Юрий Свойский - Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен
На допрос из тюрьмы в здание жандармерии возили, как правило, ночью, с завязанными глазами, повязка снималась только в кабинете. Процедуру такого вывоза на допрос описал Мефодий Шиян: «…Я сидел в одном ящике с Еремеевым. В час ночи нас взяли, завязали глаза и вывели на двор, меня взял один за шею и гнет вниз, я нагнулся, тогда он пнул и я очутился в легковой машине, они привезли нас в одно место и стали спрашивать – что там видал дорогою, я ответил, что не видал ничего». Позже, в харбинском лагере военнопленных, допросы также не проводились на территории лагеря, пленных с повязкой на глазах возили на легковой машине в японскую военную миссию.
После боев первой декады июля численность захваченных пленных превысила возможности переполненной китайцами хайларской тюрьмы и их начали перевозить в Харбин. Перевозка осуществлялась по железной дороге в общем вагоне регулярного пассажирского сообщения, однако на вокзал и с вокзала пленных привозили с завязанными глазами и в пути не разрешали им смотреть в окна. Путь занимал около суток, все это время пленных не кормили.
Переброска пленных в Харбин была быстро зафиксирована советской разведкой. Уже 13 июля харбинский резидент РУ РККА сообщил в Москву, что 11 июля в город было доставлено около 30 пленных красноармейцев.[55] Майор Нюмура Мацуити, токумхэй отвечавший за разведку на халхингольском фронте, вообще считал, что харбинской резидентуре РУ РККА в дальнейшем даже удалось внедрить агента непосредственно в лагерь военнопленных.[56] Теоретически такая возможность существовала, так как в охране «Хогоина» служили русские эмигранты,[57] однако в известных донесениях из Харбина по линии РУ РККА никаких сведений, поступивших из лагеря военнопленных, не содержится. Следует отметить, однако, что агент Разведывательного Управления РККА, хотя и не принадлежащий харбинской резидентуре, действительно побывал в лагере сразу после водворения туда халхингольских пленных, причем сам Нюмура лично разрешил ему посещение. Этим человеком был уже упоминавшийся выше «французский корреспондент Де Вукелич», посетивший лагерь в составе группы иностранных журналистов. Точная датя посещения неизвестна, вероятно, это произошло 14–17 июля. Опубликованное 20 июля японской прессой интервью с Бранко Вукеличем, «выдержанное в прояпонских тонах», вполне можно считать образцом попытки осторожного управления общественным мнением через враждебные средства массовой информации. Так, рассказывая о хорошем обращении с пленными в Харбине, «Вукелич заметил, что одежда и обувь пленных были в хорошем состоянии, но было очевидно, что они не получали достаточно пищи. Когда японцы в первый раз стали давать им еду, то они жадно набрасывались на нее и глотали ее подобно голодным людям», и эта информация была распространена агентством «Домэй». Заявив, что пленные «были опечалены при мысли о разлуке со своими родными» и «были очень озлоблены на своих руководителей» он отметил, что «пленные единогласно заявили, что средние советские горожане, будь то военные или частные граждане, все против войны и не желают воевать», попытавшись донести до читателей идею о ложности концепции об агрессивности «русских вообще». Впрочем, редактором «Домэй» это было интерпретировано лишь как свидетельство плохого морального состояния и отсутствия боевого духа красноармейцев.[58]
В целом в Харбине, военнопленные находились в несколько лучших условиях, по крайней мере по сравнению с хайларскими «собачьими ящиками». Первоначально они были заключены в местной тюрьме, а затем в так называемом «Приюте» («Хогоин») – созданном в конце 1937 года центре временного содержания для пленных и перебежчиков из СССР, расположенном в доме № 2 по улице Кубанской. Опубликованные сведения об этом лагере весьма скудны и противоречивы, их недостаточно даже для определения фактической подчиненности этого учреждения харбинской Японской военной миссии (токуму кикан), разведывательному отделу штаба Квантунской Армии или военной жандармерии (кэмпэйтай). Более вероятно первое, однако охрану лагеря несли жандармы (кэмпэй).
К моменту появления первых военнопленных, на Кубанской, 2 содержалось по крайней мере три советских авиатора. Двое из них, летчик ГВФ Борис Филиппович Гусаров и синоптик[59] Лев Николаевич Попов, входившие в экипаж почтового самолета П-Зет, 19 декабря 1937 года при выполнении рейса Хабаровск – Владивосток вследствие навигационной ошибки вынужденно приземлившегося у станции Гаолинцзы (на территории Маньчжурии). Третьим был воентехник 2-го ранга Михаил Андреевич Домнин, стрелок-радист СБ, сбитого 14 марта 1938 года в районе Уху, в Центральном Китае.[60] Позже, в начале сентября, к ним присоединился командир эскадрильи 5-го истребительного авиаполка капитан Александр Николаевич Алаткин, самолет которого, при выполнении высотного маршрутного полета 27 августа 1939 года пересек советско-маньчжурскую границу и произвел вынужденную посадку в районе Дунина.[61] К моменту появления в лагере «халхингольцев» выглядели они неважно – худыми и оборванными.
Свое отношение к вновь прибывшим администрация харбинского лагеря сформулировала на первом построении прибывших военнопленных: «…мы вас выручили от сталинского терроризма и мы к вам будем относиться хорошо, а если кто сделает побег, то мы вас будем расстреливать» (Григорий Топилин).[62]
В «Хогоине» военнопленные были размещены в комнатах (по крайней мере в своих объяснительных они не именовали их камерами), туалет находился за пределами здания и туда можно было даже попробовать сходить без разрешения, можно было выйти к ограде и поглазеть на работающих «напротив» китайцев. Все это, правда, могло закончиться избиением. Помимо ежедневных построений и поверок, пленным разрешали прогулки. Рядовых красноармейцев и младший командный состав иногда выводили на улицу на хозяйственные работы по лагерю: «рвать траву, мыть окна и т. д.». Командиры были отделены и на прогулку выводились также отдельно.
Кормили в лагере несколько лучше чем в хайларской тюрьме, но все равно неважно. Бывшие военнопленные описывали питание в «Хогоине» так:
«…Кормили нас очень плохо, примерно в сутки хлеба давали грамм 250 или 300 и три стакана чаю, вот наша была пища».
«…Кормили очень плохо, утром дадут кусок хлеба и кружку чая, в обед граммов 250 хлеба и четверть литра супа, в котором попадет только картошка величиной с голубиное яйцо и капусты ложка; еще спрашивают – хорошо?» (Ефим Кустов).
«…Кормили плохо: утром один стакан чаю в обед суп очень плохой, вечером суп постный тоже плохой». (Тимофей Вертлюгов).
«…Кормили плохо: супу давали как малому ребенку, хлеба тоже мало, чай без сахара, так что переживали очень». (Егор Валов).
«…Нам давали мяса один килограмм на 90 человек, хлеба грамм 300[63] серого, капуста да вода, а их солдаты кидаются до этого несчастного супа, как волк до махана». (Николай Шатов).
Рацион военнопленных, состоявший из хлеба и чая, иллюстрируется фотографиями, предположительно сделанным во дворе лагеря «Хогоин» 14 июля 1939 года. Интересно отметить, что на столе перед пленным с забинтованной рукой, можно различить три онигири. Онигири представляют собой шарики из спрессованного пресного риса; это традиционная крестьянская пища, входившая в рацион солдат Императорской Армии. Никто из пленных в своих объяснительных при описании питания в лагере «Хогоин» об онигири (и вообще о рисе) не упоминает, предположительно они были доставлены с кухни жандармерии для постановочной фотографии.
Санитарное состояние лагеря было, по-видимому, относительно неплохим. По крайней мере, такой вывод можно сделать на основании фотографий, опубликованных в июле-августе 1939 года в иностранной прессе. Пленным разрешили вымыться, их остригли и наголо обрили, сохранив при этом прически командному составу. Даже если это и было сделано в показательных целях, после вонючей хайларской тюрьмы такое мероприятие, несомненно, воспринималось с энтузиазмом.
Стрижка военнопленных снимок предположительно сделан в лагере «Хогоин». Life, 21 августа 1939 г.
Несмотря на существенное улучшение условий жизни, режим содержания в «Хогоине» трудно назвать мягким. От пленных требовалось постоянное выказывания почтения «самурайским офицерам и жандармам». Регулярные поверки сопровождались избиениями (военнопленных били по щекам, наступали на ноги, тыкали пальцами в глаза). Нарушения режима содержания, например, отказ кланяться жандарму, также имели следствием избиения:
«…Привезли, построили нас и давай объяснять, как надо уважать самурайских офицеров. Объясняли, что при встрече им нужно отдавать поклон, но когда пройдет [и] не поклонится, то вызывают в жандармерию и начинают бить…» (Борис Евдокимов).
