Роман Светлов - Войны античного мира: Походы Пирра
Однако разве появление римского флота не было самым наглым нарушением договоров, дерзким вызовом, грубой манифестацией властолюбивых замыслов против свободного Тарента? Неужели еще ждать, чтобы римляне, засевшие уже в Фуриях, обрушились также и на Тарент? И в самом деле, горожане вправе были реагировать на этот случай, как на враждебные действия, и считать мир с Римом нарушенным. Согласно с этим и стали действовать; в Фурии отправлено было войско; римский гарнизон сдал крепость, выговорив себе свободное отступление; граждане подверглись жестоким карам: признано было изменой с их стороны то, что они, урожденные греки, прибегли за помощью к Риму и тем подали римлянам повод появиться в здешнем море; знатные граждане были изгнаны, город разграблен.
Рим никак не ожидал такого исхода; он разом лишился всех выгод прошлогодней кампании, утратил важную точку опоры в южной Италии, в тылу освободились луканы, самниты и бруттии, а затем предстояло еще вмешательство Тарента в войну. Благодаря обширным средствам этого богатого греческого города озлобленные, жестоко пострадавшие народы исполнились новыми надеждами, а на севере все еще сопротивлялись этруски. Необходимо было во что бы то ни стало удержать Тарент от участия в войне. Несмотря на раздражение в Риме, там не объявили тотчас же войны, а, ограничившись требованием, чтобы тарентинцы возвратили пленных, предоставили изгнанным фурийцам вернуться, возместили нанесенный их городу ущерб, выдали зачинщиков нападения на римские суда. С такими условиями было отправлено посольство, по главе которого стоял Л. Постумий.
Однако тарентинцы и не думали сожалеть о случившемся и не побоялись войны. Послам долгое время не удавалось повторить свои предложения перед народом; поборники за мир в городе всеми силами пытались образумить демос; если бы им удалось это, то роль коноводов кончилась бы и все дело было бы в их руках. Опять, как гласит римское предание, начались праздники, и шрод собрался в театре. Когда появились важные римские послы в тогах с красною обшивкою, то их встретили грубым смехом, и это возобновлялось всякий раз, как только Постумий, произнося речь, плохо изъяснялся по-гречески. Их называли варварами, кричали, чтобы они вышли из собрания. Когда послы вошли в проход, выводивший из оркестра, то какой-то скоморох, Филонил по имени, находясь все еще под хмельком со вчерашней попойки, протиснулся к Постумию и самым мерзким образом загадил его тогу. Народ хохотал и рукоплескал, а Постумий с истинно римской торжественностью сказал Филониду: «Принимаем это знамение, вы даете нам то, чего мы не требовали». Когда же затем, приподняв загаженное платье, он показал его народу и смех и восторженные крики усилились, то он сказал: «Смейтесь, тарентинцы, пока вас на то станет, потом вам долго придется плакать». Затем, когда на него посыпались угрозы, он прибавил: «А чтобы еще более разозлить вас, скажем тут же, что вы потоками крови смоете грязь с этого платья».
Не в столь драматическом виде, но, вероятно, в более согласном с обстоятельствами дела представляется это событие по другим известиям Когда послы были введены в театр, то они, между прочим, подверглись также оскорблению; однако дабы нисколько не отступить от своих инструкций, предписавших им крайнюю умеренность, они ни словом не упомянули о нанесенном позоре, а высказывали только данное им поручение. Во всяком случае, настроение в Таренте было решительно против римлян; послам, в ответ на их предложения, велели тотчас же покинуть город, с чем они и отправились в море.
Послы вернулись в Рим вскоре после того, как Л. Эмилий Барбула и К. Марций Филипп заняли консульскую должность (апрель 281), и сообщили о нанесенном им оскорблении. Постумий показал свою загаженную тогу. Всех охватила жажда мести; однако ввиду затруднительного положения необходимо было избегнуть войны с Тарентом; начать ее сейчас же было бы крайне опасно. Сенат совещался несколько дней сряду; одни были того мнения, что следует отложить войну с Тарентом до тех пор, пока остальные народы или по крайней мере соседние с Тарентом, самниты и луканы, не будут укрощены; другие требовали, чтобы тотчас же и всеми силами напали на Тарент. Наконец решено было, чтобы консул Марций двинулся в Этрурию и чтобы Эмилий в то же время вместо Самния пошел в Тарентинскую область и возобновил там мирные предложения. Если же опять они будут отринуты, то пусть он энергично приступит к военным действиям.
