Олег Бэйда - Французский легион на службе Гитлеру. 1941-1944 гг.
24 мужчины, 12 женщин и 16 детей. Также было сожжено 65 домов. Жители были захоронены отрядом «Коммунист»{611}. В декабре 1942 г. отряд «Коммунист» вошел в состав партизанской бригады имени Н.А. Щорса{612}.
Второй преступный эпизод, нашедший свое отражение в переписке и документах, получил название «дело Дагостини». Речь идет о лейтенанте I батальона ЛФД Рауле Дагостини, который был обвинен в военных преступлениях. Во время проведения антипартизанской операции «Майская гроза» подразделение Дагостини 22 мая 1943 г. попало в засаду в деревне Котово и понесло потери в количестве 7 убитых и 20 тяжелораненых; их пришлось оставить на поле боя. Французам противостояла крупная группа партизан, силы которых оценивались в диапазоне от 150 до 1000 человек, при 12 пулеметах и 6 минометах. Легионеры попали в «огневой мешок» и вынуждены были быстро выходить из окружения. При прорыве французы подожгли деревню; прорыв удался. Через 10 дней легионеры вновь пришли на место недавнего боя, чтобы забрать тела своих сослуживцев, но, не обнаружив их, в качестве репрессии подчиненные Дагостини расстреляли трех мирных жителей.
За это противоправное действие лейтенант предстал перед германским военным трибуналом в Борисове. В судейской «тройке» председательствовал немецкий полковник, в качестве помощников ему дали капитана вермахта и французского лейтенанта. Рауль Дагостини в суде строил свою линию защиты следующим образом. Он утверждал, что не поджигал деревню намеренно, и что это было лишь случайным стечением обстоятельств: во время прорыва французы использовали минометы для создания «бреши», поэтому снаряды якобы зажгли деревенские хаты. Что касается расстрела мирных крестьян, то Дагостини не помнил точно, сколько расстрелял (хотя и назвал цифру в 2–3 человека). Мотивировал это он тем, что якобы в попытке найти тела своих товарищей он не смог добиться от крестьян какой- либо информации и применил репрессии.
Помимо Дагостини, был допрошен один младший офицер, участвовавший в карательной экспедиции. Так он вспоминал о той казни: «Мы собрали всех трудоспособных мужчин в избе. Лейтенант сидел напротив печки, за столом, рядом с ним стоял переводчик. Двое вооруженных часовых заводили русских, одного за другим. Переводчик спросил: “Скажи нам, где захоронены французские солдаты?” Человек ответил: “Я не знаю”. Мы вывели его на улицу, и сержант выстрелил ему в затылок»{613}. Так было убито трое крестьян; четвертый указал на могилы легионеров в лесу.
Трибунал оправдал Дагостини, хотя его и отправили назад во Францию. В качестве «утешения» за то, что лейтенант попал под суд, его наградили Железным крестом II класса{614}.
Своего поста лишился также и Симони. Полковник Пюо
7 июня писал генералу Эжену Бриду: «Майор Симони, освобожденный от занимаемого им поста и исключенный из ЛФД за зверства (я еще вернусь к расследованию), заменен капитаном Пуассоном…»{615}
Вернувшийся во Францию Симони был крайне недоволен и в своем отчете от 24 июня 1943 г. подверг ЛФД разгромной критике. По его мнению, следовало отправить легионеров в тренировочный лагерь; очистить легион от всех нежелательных лиц (прежде всего, офицеров); тренировки должны продолжаться не менее 2 месяцев, после чего ЛФД должен быть отправлен на регулярный фронт{616}.
Однако история с Котово на этом не закончилась. Отставка Симони «переплелась» с судом над Дагостини.
Спустя несколько недель после своей отставки и возвращения во Францию Симони получил странное письмо, как утверждают, от одного из своих бывших лейтенантов. В письме теперь уже бывший офицер очень удивлялся потере своей должности и говорил о том, за что его хвалили в прошлые разы. Вот этот текст: «Работа была проделана на славу! Я полностью, до оград, разделяющих избы, уничтожил деревни Астовок, обе Демишковки, две Куясовки и Котово. Небольшое количество жителей, которых мы обнаружили там, было нами “забрализировано“ [вновь этот термин. — О.Б.] за шпионаж в пользу врага. Есть одна вещь, которая меня разозлила. В Котово я приказал запереть одну славную женщину в сундук, она раздражала меня своими криками; в момент нашего отхода я поджег деревню и забыл, что запер ее там! Ай-ай-ай, паночки! В тот раз, дивизия посчитала, что все прошло нормально, и меня похвалили за то, что я устроил пожары и поджоги, это просто непонятно»{617}.
