Роман Светлов - Войны античного мира: Походы Пирра
В этой ночной битве нельзя было разобраться ни в действиях войск, ни в приказах начальников. Разобщенные отряды блуждали по узким улицам, во мраке, в тесноте, среди доносившихся отовсюду криков; не было возможности руководить войсками, все медлили и ждали утра. Когда рассвело, Пирр устрашился, увидев Аспиду, занятую вооруженными врагами, и, заметив на площади среди украшений медную статую волка и быка, готовых схватиться друг с другом, он вспомнил давнее предсказание, что ему суждено погибнуть там, где он увидит волка, сражающегося с быком. <…>
Заметив статую и видя к тому же, что ни одна из его надежд не сбывается, Пирр пал духом и решил отступить; опасаясь узких ворот, он послал своему сыну Гелену, оставшемуся со значительными силами вне города, приказ разрушить часть стены и помочь выходящим, если враг будет наседать на них. Однако в спешке и суматохе гонец неясно передал приказ, произошла ошибка, и царевич, взяв остальных слонов и самых сильных солдат, вошел через ворота в город на помощь отцу.
Пирр в это время уже отходил. Сражаясь на площади, где было достаточно места и для отступления и для боя, Пирр, повернувшись лицом к врагу, отражал его натиск. Но его оттеснили в узкую улицу, которая вела к воротам, и там он столкнулся со спешившими на помощь войсками. Пирр закричал, чтобы они повернули назад, но большинство его не услышало, а тем, кто готов был повиноваться, преграждали путь новые отряды, вливающиеся в город через ворота.
Кроме того, самый большой слон, упав поперек ворот, лежал, трубя и мешая отступающим пройти, а другой слон, из тех, что пришли в город раньше, по кличке Никон, ища раненого вожака, упавшего с его спины, несся навстречу отступающим, гоня и опрокидывая вперемешку врагов и друзей, пока наконец не нашел труп и, подняв его хоботом и подхватив обоими клыками, не повернул назад, словно взбесившись, валя наземь и убивая всех встречных.
Сбитые в кучу и плотно прижатые друг к другу, воины не могли ничего предпринять поодиночке: словно единое тело, толпа ворочалась и колыхалась из стороны в сторону. Мало кто бился с врагами, зажатыми между воинами Пирра или наседавшими сзади, — большей частью солдаты ранили друг друга, ибо тот, кто обнажил меч или замахивался копьем, не мог ни опустить руку, ни вложить клинок в ножны: оружие ранило кого придется, и люди гибли от оружия своих же товарищей.
Пирр, оглядев бушевавшие вокруг бурные волны, снял диадему, украшавшую шлем, передал ее одному из телохранителей и, доверившись коню, напал на врагов, следовавших за ним по пятам. Копье пронзило ему панцирь, и он, получив рану, не смертельную и даже не тяжелую, устремился на того, кто нанес удар. То был аргосец, незнатный человек, сын бедной старой женщины. Она в это время, как и остальные аргивянки, с крыши дома глядела на битву и, увидев, что ее сын вступил в единоборство с Пирром, испуганная грозящей ему опасностью, сорвала с крыши черепицу и обеими руками бросила ее в Пирра. Черепица ударила его в голову ниже шлема и перебила позвонки у основания шеи; у Пирра помутилось в глазах, руки опустили поводья, и он упал возле святилища Ликимния[93], почти никем не узнанный. Некий Зопир, воевавший на стороне Антигона, и еще два-три человека подъехали к нему и, узнав, оттащили его в преддверие какого-то дома. Между тем Пирр начал приходить в себя. Зопир вытащил иллирийский меч, чтобы отсечь ему голову, но Пирр так страшно взглянул на него, что тот, перепуганный, полный смятения и трепета, сделал это медленно и с трудом, то опуская дрожащие руки, то вновь принимаясь рубить, не попадая и нанося удары возле рта и подбородка.
Между тем многие услышали о случившемся, и Алкионей, желая убедиться, подъехал и потребовал голову. С нею он ускакал к отцу и бросил се перед царем, сидевшим в кругу приближенных…»
ЭПИЛОГ.
НАСЛЕДСТВО ПИРРА
Вместе со смертью Пирра окончательно завершилась эпоха, начатая некогда Александром. Завершалась она долго, тяжело, болезненно — подобно тому, как умирал от ударов Зопира эпирский государь. Начиналось новое время, когда государственные образования нашли свои естественные границы и идеи универсальной, всемирной монархии надолго оказались забыты. Это потом на божий свет их извлекут римские императоры, пока же истории были нужны не Пирры, а Птолемеи и Антигоны Гонаты.
