Михаил Маслов - Пёрл-Харбор: Ошибка или провокация?
Передача функций ОНИ и самого отдела под начало Тернера далеко не единичный и не самый плачевный факт в истории американского «разведывательного сообщества». То, что какая-либо согласованность в деятельности военной и военно-морской разведки отсутствовала, мы говорили не единожды. В то же время объем информации, прежде всего перехваченной по средствам КОМИНТ, рос лавинообразно. Первоначально СИС и морское министерства занимались перехватом «фиолетовых» сообщений параллельно, однако к концу 1940 г. стало ясно, что такой подход неэффективен. Было решено разделить обязанности: теперь по нечетным дням «фиолетовым кодом» занималась военно-морская разведка, а по четным — армейская[696]. Позже пошли дальше, перейдя к помесячному дежурству, при этом четные месяцы остались за армией. Разделение функций явилось одним из немногих «светлых» моментов в организации деятельности служб радиоперехвата.
«Фиолетовые» каблограммы после их расшифровки вообще никем не анализировались! Каждый день новые перехваченные и расшифрованные сообщения доставлялись в кабинет полковника Р. Браттона (начальник дальневосточного отдела военной разведки)[697], он обрабатывал поступивший материал и сортировал его. Интересные, по его мнению, документы он оставлял, а остальные сжигал. Вот так просто — сверхсекретные документы анализировал один человек, причем бегло, наискосок — у него просто не было времени их внимательно читать. Полковнику еще предстояло снять копии и доставить их вышестоящим начальникам. Далее с отобранного материала он снимал по одной копии для каждого адресата, клал ее в специальную папку. Сформировав таким образом несколько папок, Браттон клал их в кожаный портфель и начинал свой утренний марафон — доставку сверхсекретной почты. На следующий день, разнося новую порцию сверхсекретной почты, он забирал документы, оставленные в предыдущий день. Задержать материалы или оставить их себе не мог ни министр, ни сам президент—такова цена секретности. Закончив обход, полковник приходил в свой кабинет и уничтожал все копии, сохранялся лишь оригинал, который и отправлялся в архив[698]. Все! Больше никакой работы с «фиолетовыми» не производилось, их никто не читал, не систематизировал, не сверял с другими источниками.
В военно-морском министерстве, кстати, ответственном за доставку «фиолетовых» каблограмм президенту, ситуация была не лучше. Расшифровкой «Магии» занимались Отделение перевода и Криптографический отдел, структурно входившие в Отдел средств связи штаба ВМС. Секретность, которая окружала все, что было связанно с шифрами и в особенности с шифровальной машиной, фактически сводила на нет возможности для анализа информации. Криптографический отдел был практически не связан с ОНИ, «фиолетовые» данные никак не сопоставлялись с данными радиоперехватов военно-морского кода и данными анализа перемещений японского флота. Во всех Соединенных Штатах неограниченный доступ к дипломатическим и военным радиоперехватам имели всего 36 человек[699] (в основном высшее военное и политическое руководство). То есть вести нормальную систематизацию, корреляцию и анализ всех поступающих данных было просто некому. Вот и получалось, что за огромными и красивыми деревьями американцы леса не видели.
В подобных условиях далеко не все документы читались, не говоря уже о переводе, лингвистов катастрофически не хватало. Тем не менее информации было более чем достаточно, чтобы администрация Рузвельта находилась в курсе всех основных внешнеполитических решений имперского правительства и примерно за 6 месяцев до начала военных действий смогла предсказать их[700]. Однако кризисные явления, существовавшие в организации и системе американских разведывательных органов, наложили определенный отпечаток и на этот важнейший источник информации. «Данные чего только не касались. Никто не был ответственен за систематическое изучение всего поступающего материалу. Адресаты читали предназначенную им часть перехватов, и затем документы уходили и перемешивались, чтобы никогда не быть извлеченными обратно. Практически не было возможности свести эти отдельные кусочки информации в единое целое или сопоставить с данными, полученными из других источников. Несмотря на то что техническая сторона радиоперехватов, взлом "фиолетового" были проделаны гениально, аналитическая часть работы была разрушена дезорганизацией»[701]. В итоге американские руководители, в том числе и президент Рузвельт, превратились в квазианалитиков, которым было необходимо на основании далеко не полных данных, в условиях отсутствия специального образования и навыков, зачастую не понимая технических деталей, принимать решения по сложнейшим вопросам, основываясь на не полной разведывательной информации. Подобная порочная система и не могла дать нормальных результатов. Неудивительно, что ни разу в жизни (до 7 декабря 1941 г.) не читавший «фиолетовых» депеш Киммель на Гавайях и имевший к ним прямой доступ Макартур на Филиппинах — оба проспали японское нападение. Только адмирал был с позором изгнан из флота и осужден, а генерал, чья армия была уничтожена по его вине, стал героем Америки. Итак, каждый был на своем посту и делал свою работу, но знал лишь ту часть разведывательной информации, которая была у него под рукой. В итоге никто не имел представления о картине в целом. Президент ежедневно читал японскую дипломатическую переписку, а вот про данные анализа перемещений Императорского флота понятия не имел. В итоге заслуженный результат — отсутствие прямых данных о японском нападении.