Увы, точно имя отправителя установить не удалось, однако ряд признаков (звание, удивление из-за отставки, совпадение но времени, упоминание деревень) вполне четко указывают на Дагостини. Вполне возможно, что не только жители Котово пострадали от его рук в те дни. Из этого письма становится ясно, насколько та линия защиты, которую Дагостини выстраивал в суде, соответствовала реальности. Зарубежные специалисты также утверждают, что Дагостини «отличился» преступлениями и жестокостью против мирного населения также и во время службы в рядах французской милиции в 1944 г., за что был отправлен в отставку{618}. После освобождения Франции от немцев Дагостини был расстрелян.
По мнению германского историка Мюллера, беспощадность французов свидетельствует не о том, что они хотели «поквитаться за 1812 год», а скорее об общей брутализации форм ведения войны. Постоянные акции в тылу армии, попытки немцев установить контроль над огромными пространствами; при этом в отношении населения применяются самые жестокие методы насилия и подавления, вроде расстрелов всех «подозреваемых в связях с бандами» и сожжения населенных пунктов. Мюллер утверждает, что сыграл тут свою роль и момент нередкого уклонения партизан от прямых боестолкновений; в итоге солдаты отыгрывались на гражданском населении{619}.
Подобной точки зрения придерживается и Кнопп, но уже в общем смысле: «Так как партизаны даже на непросматриваемой местности уклонялись от непосредственной конфронтации с немецкими войсками, жертвами всеобщих немецких карательных и разбойных акций стало гражданское население»{620}. Сюда же стоит добавить идеологию, которой придерживалась часть личного состава, порождаемое ею отношение к мирному населению, и своеобразную «вольницу», с отсутствием четкой линии фронта и регулярных (во фронтовом смысле) боевых действий. Все это в совокупности зачастую производило разлагающий эффект на расквартированные французские части.
Иногда дело доходило даже до столкновений с местными коллаборационистами: «Стоявшие в местечке N. французские легионы [так в тексте. — О.Б.] часто грабили население. Однажды группа солдат пошла в деревню, расположенную в полукилометре от местечка, где [они] забрали у крестьянина лошадь с повозкой и убили свинью-матку, а сами скрылись. Крестьянин обратился за помощью в сельхозкомендатуру. Сельхозкомендатура была заинтересована в развитии свиноводства, тем более деревня находилась вне угрозы нападения со стороны партизан. Сельхозкомендатура при помощи орсткомендатуры нашли свинью на кухне у французов и отдали [ее] снова хозяину. Но крестьянин не успел выехать за местечко, как группы французских солдат снова забрали свинью, а крестьянина избили и бросили в речку. Проходящие люди, видя совершившееся, заявили первостоящему полицейскому посту, который подал сигнал тревоги, по которому пришла полицейская группа. В результате стычки французских солдат с полицейской группой был убит один французский солдат и ранен один полицейский»{621}.
Несмотря на все это, немцы считали, что французы «сражаются храбро» и охотно пользуются свободой в определении характера боевых действий, которую им давала относительная самостоятельность. Тем не менее, как констатировали те же немцы, за «постоянные грабежи их ненавидело население»{622}.
Еще один момент: французы считали, что пользуются успехом у женщин. Каких-либо ограничений здесь легионеры не терпели, говоря: «Пусть нас кастрируют, но не мешают делать то, что мы хотим!»{623} Один из партизан вспоминал об одном подобном эпизоде зимы — весны 1944 г.: «Впереди показался хутор. Остановились. За запорошенным окном — свет. Знаем, что крестьяне, да еще на хуторе, в столь поздний час свет не жгут: спят. Вперед пошли Волков и Устинов. Видим, остановились. Мы приблизились. Па фоне света в окне маячил вооруженный винтовкой человек: часовой — догадались мы сразу. Ребята “сняли” его. Фонариком сигналят нам. Распахнув дверь, Барбаш с автоматом и гранатой в руке ворвался в дом. За длинным столом сидели пьяные французы. В углу под иконами сидела старушка с отвисшей от страха челюстью. К ней прижались маленькие девочка и мальчик. На столе горели светильники, стояли бутылки, закуска, вперемешку с окурками. В спальне, за дощатой стеной, оккупанты по очереди насиловали молодую хозяйку, которая, по-видимому, была без памяти. Насильники тыкали в нее сигаретами. Всего “вояк” оказалось восемь человек. Мы их в лесу расстреляли…»{624}
