дома—63. Звание—поселенец. Возраст—30 лет. Вероисповедания православного. Из Екатери-нославской губернии (современная Днепропетровская область Украины. —А.К.). Год прибытия на Сахалин — 1880. Грамотен. Семейное состояние — на Сахалине (то есть женат только на острове, и на материке семьи не имеет. —А.К.).
Юркевичи — фамилия громкая, польская, дворянская. Историю, как попал на каторгу потомок польских шляхтичей, ставший после освобождения школьным учителем, сохранил для нас другой бывший сахалинский каторжанин — народоволец и отец известного когда-то писателя и поэта Даниила Хармса Иван Ювачев (И.П. Миролюбов) в своей книге «Восемь лет на Сахалине»: «Учителем этой школы с самого ея основания состоял предприимчивый энергичный малоросс, Ст. Гр. Юркевич. Шестнадцатилетним мальчиком он поступил в почтовую контору в одном из южных городов России. Вскоре за что-то почтмейстер рассердился на него и стал его публично ругать. Вспыльчивый, горячий юноша страшно разобиделся и в запальчивости схватил случившийся тут же револьвер почтальона и не прицеливаясь выстрелил в своего начальника. Пуля угодила прямо в сердце. Мальчик ошалел. Сознанье, что он убийца, пугало и мучило его больше, чем последующий суд, тюрьма и каторга. Юркевича приговорили в ссылку на очень короткое время, так что не успел он приехать на Сахалин, как срок каторги уже окончился. ...На первое время Юркевич оказался для ссыльных детей превосходным учителем. Без всякого принуждения... или инспекции со стороны, один без помощника, почти без всяких учебных пособий, за самое ничтожное вознаграждение он умело справлялся с громадной оравой неграмотных детей. Под его руководством они удивительно скоро усваивали грамоту по звуковому методу. Впоследствии я видел его учеников... телеграфными чиновниками, с благодарностью вспоминающих своего учителя. Вместе с мальчиками Юркевич обучал и девочек. На одной из своих учениц он женился, завел свой дом и полное крестьянское хозяйство. Летом он пахал, боронил, косил, жал и вообще сам лично справлял все крестьянские работы и считался примерным хозяином... С годами население Рыковского увеличилось, и вместе с тем увеличился и наплыв ребят в школу. Две комнаты... не могли вместить их всех, и Юркевич с болью в сердце вынужден быль отказывать наиболее молодым (а приводили даже шестнадцатилетних детей). Наконец, тюремное начальство решило построить специальное большое здание для школы, выписать из России дипломированного учителя, купить учебные пособия и вообще поставить обучение ребят насколько возможно лучше. Кроме постоянных казенных сумм и частных пожертвований из России для Рыковской школы (книги, письменные принадлежности, одежда, обувь и прочее), начальник округа со своей стороны нашел возможным отпускать ежедневно из тюремной экономии чай, хлеб и соленую рыбу на завтрак учащимся ребятам. И вот Степан Григорьевич принужден был уступить свое излюбленное место учителя другим. Хотя Бутаков назначил его тюремным надзирателем с высшим окладом жалованья, но его не удовлетворяла эта новая должность: с одной стороны, он должен быль бросить свое любимое занятие — сельское хозяйство; с другой, надо было подчиняться часто несправедливым требованиям смотрителей и возиться с арестантами. Однако, ради своей семьи, он потолкался при тюрьме еще года четыре, а затем уехал на материк, где и работал в качестве десятника при постройке Уссурийской железной дороги»[102]. В 1891 году автор этих записок крестил и родившегося в селе Рыковском на Северном Сахалине первенца Юркевичей — Трофима. Представитель своеобразной и очень энергичной сахалинской интеллигенции, Степан Юркевич желал дать детям лучшее образование. Токио и Владивосток были при этом ближайшими к Сахалину (судя по всему, Степан Юркевич к 1906 году вернулся на остров) и примерно одинаково досягаемыми крупными культурными и образовательными центрами. Так и очутились братья Юркевич в центре японской столицы, на холме Суруга в православной семинарии архиепископа Николая[103]. Впрочем, младший, Федор, вскоре был отчислен «по неспособности к обучению» и отправлен с отцом домой. О его судьбе больше ничего не известно[104].