Федеральное бюро расследований
Кроме военных спецслужб, серьезную роль в исследуемый период играло Федеральное бюро расследований (ФБР), возглавлявшееся Дж.Э. Гувером. 6 сентября 1939 г. Рузвельт специальной директивой поручил ФБР ведение дел о саботаже, шпионаже и нарушении нейтралитета, таким образом, в компетенцию ФБР теперь входила и контрразведка[702]. К 1940 г. под наблюдение ФБР были взяты тысячи граждан США, так или иначе проявлявших внешнеполитическую активность. Так, слежка велась за 342 лицами, подозреваемыми в том, что они японские агенты. Под контроль были взяты телефонные переговоры между местными японскими бизнесменами, весь радиообмен и телефонная связь с Японией и странами Дальнего Востока. Разведка велась не только посредством подслушивания и перехвата радиосообщений. С 1938 г. контрразведчики систематически тайком проникали в служебные помещения японских фирм, вскрывали сейфы и проводили тайные обыски в надежде добыть новую информацию.
Для администрации Рузвельта было ясно, что консульства держав «оси» являются гнездами шпионажа. Однако в отличие от закрытых в июне немецких и итальянских консульств, японские «были более полезны открытыми, чем в случае их закрытия»[703], их существование позволяло специальной группе агентов тайно проникать в нью-йоркское консульство и копировать секретные документы.
В Пёрл-Харборе японцы также развернули широкую разведывательную сеть. Центром шпионажа было японское консульство, расположенное в Гонолулу. Сознавая масштабы происходящего, еще 10 августа 1936 г. Рузвельт приказал главнокомандующему ВМС США: «Установить тайную слежку за любым японцем... проживающим на Оаху, замеченном в том, что он встречает японские суда или имеет какие-либо контакты с членами их экипажей». Предлагалось составить списки таких лиц, все они подлежали «заключению в концентрационные лагеря в случае чрезвычайного положения»[704]. К концу 1941 г. большинство японских агентов были известны американским спецслужбам.
Сама топография о. Оаху способствовала разведывательной деятельности японцев. Предупредить наблюдение за базой ВМС было абсолютно невозможно. Из окон многих ресторанов «весь Тихоокеанский флот был виден как на ладони»[705]. Однако арест японской агентуры не входил в планы администрации. 25 июля 1941 г. военный министр приказал не предпринимать никаких контрмер. Летом и осенью 1941 г. палата представителей вознамерилась провести расследование «деятельности японских консульских представителей на Гавайях»[706], но давление из Белого дома свело на нет усилия сенаторов Г. Жиллета и Э. Джонсона. По мнению американского исследователя Г. Пранджа: «Закрытие японского генерального консульства в Гонолулу могло бы перевести идею нанесения удара по Тихоокеанскому флоту США в Пёрл-Харборе из реальной жизни в область фантазии, откуда Ямамото извлек ее... Ямамото было бы отказано в ее проведении»[707]. Таким образом, Рузвельт явно не желал поставить японцев на место, тем самым давая зеленый свет японской агентурной работе на Оаху.
Проблема заключалась даже не в том, что американские спецслужбы позволяли японской разведке вести наблюдение за главной базой флота. То, что разведки различных стран, в том числе и дружественных, наблюдали за Тихоокеанским флотом США, было известно. Опасность представляло то, что «с 24 сентября характер японского шпионажа изменился». В этот день японское консульство в Гонолулу получило предписание поставлять информацию в соответствии с так называемым «бомбовым планом», о котором речь шла выше. «Японцы собирают информацию о точном местоположении кораблей в Пёрл-Харборе... такие детали были бы полезны только для диверсий или для атаки Гавайев...». В целом депеша, полученная 24 сентября с «бомбовым планом, при «критическом анализе была планом бомбовой атаки на Пёрл-Харбор»[708]. Тем не менее американская военная разведка, перехватившая и расшифровавшая эту депешу, не известила командиров ВМС и армии на о. Оаху.