Появление Эмилия в тарентинской области охладило несколько сильную заносчивость пышного города. Возобновление римских предложений послужило поводом к более спокойным обсуждениям. Следовало бы, конечно, начать войну года три-четыре назад, когда коалиция италийских и галльских народов была в полной силе; теперь же, когда сенноны были уничтожены, бойи вынуждены сохранять мир, соседние племена истощены то и дело повторявшимися поражениями, когда непосредственная связь с единственно еще упорно сопротивлявшимися этрусками оказалась невозможной, теперь пришлось бы вести борьбу с иными совсем жертвами и с меньшей надеждою на успех, многие были того мнения, что следует удовлетворить на самом деле довольно умеренные требования римлян.
Само собой разумеется, что пожилые люди и богачи желали поддержать мир. Однако им совершенно справедливо возразили, что выдача граждан, с тем чтобы римляне наказали их, служит свидетельством признания иноземного господства. Тарентинцы убедились наконец, что, согласившись на римские требования, они только до поры до времени будут пользоваться миром, что римлянам надо только выиграть время, вполне подчинить себе соседние племена, а потом, разобщив с ними Тарент, наверняка погубить его, что именно теперь настал крайний срок воспротивиться распространяющемуся владычеству Рима. В таком случае, однако, необходимо повести войну с напряжением всех сил; не следует вооружать народ и выводить его на борьбу; город должен нанять известного полководца с войсками и поручить ему ведение войны. Наиболее пригодным для этого казался Пирр; он между эллинами слыл за самого храброго и удачливого военачальника; как раз в это время царь ничем не был занят. Однако всем было известно, что Пирр не только вел борьбу из-за обладания Македонией, но некогда готовился даже напасть на запад с завоевательной целью. Вызвав этого могучего, властолюбивого царя, следовало опасаться, как бы он не воспользовался случаем основать для себя царство в Италии: в этом случае независимость Тарента окончательно рушилась. На совещаниях эти опасения высказывались «рассудительными» людьми, но партия, желавшая войны, заглушила их, и они покинули собрание.
Один их них, а именно Метон, если можно верить этому известию, в день окончательного голосования сделал попытку убедить сограждан, которая даст понятие о развращенном состоянии тарентинского народа. Он словно во хмелю, окруженный собутыльниками, с флейтисткой впереди, сам увенчанный и с факелом в руке, как бы прямо с ночной оргии, явился в театр, где собрались для совещания; его приняли восторженными криками: пусть он выйдет на середину и пропоет под звуки флейты. Когда затем все стихло, он произнес «Вы, граждане Тарента, не будете, конечно, препятствовать тому, кто любит покутить и пображничать, пока он на это способен; будьте же рассудительны и поступайте всегда так; берегитесь! Не так будет, когда вы примете царя и гарнизон в город; в таком случае вы все будете рабами». Слова его произвели сильное впечатление, по собранию прошел ропот: Метон сказал правду. Его заставили говорить далее; притворяясь хмельным, он стал пересчитывать все невзгоды, какие причинит им война. Надо уже было опасаться народного решения; если не призовут царя, то мир с Римом был неизбежен; в таком случае следовало выдать Филохара и его пособников; надо было как можно скорее предупредить перемену в настроении собрания. Противники мира стали упрекать народ в том, что он позволяет пьянице насмехаться над собою; они схватили Метопа с товарищами и вывели их вон. Затем стали собирать голоса и народ решил вызвать царя. Тарентинцы тотчас же отправили в Эпир, помимо своих собственных, послов из других греческих городов; один только Регий присоединился к римлянам. Разве союз италиков еще не существовал? Не служило ли его существование оправданием упомянутого выше захвата Фурий тарентинцами?
Теперь, конечно, должна была возникнуть мысль, что греческое племя в Италии вступает в борьбу с римскими варварами; греки освоились уже с идеей о троянском происхождении Рима, а Пирр как потомок Ахилла,был, казалось, более всякого другого призван на новую троянскую войну. Всем этим, по крайней мере, можно было воспользоваться как добрым предзнаменованием и темой для восторженных речей. Помимо соединенных греков и продолжавших все еще воевать бруттиев, луканов, самнитов к союзу примкнули также мессапии и салентины, которых в то время по крайней мере считали полугреками. Добившись столь обширной коалиции, послы едва ли преувеличили, заявив Пирру, что в Италии можно набрать 20 000 человек конницы и 350 000 пехоты; дело, как и говорили они, стало лишь за знаменитым и искусным полководцем
