Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота
Германия.
Безрезультатно! Они продолжали сближаться полным ходом.
– Что-то душно становится, – сказал я, проводя пальцем руки за воротником.
Командир рассмеялся.
Жерла их орудий были направлены на нас. Когда расстояние сократилось до полутора миль, башни развернулись в нулевое положение. Они разошлись с нами, приветственно приспустив флаги.
Война только коснулась нас и пронеслась мимо. Наше время еще не настало.
Первые боевые выстрелы
Осенью тысяча девятьсот тридцать восьмого года я получил свой первый экипаж.
В повседневном приказе значилось: старший лейтенант флота Прин, прежняя служебная должность – вахтенный офицер флотилии подводных лодок, новая служебная должность – командир подводной лодки флотилии подводных лодок. Итак, наконец собственная лодка!
По этому приказу в начале декабря я отправился в Киль для представления командиру флотилии капитан-лейтенанту Собе.
Он принял меня на плавбазе «Гамбург» в своей каюте:
– Ну, что, Вы уже были на верфи? Видели Вашу лодку?
– Нет, господин капитан-лейтенант.
Он улыбался, но его острые серые глаза внимательно изучали меня.
– А Ваших людей?
– Нет, господин капитан-лейтенант.
– Тогда сначала познакомьтесь с тем и другим сразу.
Рукопожатие, скороговоркой «Очень рад, что Вы прибыли к нам», взаимное немецкое приветствие, и вот я снова снаружи.
Лодка была еще на верфи и наводила последний лоск. Узкая и элегантная, она была прекрасной.
Осматривая ее, я прошел через весь корпус, с удовольствием осознавая, что внутри все мне знакомо до винтика.
Адъютант передал мне указание командира флотилии: на следующий день в десять утра построение моего экипажа на юте плавбазы «Гамбург».
Наступило завтра. Это был воскресный, ясный, солнечный декабрьский день.
Когда я поднимался на ют «Гамбурга», меня охватило волнение. Как перед решающей встречей. Наверху уже собрались тридцать восемь человек, с которыми мне предстояло в последующие годы разделить общую участь во всем: в добре и во зле, в мире и – если это случится – в войне.
При моем прибытии они построились в две шеренги: офицеры, унтер-офицеры, матросы.
Четкая команда: «Для встречи командира – налево равняйсь! Смирно!».
Одновременный поворот головы. Подавший команду старший лейтенант подходит ко мне: «Господин старший лейтенант! Экипаж построен! Старший лейтенант-инженер Вессельс».
Рослый, широкоплечий офицер с тяжелым подбородком и серьезным выражением на лице.
Я встал перед фронтом: «Хайль, экипаж!» – И, как из одной глотки, в ответ разом: «Хайль, господин старший лейтенант!»
Раньше я часто думал о том, как много я скажу в своем первом обращении к своему первому экипажу. Но теперь, когда я уже стоял перед ним, я сказал только самое необходимое: «Через несколько дней мы станем новой боевой единицей германского военно-морского флота. Я надеюсь на то, что каждый из вас будет выполнять свой долг так же усердно, как намерен выполнять свой долг я. Если это осуществится, то мы будем хорошо понимать друг друга».
Затем я прошел вдоль фронта и выслушал представление каждого члена экипажа по должности и фамилии. В основном это были одинаково молодые, свежие лица, еще не тронутые невзгодами жизни. Но некоторые из них запомнились сразу: первый вахтенный офицер Эндрасс со стройной, жилистой, спортивного покроя фигурой; старший штурман Шпар, тяжеловесный и самоуверенно спокойный; машинист центрального поста, широкоскулый Густав Бём; унтер-офицер-машинист торпедного отсека Гольштейн, парень с задумчивым взглядом; Смычек, лукавый парень из Верхней Силезии; моложавый Людек.
Я поговорил с каждым из них, пытаясь понять, что они собой представляют. Однако сразу эта загадка не решалась. Ведь то, что действительно определяет человека, мужчину, проявляется лишь в работе и в опасности.
Весной мы ежедневно упражнялись в управлении лодкой, сначала в бухте, а затем в Балтийском море. Во время этих упражнений я изучил свой экипаж. Видит Бог, они не были парадными солдатами. Они были мужчинами с горячим сердцем в груди, полными жажды приключений, и с избытком темперамента, который находил себе выход при каждом удобном случае. Все они пришли служить на подводную лодку добровольно, так как надеялись, что испытают здесь больше, чем в будничной службе на линкорах.
