Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало
С развитием кризиса опасения не покидали Франца-Иосифа, но и эти страхи исключали возможность мирного исхода в отношениях с Сербией. «Если монархия должна исчезнуть, то по крайней мере она должна исчезнуть с достоинством», – сказал император в конце июля 1914 г. начальнику Генерального штаба Ф. Конраду фон Гетцендорфу48. Однако как только война вышла за границы австро-сербского конфликта, надежд на достоинство становилось все меньше, а гибель монархии – все ближе. Бернгард фон Бюлов вспоминал: «Император Франц-Иосиф не хотел войны, и он знал почему. Он вел в 1859 г. войну за Италию – Италия была потеряна. В 1866 г. он вел войну за Германию – гегемония в Германии была его династией утрачена. Темное предчувствие подсказывало ему, что если в течение его царствования ему в третий раз придется воевать – на этот раз из-за балканских вопросов против югославянских притязаний, – то эта война может стать последней войной для Габсбургов и для старой Австрии. Осенью 1914 г., сейчас же после объявления войны, император сказал своему другу госпоже Екатерине Шратт: «Я буду рад, если мы выйдем только с одним подбитым глазом»49. К словам Бюлова необходимо добавить то, что в двух войнах, которые Габсбурги вели за пределами Германии, первично их противник – Пьемонт и Сербия – был гораздо слабее Австрии, но к нему присоединялась сила, в столкновении с которой рассчитывать на успех Вена не могла. Чувство обреченности не покидало Австро-Венгрию. Гораздо увереннее австрийцев были их союзники, которые не боялись выхода войны за пределы Балкан.
12 июля Г фон Ягов известил М. фон Лихновского о возможности австро-сербского конфликта и желании Берлина локализовать его на Балканах.
Послу поручалось приложить максимум усилий и повлиять на британскую прессу с тем, чтобы она заняла антисербские позиции и особо постаралась «избежать всего, что может произвести впечатление, что мы подталкиваем австрийцев к войне»50. «Я уже попытался конфиденциально и осторожно вступить в контакт с общественным мнением в предложенной мне манере, – отвечал посол 14 июля, – но ввиду хорошо известной независимости местной прессы я не могу обещать особого успеха в результате такого рода влияния. Навесить на весь сербский народ ярлык нации мошенников и убийц, как пытается это сделать «Локаль анцайгер» – это довольно сложная задача. Еще более сложно будет поставить сербов на один уровень с арабами Египта или индейцами Мексики, как это делает один официальный персонаж в интервью с венским корреспондентом «Дейли телеграф». Скорее, следует предположить, что как только Австрия приступит к насильственным мерам, симпатии народа здесь немедленно и решительно повернутся в сторону сербов, и убийство эрцгерцога, который по причине своих клерикальных настроений не был особо популярен в этой стране, будет рассмотрено как простой повод, который используется для удара по неудобному соседу»51. К предупреждениям предпочли не прислушиваться.
Вообще, в это время возможность вступления в войну Великобритании большинством германских политиков не предусматривалась. Правда, немецкий посол в Лондоне предупреждал свое Министерство иностранных дел, что Англия ни при каких условиях не допустит нового разгрома Франции и полного уничтожения равновесия сил на континенте. Он сравнивал значение Франции для Англии со значением Австро-Венгрии для Германии, но к его точке зрения не особо прислушивались52. «Будьте немного более оптимистичны в оценке наших английских друзей, – писал ему 26 февраля 1914 г. Г. фон Ягов. – Я склонен думать, что Вы иногда слишком мрачно смотрите на вещи. Это относится также к Вашему мнению, что в случае войны Англия обязательно примет сторону Франции. В конце концов, мы не зря построили наш флот, и я убежден, что в случае войны Англия самым серьезным образом задумается о том, так ли уж легко и безопасно играть роль ангела-хранителя Франции против нас»53.