Мертвый Пирр превратился в объект для оттачивания остроумия. Антигон палками наказал своего сына, так пренебрежительно отнесшегося к трупу его врага, и даже поплакал, горюя над переменчивостью судьбы. Но он же придумал сравнение Пирра с игроком в кости, которое мы приводили выше.
Римляне пошли еще дальше. Уже упоминавшийся Энний написал об эпирском царе следующие строки:
Род туповат Эакидов.
В деле военном сильнее они, а умом послабее…
Люди действительно умные предпочитали насмешке изучение дневника Пирра и его сочинения по тактике, которое стало учебником военного дела для многих полководцев.
Лучше всего поступили аргивяне. Они не стали издеваться над трупом, но торжественно похоронили его, устроив большой погребальный костер прямо посреди своей центральной площади. На месте костра был построен надгробный памятник, украшенный барельефами. На них изображались оружие, которым пользовался Пирр, изобретения его механиков и слоны.
Кости Пирра, поднятые с погребального костра, захоронили в храме Деметры, построенном как раз на том месте, где он нашел свою смерть. Вызвано это было тем, что на следующий день якобы не смогли найти женщину, поразившую царя. Тогда прорицатели сообщили, что это была сама богиня Деметра, под видом старухи явившаяся защитить город.
Еще во II в. н.э. можно было видеть медный щит Пирра, который висел над дверьми святилища.
Но если к телу и памяти Пирра в конце концов отнеслись с достойным его уважением, то этого нельзя сказать о государстве, которое он создавал.
После смерти отца Гелен сразу прекратил сражение и сдался Алкионею. Антигон обласкал эпирского царевича и позволил вернуться в Эпир, однако захватил лагерь и вынудил перейти к себе на службу солдат Пирра
Естественно, теперь не могло идти никакой речи о борьбе за Верхнюю Македонию. Сейчас Антигон был способен одним уларом прекратить существование Эпирского царства — и лишь стремление упрочить свои позиции и навести порядок п только что отвоеванных землях отвлекли его от этой идеи. Однако Эпир все равно, пусть в мягкой форме, но был вынужден признать протекторат Гоната.
В Пелопоннесе все бывшие сторонники Пирра были вынуждены признать право сильного: Антигон окончательно присоединил к своим владениям лишь Мантинсю и Трезены, зато в таких крупных городах, как Аргос, Сикион, Элида и Мегалополь, к власти пришли тираны, которые вели промакедонскую политику.
Уже через несколько лет противоестественный союз между Спартой и Македонией был разорван. Арей, подпитываемый египетскими деньгами, решился на большую войну и был убит при Коринфе в сражении с Антигоном. Его сын Акрог тат также не дожил до седин, погибнув во время войны с аркадянами, и восстановление славы Лакедемона оказалось уделом следующего поколения спартанских царей.
В Италии к 272 г. даже в Таренте эпирская власть была половинчатой. Хотя мы не видим в источниках упоминаний о крупных боевых действиях на юге Апеннин, нет сомнений, что города, отпавшие от Рима в 276–275 гг., а прежде всего Локры, вновь приняли римские гарнизоны. Тарент стал ареной гражданских раздоров, в которые Милон, начальствовавший над эпирским гарнизоном, не вмешивался до тех пор, пока у руля власти не встала партия, стоявшая за мирный договор с Римом. Когда самые отчаянные ее представители напали на Милона, тот попросту разделил город надвое. В одной его части обитали граждане, заключившие сепаратный союз с Римом, а на большей территории господствовали эпироты, которые уже не воевали с римлянами, но и не имели с ними союза.
В 272 г. Рим наконец решил закрыть «тарентское дело». Сенат могла встревожить активная и успешная деятельность Пирра на Балканах, в том числе начало его похода в Пелопоннес, и правители Вечного Города решили лишить эпирского царя его стратегического плацдарма в Италии. А может быть, они получили сведения, что теперь уже практически все тарентинцы готовы выступить против Милона.
Одна из консульских армий под командованием Люция Папирия Курсора была двинута на юг. Когда она подходила к городу, пришла весть о гибели царя. Однако вместе с этим стало известно, что на рейде Тарента появился карфагенский флот. Пуны захотели прибрать к рукам город и обратились с предложением о союзе одновременно к гражданам и к Милону.
Эпирский военачальник рассудил, что соглашение с Римом будет для Тарента меньшим злом, чем переход в руки пулов. Карфагеняне были вынуждены увести корабли (лишь спустя 60 лет в Тарент войдет Ганнибал), а Милон передал город Папирию, получив от того право на свободный выход своего гарнизона.