В начале августа мы вышли на учения в Атлантику. В воздухе витала сильная напряженность, и кое-кто полагал, что, когда мы вернемся, мир уже будет нарушен.
Учение было великолепным. В эти ясные дни позднего лета стояла чудесная погода, легкое волнение покрывало зеленоватую поверхность моря, ночное небо сияло звездами. В свободное время мы слушали по радио сообщения из Германии. Голос диктора, доносящийся сюда, за тысячу миль от родины, вызывал теплое чувство. Однако сами сообщения были наполнены тревогой и ощущением близости войны. Учение, которое мы начали с таким усердием, утратило смысл, и стало отчетливо заметно, как встревожены люди.
Свободные от вахты часто без сна лежали в койках и вели разговоры о политике. Особенно неутомимым был Густав Бём. Из него сквозило всезнание по всякому поводу.
Но в глубине души все мы не верили, что разразится война, по крайней мере, большая война. Потому что мысль о том, что большие народы могут позволить себе новую мясорубку, была слишком невероятной.
И все-таки она началась.
Я отчетливо, как сегодня, помню тот час, когда мы узнали о войне. Это было третьего сентября в десять часов утра. Мы с Эндрассом стояли на мостике. Дул свежий северо-западный ветер и море покрывали пенистые волны, с шумом перекатываясь через носовую палубу. Лодка шла средним ходом. Со стороны кормы доносился успокаивающе равномерный стук дизелей.
Вдруг истошный крик снизу:
– Господин капитан-лейтенант! Господин капитан-лейтенант!
Из рубочного люка появляется Хэнзель. Лицо его бледно и, задыхаясь, он выпаливает:
– Господин капитан-лейтенант! Внеочередное сообщение. Война с Англией!
Я камнем надаю по поручням вниз. В центральном посту перед приемником стоят Шпар и еще двое. Из приемника гремит военный марш, будоражащий нервы. Они стоят молча.
– Ну, что? – спрашиваю я.
– Сейчас повторят, господин капитан-лейтенант! – шепчет Шпар.
Музыка прекращается, и голос диктора сообщает:
«Вы слушаете Всегерманское радио! Передаем экстренное сообщение радиослужбы. Британское правительство в своей ноте Германскому правительству выдвинуло требование возвратить немецкие войска, вошедшие на территорию Польши, в места их исходной дислокации. Сегодня, в девять часов утра, через английского посла в Берлине была передана вызывающая нота о том, что если до одиннадцати часов Лондон не получит удовлетворительный ответ, то Англия будет рассматривать себя в состоянии войны с Германией.
На это британскому послу дан ответ, что Германское правительство и немецкий народ отклоняют ультимативные требования Британского правительства, не принимают их и, тем более, отказываются выполнять».
Затем оглашается немецкий меморандум, и вновь гремит музыка военного марша.
Мы молчим. В моей голове возникает цепь рассуждений, быстрых и точных, как в машине .
Война объявлена! На море это означает войну по призовым правилам. Область ведения операций – по собственному выбору.
В лодке – полная тишина. Ее нарушают только звуки марша из приемника. Все как будто задержали дыхание в ожидании нечто невероятного, что должно произойти. Эти трое тоже смотрят на меня, как завороженные.
Я склоняюсь над картой и жестом подзываю Шпара.
– Курс двести двадцать градусов. Мы будем действовать здесь, – говорю я ему осипшим голосом и показываю маршрут.
В отдалении слышится чей-то голос:
– Боже, будь милостив к тем, кто виновен в этой войне.
Я медленно поднимаюсь на мостик. Эндрасс и оба сигнальщика смотрят на меня вопросительно.
– Да, Эндрасс, теперь дело зашло далеко.
– Ну, это не могло не случиться, – ответил он серьезно.
Я отдаю распоряжения: «Верхней вахте наблюдение вести через бинокли. При обнаружении чего-либо немедленно докладывать мне. Особое внимание обратить на самолеты и перископы вражеских лодок!»
Эндрасс молча отдает честь. Я снова спускаюсь вниз. В моей каюте – маленькой выгородке в корме центрального поста, где я отдыхаю и работаю с документами, я начинаю вести дневник боевых действий. Сделав начальную запись, я откидываюсь на койку…
«Итак, война», думаю я, «наступил час испытания на прочность». И так как я знаю, что скоро мне могут потребоваться все мои силы, я должен поспать. И действительно вскоре засыпаю.
Меня будит крик с мостика:
