Олег Пленков - Рай для немцев
Ярким и узнаваемым символом движения нацисты сделали старинное готское приветствие «Hei», которое было широко распространено в немецком молодежном движении еще до войны. Распространенные в старину приветствия «Iт deutschen Namen Heil», «Heil und Sieg» нацисты переделали в короткое и звонкое «Sieg Hei». От итальянских фашистов нацисты переняли «древнеримское» приветствие путем поднятия под небольшим углом правой руки и униформирование членов партии, а от коммунистов — обращение «товарищ» (Parteigenosse). Все эти символы, знаки и узнаваемые приметы придавали нацистскому движению цвет, страсть, динамику и размах; они были чрезвычайно важным средством мобилизации, организации, театрализации нацистского движения и, в конечном счете, немаловажной причиной его сенсационного и беспрецедентного успеха. Более того — живой смысл символики нацизма состоял в возможности контроля над настроениями; например, гитлеровское приветствие было обязательно для всех государственных служащих, позже (с 1944 г.) оно было введено в армии. Приспособление к этим условностям составляло акт унижения для людей с чувством собственного достоинства и помогало режиму наиболее полно осуществить общественную унификацию. При этом неофиты выказывали гораздо большее рвение, дабы доказать свою лояльность. Приват-доцент Кильского института мировой экономики Рудольф Хеберле вспоминал, что студенты-ветераны нацистского движения продолжали приветствовать его наклоном головы или поклоном, а новички партии — обязательным «Неil Hitler» и поднятием правой руки{834}.
В заключении главы о символике Третьего Рейха следует еще раз подчеркнуть, что вразумительное объяснение нацизма — при исключении иррациональных мотивов и феноменов — невозможно в том числе и по той причине, что нацисты их интенсивно использовали. Алан Буллок в своем сравнительном жизнеописании Гитлера и Сталина указывал, что не только речи Гитлера, но и все атрибуты движения, которое относилось к политике как к драматической смеси театра и религии, были нацелены на возбуждение не рациональных, а эмоциональных и иррациональных эмоций и реакций. Собственно, наиболее оригинальным достижением Гитлера является создание движения, специально рассчитанного на подчеркивание с помощью всех возможных приемов — символов, языка, иерархии, ритуалов — верховенства в политике динамичных иррациональных факторов, таких, как борьба, воля, сила, жертвенность, дисциплина, товарищество, раса{835}. Муссолини в свое время заметил: «Идеология фашизма не содержит ничего нового, она является результатом кризиса нашего времени, вы можете его определить как иррационализм»{836}.
ЭПИЛОГ
«Прошлое лишь в той мере может стать для культуры историей, в какой оно для нее вразумительно».
(И. Хейзинга)«Быль, что смола, небыль, что вода».
(русская пословица)«Нам в полной мере удалось превратить всю немецкую историю в альбом с портретами преступников».
(эксканцлер ФРГ Гельмут Шмидт)«Почти 400 лет понадобилось, чтобы немцы оказались в современном духовном состоянии; никто не знает, сколько лет нужно будет, чтобы их оттуда вывести».
(А.Д.П. Тейлор в 1945 г.)Немецкий антрополог Людвиг Вольтман писал, что рабство было необходимо, чтобы породить в сознании человека практическое понятие социального труда, аристократия — для утверждения практического понятия о социальной свободе. Интересно, а для чего был нужен тоталитаризм, как нам, потомкам, использовать его в процессе политического воспитания? По всей видимости, для того, чтобы отвратить нас от единомыслия и единообразия в наших оценках и нашей политической практике, а также избавить от цезаризма, который в XX веке оказался не столь безобидным (как и предрекали О. Шпенглер и К. Буркхардт). В этом и состоит значение преодоления тоталитаризма для политического воспитания современного мира.