Расчеты Берлина на нейтралитет Лондона в войне, казалось, не были лишены основания. Создавалось впечатление, что с весны 1913 г. позиции Великобритании и Германии неуклонно сближались. В феврале 1913 г. Берлин и Лондон начали обсуждение возможности приостановления гонки военно-морских вооружений, так называемых «каникул», которые должны были установить пропорцию между английским и германским флотами в соотношении 16:10 или 8:5. Даже А. фон Тирпиц счел это предложение приемлемым54. Между тем английские государственные деятели не скрывали того значения, которое они придавали данной проблеме. «Германский флот, – передавал 30 апреля 1913 г. М. фон Лихновский слова, сказанные ему первым лордом Адмиралтейства Уинстоном Черчиллем, – является единственным препятствием на пути настоящего доверительного взаимопонимания между двумя странами, так как путем создания наших военно-морских сил к жизни вызвано нечто, подобное второй Эльзас-Лотарингии; вопрос, который разделил две нации почти так же, как две упомянутые им провинции препятствовали сближению между Германией и Францией»55. Эти слова в целом соответствовали и взглядам германского посла, который пытался убедить свое правительство, что усиление «флота Высоких морей» попросту заставляет Лондон искать континентального союзника. Переговоры по военно-морской проблеме создавали основания для сближения в других вопросах.
Германия и Великобритания сумели установить довольно продуктивный диалог по вопросу о миссии о. Лимана фон Сандерса. Британскими политиками с удовлетворением была принята речь Т. фон Бетман-Гольвега в рейхстаге 9 декабря 1913 г., в которой он говорил об однородности основных идей германской и британской политики в отношении будущего развития Турции56. Еще ранее, 20 октября 1913 г., в Лондоне М. фон Лихновским и Э. Греем был составлен проект конвенции о возможном разделе в будущем португальских колониальных владений в Восточной и Западной Африке, при этом в зону преимущественного германского влияния должна была попасть значительная часть Анголы. Португальская республика, образовавшаяся после революции 1910 г., была далека от стабильности, и сигналом к приведению англо-германского договора в действие должны были стать или волнения в колониях, или обращение Лиссабона за финансовой помощью. Ситуация усложнялась тем, что Португалия со времени Виндзорского договора 1386 г. (в очередной раз продленного в 1899 г.) была союзником Англии, а та, в свою очередь, гарантировала целостность ее владений. Несмотря на это, в начале лета 1914 г. Германия и Англия, казалось, вплотную подошли к подписанию данного соглашения57.
В апреле 1914 г. король Георг V посетил Париж. Сопровождавший его Эдуард Грей отказался дать гарантии выступления своей страны в случае войны. «Если бы Франция подверглась действительно агрессивному нападению со стороны Германии, возможно, общественное мнение Англии оправдало бы действия правительства по оказанию помощи Франции. Но Германия едва ли замышляет агрессивное и угрожающее нападение на Россию; и даже если бы такое нападение последовало, публика в Англии склонилась бы к мнению, что хотя вначале Германия, быть может, и добилась бы некоторых успехов, ресурсы России настолько велики, что в конечном итоге силы Германии истощились бы даже в том случае, если бы мы не оказали помощи России»58. Сразу же после возвращения в Лондон Э. Грей и Г Асквит несколько раз повторили свои заявления, сделанные месяцем ранее, о том, что Англия не связана секретными договорами с правительствами каких-либо стран на случай европейской войны59. Германский посол в Лондоне, докладывая об этом 18 мая 1914 г. в МИД, счел необходимым снова подчеркнуть невозможность повторения событий 1870–1871 гг.: «В том случае, когда отношения ясны, нет необходимости в формальных обязательствах или письменных договорах»60. Впрочем, в Берлине не прислушивались к такого рода предупреждениям, определенные надежды там вызывала и традиция англо-русского противостояния.
Постоянные ссылки британских политиков на общественное мнение своей страны, в целом не симпатизировавшей сближению с Россией, не были беспочвенными. Оно стояло непреодолимым барьером на пути полноценного англо-русского союза до войны, которая вряд ли была возможной, если бы Берлин имел уверенность в том, какую позицию займет Лондон61. Что касается отношения к России, то наиболее искренно высказался по этому вопросу после Первой мировой войны Дэвид Ллойд-Джордж: «В английском народе русское самодержавие было почти так же непопулярно, как теперь большевизм. Мы отождествляли самодержавие в России с сибирскими тюрьмами для политических заключенных, с погромами беззащитных евреев, с расстрелами рабочих, единственным преступлением которых было представление петиции императору по поводу причиненной им несомненной несправедливости»62.