При безусловном значении категории тоталитаризма для политического воспитания, она до крайности неопределенна и расплывчата, как и все общие понятия. За неопределенностью и общим характером морального осуждения теряется то обстоятельство, что потрясение, вызванное преступлениями нацистов, было для немцев и Европы очень велико, но нельзя забывать, что во время войны не только немцы, но Запад и наша страна допускали нарушение прав человека и что только победа релятивировала одни преступления и подчеркнула другие — на самом же деле они друг друга стоили. Однако бюрократизированная система насилия, концлагеря, созданные нацистами, являются во всех отношениях, особенно в психологическом плане, совершенно немыслимыми и не укладывающимися ни в какие представления. Не только слепое повиновение или оппортунизм, но часто и неосознанное желание позволить увести себя с пути истинного (это желание разжигалось национальными обидами и нежеланием что-либо исправить совместно с другими народами) было причиной того, что «Германия вела себя в среде европейских народов, как бешеная собака»{837}. В 1987 г. Эрнст Нольте опубликовал книгу о европейской гражданской войне, в которой высказался в том смысле, что сейчас возможна историзация нацизма в силу невозможности повторения прихода нового Гитлера к власти{838}. Нольте видел наиболее существенное в нацистском прошлом не в антисемитизме и преступлениях, а в его отношении к коммунизму. По словам Нольте, Гитлер был уверен в том, что своим движением он создал более веский ответ на вызов большевизма, чем западные демократии. Со временем, однако, все начинают походить на своих врагов: это видно уже в деле Рема, а в уничтожении евреев, полагал Нольте, соответствие большевизма и нацизма полное. Во время войны большевизм стал для Гитлера образцом для подражания. Такая гипотеза вызвала в общественном мнении Германии настоящую бурю и вылилась в «спор историков»: подавляющее большинство историков отказалось верить в возможность релятивирования нацизма и его преступлений преступлениями сталинизма и репрессиями сталинской эпохи. Точно так же нельзя ожидать, что общественностью будет спокойно воспринята точка зрения американского историка Т. Лоэ: нацизм (наряду с маоизмом, большевизмом и фашизмом) был разновидностью протеста против вестернизации мира в XX веке (сейчас этот процесс именуют глобализацией). Лоэ доказывает, что Запад с его техникой, устойчивой и стабильной общественной организацией является динамичным началом человеческой истории, а все революционные движения XX века были только протестом против этого ненасильственного и надгосударственного проникновения западной культуры{839}. В противовес этому суждению, и историками и общественностью нацизм воспринимается как совершенно исключительное варварство, которое ничем и никогда не может быть релятивировано. Объективная потребность в релятивировании нацизма, однако, ощущается все сильнее и настойчивее по той причине, что строго моральная позиция (обычная по отношению к нацизму) препятствует постановке (и рассмотрению) многих острых вопросов. В открытом обществе не может быть окончательных ответов на вопросы национальной идентичности, а в современной Германии все исторические дискурсы направлены на нацистские времена, интрепретация которых совершенно одномерна.
Так как немцы не знали, что такое деспотия, они и не подозревали, что можно ожидать от Гитлера; в Германии до Гитлера вместо практического политика и реалиста всегда ожидали гения, которому бы нация с удовольствием доверила (и неоднократно доверяла в прошлом) безграничную власть, — харизматическая власть воспринималась как естественная форма организации политической жизни. К тому же, в Германии переход от авторитарной к тоталитарной модели общества был значительно облегчен тем, что фашистский тоталитарный порядок в Италии не был столь жутким, каким оказался гитлеризм. Однако аналогии оказались несостоятельными: полгода спустя после прихода Гитлера к власти французский посол в Германии Франсуа-Понсе писал, что нацисты за пять месяцев сделали в создании тоталитарной системы столько же, сколько итальянские фашисты за несколько лет{840}.
Как немцы стыдятся нацизма, так и другие народы должны стыдиться преступлений, имевших место в их национальной истории: так, англичане стыдятся концлагерей во время англо-бурской войны, русские — преступлений сталинизма, французы — Варфоломеевской ночи и террора во время революции 1789 г., американцы уничтожения коренного населения и расизма, долгое время доминировавшего в обществе, турки — геноцида армян в Первую мировую войну Эти «травмы» национального сознания имели далеко идущие последствия для эволюции национального самосознания, для становления современной политической культуры, несмотря на то, что люди, испытавшие эти события на себе, в большинстве случаев давно уже умерли.
